Запах шахмат - Фридлянд Антон - Страница 3

• Предыдущая
• 3/25
• Следующая

Это Мухина. Я слышу вас. Вот уже тысячу лет вы стоите над моей могилой и произносите одни и те же слова.

– Родители Кете Кельвиц не нанимали нас. Нас наняли люди, которым не нужна Кете. Их интересуешь ты.

Кого я могу интересовать? Психопатологов? Криминалистов? Кого может заинтересовать голый убийца, запертый в одном гостиничном номере со своими воспоминаниями?

– Времени мало, Дюрер. Нужно ехать. Оденься, и ничего не бери с собой, кроме денег и документов. Мы быстро пройдем через холл гостиницы и сядем в машину. И никаких фокусов! Понял, Дюрер?

– А зубную щетку?

– Что «зубную щетку»?

– Зубную щетку я могу взять?

Надо же! Это мой собственный голос спрашивал сейчас Гогена про зубную щетку!

Уже через двадцать минут мы ехали по проселочной дороге в сторону границы с Польшей. За рулем сидела Мухина, на заднем сидении – мы с Гогеном.

– Ты ничего не хочешь спросить?

Нет. Пока ничего.

– Куда мы едем? – спросил я.

– Для начала – в Польшу, – ответил Гоген.

– Для начала чего?

Гоген не ответил. Мы молчали до самой Польши.

– Я хочу в туалет, – сказал я, когда граница осталась позади.

Мы съехали на обочину. Рядом с дорогой начинался лез из сосен с дождевыми каплями на каждой иголке. Я ступил на мягкую почву, зевнул и потянулся.

– Мне кажется, Дюрер себя отлично чувствует, – сказала Мухина Гогену достаточно громко, чтобы я услышал.

Я углубился в лес. Гоген шел в шаге позади. Чтобы я не испытывал лишних иллюзий, он достал свой пистолет и использовал его для того, чтобы раздвигать ветки невысоких сосенок.

Я остановился возле дерева и начал расстегивать брюки.

– Почему ты ее убил? – спросил Гоген, который собирался отлить в двух метрах позади. – Из ревности?

– Ревность? – переспросил я. – Ты о том чувстве, которое испытываешь, когда видишь, как твою женщину трахает другой?

– Мухина – не моя женщина.

Осечка, Гоген.

– Я говорил не о Мухиной, – продолжил я, застегивая ширинку. – Так вот, если под ревностью понимать синдром обманутого мужа, то я убил Кете не из ревности. Но у меня были причины убить ее. А у тебя есть причины?

– Причины для чего? – Гоген все еще возился с пуговицами на брюках, зажав пистолет под мышкой.

– Чтобы убить меня, – разговаривая с ним, я сделал несколько шагов вглубь молчаливого польского леса. – Если я побегу, этого будет достаточно?

– Куда тебе бежать… – произнес Гоген, поворачиваясь ко мне, но эти слова уже оставались позади.

Я бежал, и мне нравилось бежать. Я убегал, чтобы попробовать снова забыть о том, от чего убегаю.

– Стой, Дюрер, стой!

Не могу стоять! Я скатился с колючего холма, перепрыгнул через ручей и увидел охотника. Здоровый толстяк с двухстволкой в красной руке, он смотрел на меня, как на неизвестное животное, словно раздумывая, стрелять или нет. Я остановился как вкопанный. Охотник перевел взгляд на вершину пригорка – там, ломая ветки, появился Гоген с пистолетом в руке. Я снова бросился бежать – вдоль ручья, напролом, подальше от этих вооруженных ублюдков. Я был в десяти метрах от охотника, когда Гоген что-то крикнул ему по-польски.

«Это преступник! Стреляй по ногам!» – перевел потом мне Гоген. Почему бы тому и не выстрелить?

Ничего не изменилось. Такой же городок для лыжников, только польский. То же самое безделье и безмолвие. Такой же номер в такой же убогой гостинице.

Несколько часов езды и пробежка по лесу ничего не изменили. Все те же все там же.

Вера закончила перевязку и подкурила мне сигарету. Похоже, она обиделась на меня за то, что я пытался убежать, в том числе и от нее. Хотя она не показывает виду – равнодушное лицо, спокойные руки. Гоген у телефонного аппарата. Он снова и снова набирает длинный номер, его не соединяют. Ага, соединили.

– Алло, алло! Здравствуйте, Винни!

