Дорога, которой нет - Воронова Мария - Страница 2

М-да, Ирина Андреевна! Грешите на соотечественников, а, пожалуй, у вас самой чувство собственности тоже в первобытном состоянии.

И если уж на то пошло, то детей, интересы которых она защищает, трое только у нее. Егор от первого брака, но Кирилл его усыновил, заботится о нем как о своем и вообще ведет себя так, что мальчик давно забыл, что он неродной. А ничто, между прочим, не мешало мужу в начале их знакомства сесть и подумать точно так же, как она сейчас. Тоже взвесить все «за» и «против» разведенки с прицепом, и тут же все бы и закончилось, ибо против женитьбы на бабе с ребенком все, а за – только если бы вдруг она оказалась последней женщиной на земле.

Так что надо отдавать себе отчет – она сейчас благополучна и счастлива только потому, что муж в свое время не испугался трудностей и обязательств.

– Только все равно пускать в дом зэка – настоящее безумие, – прошипела Ирина, – все равно я права. Пусть не так сильно права, как думала с утра, пусть не в белом пальто, но все равно права. Скажу Кириллу, что я все понимаю, что мне очень жаль, но дети важнее всего, даже нашей чистой совести. Даже разрешу ему на меня сердиться. Признаю вину, и, когда с Тимом со своим будет разговаривать, пусть все валит на меня. Скажет, жена, стерва такая… Только мужикам от всех этих страстей ни холодно ни жарко, им важен результат. Я постучал в твою дверь, ты не пустил, а что да почему, вопрос десятый.

Тяжело вздохнув, Ирина уставилась в окно. Там подрагивала одинокая слабая веточка – это дотянулась до подоконника верхушка большого куста сирени, росшего возле их парадной. Чуть изогнутая, с едва проклюнувшейся почкой, она вдруг показалась Ирине похожей на перископ. Наверное, он выглядит таким же хрупким и беззащитным, когда его поднимают над поверхностью океана.

Просто веточка, едва заметная среди хмурой серой воды, но от нее зависит сотня жизней, сто сердец бьются в холодной глубине…

Наверное, это очень крепкие узы. Когда вы действуете как единый организм, а слова «один за всех, и все за одного» не заезженный лозунг, а суровая реальность, то после этого вы никогда не становитесь друг другу чужими.

– Да пусть делают что хотят! – воскликнув так, Ирина неожиданно для себя самой засмеялась. – Пусть хоть сожгут, хоть разломают, в конце концов, это дача Кирилла и друг Кирилла, вот пусть у него голова и болит. Если дом каким-то чудом достоит до лета, я поеду с инспекцией и, будьте уверены, заставлю Кирюшу все языком вылизать перед заселением детей.

Ирина снова засмеялась, теперь уже злорадно.

– Обычно я сама дачу готовлю к сезону, а в этот раз буду только ходить и пальцем тыкать. И платочком беленьким палубу протирать, как царский офицер. И не дай бог, вот просто не дай бог… А если этот Тим ничего себе не найдет до мая… Хотя почему «если»? Когда он себе ничего не найдет, пусть летом в бане перекантуется. А там, глядишь, устроится. Дом он, как собирается, конечно, не отстроит, но вдруг общагу получит или женится. При нынешнем дефиците мужиков даже сиделому нетрудно покорить сердце дамы с жилплощадью. Ну а нет, так, с другой стороны, и неплохо, когда дом жилой круглый год. Кирилл собирается машину покупать, так будем зимой на выходные ездить, воздухом дышать да на лыжах кататься. Все к лучшему обернется в конце концов.

Да, пожалуй, теперь, с высоты прожитых лет, она уже имеет право на такой вывод. Вспомнить страшно, сколько было пролито слез после развода, в какое дикое отчаяние она тогда впадала, убежденная, что жизнь кончена. А когда пыталась увести из семьи женатого начальника, вообще жила так, будто у нее вместо нервов колючая проволока. Только прошло время, и жестокие удары судьбы оказались пинками, подталкивающими ее к настоящему счастью. Господи, как же хорошо, что бог не слышал тогда ее молитв и не дал того кошмара, который она так страстно для себя просила.

Религия, конечно, опиум для народа, никто не спорит, и смирение – не то качество, которым должен обладать настоящий советский человек, но жизнь показывает, что именно оно приносит счастье и спокойствие. Именно когда перестаешь требовать у судьбы того, чего ты, по собственному мнению, достоин, а принимаешь то, что у тебя есть, и начинаешь думать, что с этим делать и как жить, в душе воцаряется мир и дела идут на лад.

