Люди и руины - Эвола Юлиус - Страница 14

Более высокое и действенное узаконение истинного политического порядка и, следовательно, самого государства, состоит в его апагогической функции, то есть в том, что оно пробуждает и поддерживает склонность человека мыслить, действовать, жить, бороться и даже жертвовать собой, исходя из соображений, превосходящих его простую индивидуальность. Эта склонность столь реальна, что может быть использована не только во благо, но и во зло; так, наряду с ситуациями, когда индивид преодолевает себя под духовным и метафизическим влиянием (как это происходит в большинстве традиционных форм), существуют и другие, в которых состояние экстаза (ex-stase означает буквально «выход за пределы себя») порождается демоническими силами, уже не ана-гогического, но катагогического характера; это происходит, например, во время революций, когда эти силы принимают конкретное обличье коллективистских идеологий. Но в обоих случаях утилитаристская и индивидуалистическая социология оказывается опровергнутой как неестественное и надуманное умопостроение, противоречащее человеческой природе, взятой в ее конкретной действительности. Уровень развития одного человеческого общества по сравнению с другим оценивается не относительным благополучием в материальном и социальном плане, удовлетворенностью материалистических потребностей и его полезностью. Он измеряется тем, насколько ярко выраженными, преобладающими и определяющими являются в нем интересы и критерии ценности, которые возвышают человека над сферой посредственной «полезности», единственно признаваемой позитивистской социологией.

Что до либерализма и всего с ним связанного, то завершим наши рассуждения следующими замечаниями. Либерализм представляет собой полную противоположность всякой органической доктрине. Для него первичным элементом является не человек как личность, но человек как индивид в его бесформенной свободе, мыслимой исключительно как механическая игра сил, единиц, вступающих во взаимодействие или противодействующих друг другу в зависимости от случайно захваченного пространства безо всякого высшего упорядочивающего закона и смысла, которые отражались бы в целом. Единственный закон и, следовательно, единственное государственное устройство, признаваемое либерализмом, носит внешний, наружный характер по отношению к своим субъектам. Суверенные индивиды доверяют власть государству лишь для того, чтобы оно охраняло свободы отдельных лиц, с правом вмешательства только когда свобода одних представляет открытую угрозу свободам других. Таким образом, порядок оказывается скорее ограничением и регламентацией свобод, нежели той формой, которую свобода порождает из самой себя как свободу для свершения чего-либо, как свободу, связанную с определенным качеством и определенной функцией. Порядок — предполагаемый законным — в конечном счете решается насилием, поскольку на деле при либерально-демократическом режиме правит большинство, а меньшинство, также состоящее из «свободных индивидов», вынуждено склоняться перед большинством, подчиняться ему.

Наиболее пугающим призраком для либерализма в наши дни является тоталитаризм. Однако можно с уверенностью утверждать, что именно либеральное, а не органичное государство порождает тоталитаризм как свою крайность. Тоталитаризм лишь усиливает представление о порядке как о чем-то налагаемом извне и имеющем равную силу для всех индивидов, которые, не обладая ни собственной формой, ни законом, должны получить его извне посредством включения во всеобъемлющую механическую систему, дабы избежать хаоса, порождаемого беспорядочным и эгоистическим проявлением частных сил и интересов.

Сам ход вещей подталкивает к подобному решению по мере осознания полной надуманности идиллической концепции, свойственной эйфорической стадии либерализма и свободного рынка, согласно которой борьба частных интересов сама собой должна устанавливать приемлемое социально-экономическое равновесие. Это напоминает предустановленную гармонию Лейбница, которая якобы устраивает все к лучшему, даже если индивид занят лишь самим собой и не имеет никаких обязательств.

Именно поэтому, как мы говорили в начале, либерализм и индивидуализм не только теоретически, но и исторически лежат в основе различных, неразрывно взаимосвязанных форм мировой крамолы. Личность, превращаясь в индивида, утрачивает органическое значение и, отрицая всякий принцип авторитета, становится лишь числом, одной головой в стаде, в результате чего ее интересы неотвратимо ограничиваются интересам коллектива. Таким образом происходит переход от либерализма к демократии, а от демократии к социалистическим формам, все более тяготеющим к коллективизму. Марксистская историография давно уже уловила эту взаимосвязь. Она признает либеральную революцию революцией третьего сословия, которая сыграла роль тарана, пробившего брешь в прежнем традиционном политико-социальном устройстве мира, разрушившего его и тем самым расчистившего дорогу социалистической и коммунистической революции, деятели которой продолжали риторически взывать к «бессмертным принципам» и «благородным и великодушным идеям» исключительно в расчете на обманутых невежд и простаков. Действительно, при падении неизбежно имеет место ускорение, и остановиться на полпути невозможно; поэтому либерализм, наряду с другими течениями, возобладавшими на Западе, выполнив свою предварительную задачу по разрушению и разложению, сам оказался поверженным. Потуги его жалких последователей последнего времени тягаться с марксизмом, который является всего лишь последним звеном в этой причинной цепочке — наивное ребячество и свидетельство примечательной глупости. ТАЦИТ в одной сжатой фразе выразил все последствия «либеральной революции»: Un imperium evertant, libertatem praeferunt; si perverterint, libertatem ipsam adgredientur,[27] то есть: «Для уничтожения государства (как авторитета и верховной власти, imperium) на первый план выдвигают свободу; в случае успеха в свою очередь принимаются и за нее». ПЛАТОН[28] говорил: «К возникновению и укреплению тирании ведет исключительно демократический политический режим; неограниченная свобода ведет к наиболее полному и суровому рабству». Либерализм и индивидуализм играют в замыслах мировых подрывных сил лишь роль орудия, разрушающего преграды на их пути.

Таким образом, крайне важно признать преемственность движения, породившего различные виды антитрадиционных политических сил, схватившихся сегодня между собой в хаосе партийной борьбы; либерализм, затем конституционализм, парламентская демократия, радикализм, социализм и, наконец, коммунизм и советизм — все они в историческом плане являются различными стадиями одной и той же болезни, каждая из которых стала переходной ступенькой к последующей. Не будь французской революции и либерализма, не было бы конституционализма и демократии. Без демократии и соответствующего буржуазно-капиталистического общества третьего сословия не было бы ни социализма, ни демагогического национализма. Без подготовки, проведенной социализмом, не было бы ни радикализма, ни, наконец, коммунизма на национальной или интернационально-пролетарской основе. Сегодняшнее сосуществование этих форм, так же как их междоусобная борьба, не должны помешать зоркому глазу распознать, что все они являются звеньями одной цепи, взаимно обуславливают друг друга и выражают различные стадии одной и той же подрывной деятельности, направленной против нормального и законного порядка. Таким образом, представляется логически неизбежным, что победителем в конечном столкновении всех этих форм станет наиболее продвинутая форма, соответствующая самому низкому уровню. Начало этому движению было положено тогда, — полезно повторить это еще раз, — когда западный человек в стремлении отвоевать для себя как индивида пустую и призрачную свободу, порвал узы, связывавшие его с традицией, и, презрев всякий высший символ авторитета и верховной власти, стал атомом, утратил свое прежнее положение в качестве органичной части иерархически связанного целого. Подобное движение, достигнув определенного предела, разворачивается в обратную сторону, сменяется противонаправленным движением; так возникают завершающие «тоталитарные» формы, которые представляют собой демонический и материалистический суррогат прежнего объединяющего политического идеала и соответствуют «самому суровому рабству» (по словам Платона), порожденному бесформенной «свободой».