Духовное владычество и мирская власть - Генон Рене - Страница 9

Все вышесказанное определяет естественные отношения духовного владычества и светской власти; если бы всегда и везде соблюдались данные отношения, никакой конфликт не мог бы разгореться между этими двумя властями, поскольку каждая занимала бы место, полагающееся ей в силу иерархии функций и людей, иерархии, которая, и мы еще раз это подчеркиваем, строго соответствует самой природе вещей. К сожалению, в действительности далеко не всегда сохраняется подобное положение вещей, и естественные отношения не только очень часто не признаются, но даже опрокидываются; по этому поводу прежде всего важно отметить, что очень серьезная ошибка заключается уже хотя бы в том, что светская и духовная власти рассматриваются как соотносительные и взаимодополняющие, при этом совершенно не учитывается тот факт, что светская власть неизбежно должна находить свой принцип во власти духовной. Эта ошибка совершается тем более легко, поскольку, как мы уже на это указывали, подобное мнение о взаимодополняемости двух властей имеет право на существование с какой-то точки зрения, по крайней мере, в состоянии разделения двух властей, когда одна находит в другой не свой высший и предельный принцип, но лишь принцип сиюминутный и относительный. Таким образом, и мы уже обращались к этому, говоря о знании и действии,[63] данная взаимодополняемость является не ложной, но только лишь недостаточной, поскольку соответствует точке зрения, являющейся чисто внешней, каковым, собственно, является и само разделение двух властей, ставшее неизбежным в мире, в котором единственная и высшая власть более недоступна обыкновенному человеку. Можно также сказать, что в момент разделения власти сначала неизбежно предстают в своем естественном отношении субординации, и их соотносительная позиция может проявиться лишь в дальнейшей стадии нисходящего движения исторического цикла; этой новой фазе, в частности соответствуют определенные символические выражения, которые особенно подчеркивают именно аспект взаимодополняемости, несмотря на то, что более правильным было бы все-таки еще отмечать моменты субординации. Таковой, в частности, предстает хорошо известная, но непонятая на Западе, притча о слепом и паралитике, которая, на самом деле, представляет в одном из своих основных значений отношения активной жизни и жизни созерцательной: слепой — это действие, предоставленное самому себе, неподвижный паралитик — это внешнее отображение незыблемости, присущей знанию. Точка зрения, свойственная взаимодополняемости, символизируется в данном случае взаимопомощью двух людей, каждый из которых дополняет своими собственными возможностями то, чего не хватает другому; если источник этой притчи или, по крайней мере, ее конкретное истолкование в данном случае[64] соотнести с конфуцианством, то нетрудно понять, что в реальности оно должно ограничиться этой точкой зрения уже в силу того, что принадлежит собственно человеческой и социальной сфере. По этому поводу мы должны также отметить, что в Китае разделение даосизма, то есть собственно метафизической доктрины, и конфуцианства, доктрины социальной, которые, впрочем, происходят из одной интегральной традиции, представляющей собой их общий принцип, в точности соответствует разделению духовного и светского;[65] важно добавить, что принцип “не-действия” с точки зрения даосизма в полной мере объясняет для внешнего наблюдателя[66] символику, используемую в данной притче. Однако необходимо четко осознавать, что в союзе двух людей направляющую роль играет паралитик и что само его положение — сидя на плечах слепого — символизирует превосходство созерцания над действием, превосходство, которого в принципе не мог отрицать даже сам Конфуций, как об этом свидетельствует рассказ о его беседе с Лао-цзы, сохраненный для нас историком Сымой Цянем; Конфуций признавал, что он не был “рожден в знании”, то есть не достиг знания par exellence, которое принадлежит уровню чистой метафизики и которым, как мы об этом говорили выше, обладают собственно, в силу своей природы, носители истинного духовного владычества.[67]

Кроме ошибочного рассмотрения духовного и светского как просто соотносительных понятий, существует еще одна, гораздо более серьезная ошибка, которая состоит в попытке подчинить духовное светскому, то есть, иными словами, подчинить знание действию; эта ошибка, полностью опрокидывающая естественные отношения, соответствует тенденции современного западного мира и обусловлена, очевидным образом, интеллектуальным упадком, приближающимся к своему завершению. Впрочем, в наши дни многие заходят в этом отношении еще дальше, вплоть до полного отрицания значимости знания как такового и, как следствие, поскольку речь идет о взаимосвязанных вещах, до полного и очевидного отрицания любого духовного владычества; эта последняя степень вырождения, ставшая следствием превосходства низших каст, является одним из наиболее характерных признаков последней фазы Кали-Юги. Если рассматривать, в частности, религию, поскольку она является специфической формой, которую принимает духовное в западном мире, опрокидывание связей может быть выражено следующим образом: вместо того, чтобы рассматривать социальный уровень как целиком происходящий из религии, ей подчиненный и находящий в ней свой принцип, как это было в Христианстве в средние века и как это есть сейчас в Исламе, который можно было бы сравнить, по крайней мере в этом отношении, с Христианством, сегодня в религии хотят видеть лишь только один из множества элементов социального уровня; тем самым духовное порабощается или даже поглощается светским, что ведет к полному отрицанию духовного, то есть к его неизбежному концу. На самом деле, подобное рассмотрение вещей обязательно приводит к “гуманизации” религии, в данном случае под этим термином мы подразумеваем обращение с религией как с фактом собственно человеческим, принадлежащим к социальному или, лучше, “социологическому” уровню для одних и психологическому — для других; по правде говоря, это, собственно, уже не религия, поскольку истинная религия всегда несет в себе нечто “сверхчеловеческое”, утрата которого выводит нас за рамки области духовного, поскольку, в реальности, светское и человеческое по сути идентичны, как мы уже объяснили это выше; именно это неявное отрицание религии и духовного, какими бы ни были его проявления, действует таким образом, что явное и бесспорное отрицание будет уже не столько установлением нового положения вещей, сколько признанием свершившегося факта. Таким образом, нарушение отношений светского и духовного напрямую подготавливает и несет в себе, по крайней мере потенциально, отмену высшего порядка, так же как восстание Кшатриев против владычества Брахманов подготавливает и, так сказать, предопределяет приход к власти низших каст; те, кто следовал за нами в данных рассуждениях, без труда поймут, что это сближение представляет собой нечто большее, чем простое сравнение.