Запертый 2 (СИ) - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов" - Страница 29

— Да уж бедная — закивала старуха — В таком юном возрасте…

— Мать потеряла…

— … и умерла… — договорила культистка.

— Умерла — машинально повторил я и вздрогнул — Стоп! Что ты сказала⁈

В затылке часто запульсировало, в вены словно добавили обжигающего кипятка.

— Что ты сказала⁈ — я почти кричал.

В блеклых глазенках культистки сначала было испуганное удивление, а затем вдруг появилось понимание, и она снова заулыбалась:

— Так ты не знал, что ли, Амос? Как же так? Ты ведь частенько сюда заглядывал… Галатея то умерла! Уж дня четыре как! А мать ее и так больна была, а как новости получила так и совсем слегла, а вскоре и преставилась… АЙ! — она пронзительно вскрикнула, вдруг приподнялась на цыпочки, потянулась ко мне, упираясь при этом ладонями в край разделяющего нас подоконника — АЙ! Ты чего творишь⁈ А ну! А ну!

— Галатея умерла? — повторил я, когда лицо мерзкой старухи оказалось в считанных сантиметров от моего.

— Отпусти! Засужу! — она странно дергалась, будто ее что-то удерживало на месте.

Опустив глаза, я с некоторой заторможенностью проследил глазами по своей руке от локтя до ворота покрывающего бабку темного одеяния и понял, что не она ко мне наклонилась, а я, сам того не заметив, схватил ее чуть ли не за глотку и подтянул к себе. В голове продолжала пульсировать кровь, испуганная бабка медлила с ответом и мне сильно захотелось ударить ее лицом о подоконник да так, чтобы замолкшие вдруг губы в кровь и нос набок. Я даже представил себе это с удивительной четкостью — как ее орущее лицо расплющивается о бетон, как летят брызги крови…

Не знаю, что культистка там прочла в моем застывшем маской лице, но сопротивляться она перестала и часто-часто затарахтела:

— Да умерла Галатеюшка, умерла родимая! Погибла, вернее сказать! Поднялась куда-то высоко из любознательности — новое место ведь. Перегнулась через перила и наклонилась чуть сильнее чем надо. Ну и упала с высоты большой! Шею вроде как сломала… Такое вот горе страшное! А как новости черные до матушки ее дошли, так и она долго на этом свете не задержалась.

— Упала… — повторил я.

— Упала и разбилась. Свадебку недавно сыграли, а вот муженек ее уже и овдовел… горе горюшко! Амос… ты бы отпустил меня, а? Понимаю, что потрясен… понимаю… но ты же из меня жизнь вытряхнешь сейчас… дай воздуху глотнуть…

Пальцы я разжал с трудом. Тяжело дыша, отступил на шаг — и культистка повторила меня зеркально, отступив в темноту и оттуда пронзительно заклекотала:

— Ты чего хватаешь, а⁈ Ты кто такой, а⁈ Кем себя возомнил⁈ Я сейчас охранку вызову и посмотрим, как ты в участке запоешь! Тварь! Не сурвер ты! Не сурвер! И никогда им не был!

Я взглянул на нее… и она заткнулась. Некоторое время я неподвижно стоял в коридоре и смотрел в лицо этой застывшей черной фигуры, источающей почти видимую злобу и душную вонь паленого дерьма. Наконец я повернулся и пошел прочь, глядя перед собой. Успел сделать шагов десять, когда из окна осиротевшего магазинчика высунулась старушечья голова и, уж не знаю почему, но куда более мягким голосом затараторила:

— Ладно уж… вижу, как потрясен ты, Амос. Видать друзьями вы с ней были… а может семьями дружили? Я зла на тебя не держу! А ты как мимо молельни идти будешь, так не пожалей десятки динеро для ритуала поминального! Как никак тут целая семейная линия оборвалась — потомков у них нет…

Госпожа Таулус умерла.

Галатея погибла…

Семейная линия оборвалась…

В голове звучали слова лежащей у меня под боком живой, горячей и нагой девушки с красивым именем Галатея, сказанные ей во время нашей последней встречи у меня в комнате.

«Это взрослая жизнь, Амос. В ней нет чудес и нет ничего сказочного. А у меня последний день свободы».