Взять хоть имя для сына. Еще до родов договорились, что дочка будет Машей в честь Ирининой матери, а сын либо Вениамин, либо Андрей, в честь отцов Кирилла и Ирины с Гортензией Андреевной соответственно.

Когда родился сын, финальный выбор оказался невероятно труден. Кирилл говорил, что папа, все золотые годы детства проведший под псевдонимом Витамин, не особенно любил свое имя и уж точно не хотел бы подобной участи для внука. Мама, с одной стороны, была рада увековечить память папы, а с другой – хотела, чтобы покойный муж отдельно, а любимый внук – отдельно. Прикидка отчества тоже аргументов не добавляла, Андрей Кириллович и Вениамин Кириллович звучали одинаково мелодично. Гортензии Андреевне с Ириной нравились оба имени, они просто вглядывались в личико младенца, пытаясь понять, кто перед ними: Веня или Андрюша. И не находили ответа.

Наконец Витя Зейда на правах крестного отца предложил довериться судьбе, орудием которой была назначена Гортензия Андреевна. Зейда выпросил у Егора тетрадный листок и удалился в кухню, где в условиях строжайшей секретности изготовил два конверта и на тарелочке преподнес их старушке.

Гортензия Андреевна, закатив глаза, поводила над тарелочкой ладонью, наконец с криком «ах, была – не была» схватила левый конверт, распечатала и в изумлении прочитала:

– Женя!

Зейда отчаянно клялся, что первая буква В, а не Ж, и надо понимать, в конце концов, врачебный почерк, а Ирина с Кириллом посмотрели на сына и вдруг поняли, что он Женя, и никто другой. И даже странно думать, что можно назвать его как-то иначе. Так что из двух возможных вариантов в реальности обычно происходит третий, когда к добру, когда к худу, такова уж жизнь.

Сделав этот шокирующий своей новизной вывод, Ирина выключила суп. Не хотелось тормошить так крепко спящего Женю, но пора было в садик за Володей. Конечно, его мог бы забрать Егор по дороге из музыкальной школы, но Ирина подозревала, что не высидит все три года по уходу за ребенком – сердце, а главное, председатель суда Павел Михайлович позовет ее на работу гораздо раньше, – и хотела дать старшему сыну хотя бы год, полностью свободный от обязанностей няньки.

Как только Кира вошла, шоферы замолчали. Кира знала, что они не плетут заговор против нее, просто без мата им тяжело формулировать свои мысли, а выражаться в присутствии женщины нельзя. В закутке за шкафом она быстро переоделась в рабочее и пошла к диспетчеру узнать, с кем сегодня ее поставили в смену.

Узнав, что с Шереметьевой и Косых, Кира приободрилась. Хорошая бригада, грамотный врач, умелый фельдшер, а главное, они не закатывают глаза к небу в немой мольбе избавить их от такой страшной напасти, как водитель-женщина. Хотя бы в ее присутствии так не делают, а там кто знает…

Кира вернулась в комнату водителей, и разговор снова, как по волшебству, смолк. Ей стало жалко мужиков из-за того, что она не дает им спокойно обсудить какую-то животрепещущую тему, поэтому не стала заново кипятить чайник, залила растворимый кофе тем, что было, и вышла в коридор, яростно растирая ложкой набухшие коричневые комки.

Можно было бы устроиться в сестринской, с девушками, но там Киру тоже не ждали. Там свои темы, свои интересы, свои интриги.

«Везде я лишняя, шоферам чужая, потому что женщина, а женщинам – потому что шофер», – вздохнула Кира, вспрыгнув со своей кружкой на широкий подоконник в коридоре и усердно делая вид, будто любуется открывшимся перед ней пейзажем.

Пейзаж был так себе: трамвайная линия, уходящая ввысь, на виадук, и длинный ряд помпезных сталинских домов в ноздреватом мартовском снегу.

Дребезжа и вздыхая тормозами, подходил трамвай, неожиданно нарядный на унылом сером фоне. «Красный, как снегирь», – улыбнулась Кира и пригляделась к лобовому стеклу, точнее, к цветным квадратным фонарям сверху, по бокам от номера. Она только недавно узнала, что у каждого трамвайного маршрута свой цвет фонарей – чтобы люди издалека могли узнать номер.