Я представляю плюшевого медвежонка Пуха на другом конце телефонной линии, и не могу сдержать смех даже собственной болью, не оставляющей меня ни на секунду. Гоген с опаской смотрит в сторону кровати, на которой я лежу, а Мухина только пожимает плечами.

– Винни, мы в Польше, – продолжает Гоген и называет городок, в котором мы застряли. – Нет, мы не выезжаем сегодня. Боюсь, что мы и завтра не сможем выехать… У нас проблемы с Дюрером – его ранили в ногу… Нет, не я. Я потом Вам расскажу… В том-то и дело – его опасно транспортировать в таком состоянии, сильный жар… Да, врача нашли, он уже все сделал – теперь нужно делать перевязки и все такое. Вера занимается этим…

Длинная, длинная пауза.

– Хорошо, я спрошу его сейчас.

Гоген забирает трубку от уха и поворачивается ко мне.

– Винсент интересуется твоим самочувствием, – произносит он очень отчетливо. – Как ты себя чувствуешь?

– Шикарно, – отвечаю я и закрываю глаза – хочется спать.

– Он говорит «шикарно», – сообщает в трубку Гоген. – Ага, он шутник.

Снова пауза.

– Вы уверены, что так лучше?… Хорошо. Да, я все продиктую Ренуару.

Он диктует название гостиницы, номер телефона, кладет трубку.

– Завтра он приедет сюда сам, – сообщает Гоген Вере.

– Слышишь, Дюрер? – обращается ко мне Мухина. – У тебя завтра важная встреча.

Но я ничего не слышу – я уже сплю.

Я заснул днем, а проснулся ранним утром. В оконное стекло лупят крупные капли, коридор потрескивает половицами, на соседней кровати красавица и чудовище занимаются любовью.

Это стечение звуков, наверно, и разбудило меня. Я поворочался, насколько это позволяла делать забинтованная нога, но снова заснуть не мог.

– Какой цинизм, – произнес я, обращаясь к трахающейся парочке.

Они притихли.

– Какой цинизм – заниматься сексом в одной комнате с человеком, у которого навылет прострелена нога.

– Скажи спасибо, что у тебя голова не прострелена, – ответил Гоген после паузы.

Мухина, завернувшись в простыню, исчезла в душе.

– Слушай, Гоген, – я решил достать его. – Убей меня, а? Пока Мухина купается.

Гоген сел на кровати.

– Иногда очень хочется, – сказал он. – Но нельзя.

– А ты и сам потом застрелись, – посоветовал я. – Такой урод, как ты, на хрен не нужен.

– Дюрер, я тебя насквозь вижу, – произнес Гоген. – Ты совсем не такой, каким хочешь казаться. Ты маскируешься под бесчувственное животное, а на самом деле все человеческое, что в тебе есть, никуда не исчезло. Все с тобой, Дюрер. Все здесь.

– Я бы травы покурил, – сказал я. – Нет у тебя травы?

– Нет.

Мухина выключила воду. Слышно было, как она вытирается, как встряхивает своей рыжей гривой. Еще было слышно, как кто-то неспешно шагает по коридору – видно, поглядывая на номера комнат, написанные на каждой из дверей.

Шаги закончились у двери нашего номера. Я ожидал услышать стук – деликатный или настойчивый, но вместо этого дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы мой новый знакомый Винсент Ван Гог проник внутрь.

В руке он держал большой кулек с фруктами. Видно было, что этот сорокалетний дядечка, похожий на профессора, близорук. Он дважды поправил серебряную оправу на переносице, пока своими влажными глазами не нащупал меня в рассветной мгле сонной гостиничной комнаты.

– Это Дюрер? – спросил Ван Гог у Гогена и, не дождавшись ответа, шире, чем я мог ожидать, улыбнулся мне. – Здравствуйте, Альбрехт. Предлагаю на ты.

– Здрасте, – сказал я.

– Где Мухина? – поинтересовался Ван Гог.

– В ванной, – ответил Гоген.

– Ты не хотел бы тоже пойти в ванную, Поль? – спросил Ван Гог. – Я собирался пообщаться с Дюрером прямо сейчас.

Гоген надел халат и скрылся в ванной. Они о чем-то пошептались с Мухиной, а потом включили воду, чтобы у Ван Гога не сложилось впечатление, что они слушают наш разговор.

• Предыдущая
• 3/25
• Следующая