Тогда же она отправила меня за фальшивым ликером и двумя сурвдогами со всеми добавками, а она сонно улыбнулась мне вслед:

«А я пока вздремну… и пусть мне приснится будущее, которого у меня никогда не будет…»

Она осознанно выбрала спокойную обеспеченную жизнь вместе с мужиком втрое старше ее, зрело рассудив, что скоро тяжелобольная мама умрет и ей придется совсем тяжело. Она сделала правильный выбор и… ее жизнь оборвала случайность. Полезла куда-то высоко и сорвалась…

Не дойдя нескольких шагов до своей двери, я резко остановился.

Полезла высоко?

Я знаю… вернее знал Галатею уже очень давно. Мы часто общались у их магазинчика, и я вел себя вечно смущенным полудурком. Как-то я, чтобы заполнить хоть чем-то внятным очередную повисшую паузу, рассказал о своей грязной работе, о спусках по железным звенящим лестницам… и тогда же Галатея обхватила себя руками и замотала головой, потребовав не продолжать. А ее мама, собиравшая мне покупки, ворчливо пояснила, что ее дочь до жути боится как высоты, так и слишком больших помещений и скоплений народа. Но высоты она боится куда сильнее. Акрофобия критической степени. Уже не раз падала в обморок, вцеплялась намертво в перила, висла с визгом на людях и не могла встать даже на табурет. Договорить ей не дали — Галатея возмущенно прервала и потребовала прекратить рассказывать всем о семейных делах. Ну и подтвердила со смущением, что с высотой у нее все очень плохо. Я не удивился — мы сурверы, мы живем в подземных стесненных пространствах и у нас куча фобий и прочих психических расстройств.

Так или иначе, но культистка явно что-то напутала или ей неправильно рассказали — Галатея ни за что не полезла бы даже на стремянку. Поднять куда-то высоко? Перегнуться через перила?

— Ошиблась — пробормотал я, доставая ключ — Просто старуха ошиблась…

Глава седьмая.

После действительно сокрушительных новостей на меня накатила апатия, прекрасно сработавшаяся с физической усталостью. Следующие сутки я кормил только тело, но не разум. Ни единой прочитанной строчки. Ни одной завершенной мысли. Я не думал даже о Галатее и незавидной судьбе ее семьи. Я вообще ни о ком и ни о чем не думал. Просто выпал из реальности, рухнул на койку и затих. Вставал я только по физическим надобностям — поесть, попить, наведаться в туалет. Потом на меня накатило и я наведался в магазинчик, где прикупил рыбу, какие-то сэндвичи и плоскую пластиковую бутылочку сурверской водки. Вернувшись домой, выпил все, не чувствуя обжигающий вкус алкоголя, заел рыбой, понял, что двухсот пятидесяти граммов не хватило и пошел обратно, вернувшись уже с половиной литра. По пути встретил группу неодобрительно уставившихся на меня старичков и ответил им таким же оловянным застывшим взглядом. Полностью выпить принесенное не смог — отрубился. Но наверстал упущенное через пяток часов, потом поел чего-то и снова отключился.

Проснулся к обеду и первое, что ощутил так это сокрушительную боль в голове. Сначала скривился, а затем улыбнулся, вдруг поняв, что жестокая боль мне нравится — во-первых я ее заслужил, а во-вторых, ей удалось пробиться сквозь окутавший меня серый туман безразличия. Поняв, что в комнате нет столь нужной сейчас воды, я с мечтой подумал о комнате с собственными удобствами и направился за всем необходимым, чтобы привести себя в относительный порядок. И я ничуть не удивился, узнав, что в том магазинчике у рыбных прудов Якобс имеется свой уголок «опохмелки», где седенький дедушка с отеческим понимающим взглядом принял из моей дрожащей руки пять динеро, после чего прямо на моих глазах молниеносно приготовил в знакомом пластиковом стакане с поперечной красной чертой зеленый коктейль. Делалось все на виду, и я успел заметить водорослевое пюре, сырые яйца, стограммовую порцию вроде как водки — меня мгновенно замутило — нечто вроде слитого из банки рассола и еще пяток различных ингредиентов. Сначала мне дали аккуратный и уже открытый бумажный крохотный пакетик и, следуя указаниям, я высыпал себе на язык горчайший порошок какого-то лекарства, и чтобы смыть этот вкус приник к стакану. Коктейль оказался густым, склизким, соленым и почти живым, отвратной змеей вползя мне в желудок. Тяжело дыша, я вернул стакан, кивнул дедушке, тот улыбнулся и кивнул на прощание, добавив, что мне следует неспешно походить. Этим я и занялся.