Инго и Инграбан - Фрейтаг Густав - Страница 13
- Предыдущая
- 13/72
- Следующая
Фолькмар тихо начал повесть о челноках и броске на Рейн. В небольшое оконное отверстие проникали лучи заходящего солнца, обдавая золотом лицо певца, который с глубоким чувством пел то, чем было взволновано сердце его; королева сидела в тени, и снова рассыпались волосы по ее руке, поддерживающей склоненную голову. Погруженная в самое себя, она была неподвижна, пока певец не закончил историю встречей в княжеском чертоге.
– Славна эта песня для обоих: для него и для тебя, – ласково сказала королева. – Ходи из чертога в чертог, от очага к очагу, да распространится в народе весть эта.
Вечером, окруженный своими ратниками, король сидел за чашей вина; вокруг очага раздавались радостные восклицания и хохот дюжих телохранителей, пивших пряный напиток из кубков и чаш.
– Заиграй плясовую, Фолькмар, которой ты сегодня учил королевских служанок, – потребовал один из буянов. – Чтобы и мы под ее звуки могли ловко сплясать.
– Оставь его, – расхохотался Гадубальд, могучий воин с изборожденным рубцами лицом, некогда он был драбантом при римском дворе, а теперь служил, королю. – Его песня только для того и годна, чтобы журавли прыгали под ее звуки на птичьем дворе. Кто видел танцорок, ласковых дев Александрии, тому мужской топот, что шествие гусей вперевалку.
– Он возгордился с той поры, – подхватил другой, – как завелась у него золотая чаша королевы. Берегись, Фолькмар, не впрок богатство страннику, что бродит по полям.
– Вольфганг, а значит, Волчеход имя тебе, – возразил певец, – и сам ты волчьей поступью крадешься по полям. Непристойно за царским столом завистливым оком глядеть на дар королевы.
Он взял лютню, ударил по струнам и запел плясовую песню. И стало раззадоривать ратников; они в такт ударяли руками по столам и топали по полу, даже король стучал крышкой винной кружки и покачивал хмельной головой. Но на второй строфе опьяненные ратники поднялись; только старики усидели, крепко вцепившись руками в чаши, а прочие попарно, длинной вереницей помчались вокруг столов, так что загремело в чертоге. Король захохотал.
– Умеешь же ты справляться с ними! – закричал он певцу. – Поди поближе, Фолькмар, хитроязыкий ты человек, да садись подле меня, чтобы я задушевно поведал тебе мои мысли. Сегодня я был неласков, но без злого умысла; вести твои тяжело ложились на сердце мое. Что касается золотой чаши, подаренной тебе королевой, то не несправедливо сказано моим старым ратником: «Золото – царский металл, и не под стать оно дорожной сумке незнатного человека». Ведь ты и сам поешь, что оно на пагубу людям. Хорошо поступишь ты, если тайно и от доброго сердца возвратишь эту вещь в мою сокровищницу.
Певец, охотно сохранивший бы у себя великолепный дар королевы, ответил:
– Чего желает глаз господина, то не на пользу слуге; но подумай, что вещь, на которой лежит печаль и зависть утратившего ее, будет на пагубу сокровищнице царской.
– Об этом не беспокойся, – ласково ответил король, – ничего со мной от этого не станется.
– Но если узнает королева, что я так мало почтил ее подарок, то по справедливости она разгневается на меня, – сказал певец.
– Поверь мне, ей едва ли известно, что это было: золото или медь, – продолжал король. – Когда осенью лесные обитатели пришлют мне коней, ты выберешь себе самого доброго, круглокопытого, а прислужник мой даст тебе нарядную одежду. Это украсит тебя перед народом лучше, чем круглая жестянка. Я желаю тебе добра, Фолькмар, и опасаюсь за тебя по причине моих завистливых ратников.
– Непристойные слова слышал я сегодня у очага королевского, – ответил оскорбленный певец.
– Да не сокрушат они тебя, – настаивал король. – Правда, дика порою речь моя, и с трудом я сдерживаю буйство слов, но искусство короля как раз и состоит в умении пользоваться ими сообразно со свойствами каждого мужа. Ради золота и теплого угла они, быстрые гонцы королевские, готовы на все, и не спрашивают они, дело ли это крови или нет. Можно ли королю править народом без таких слуг? Заносчив дух мужей, каждый хочет действовать по своему усмотрению, каждый упорно стоит на своем праве и ищет мести, но никто не покоряется чужой воле. Каждый хочет битв и ран для собственной славы и слишком уж спешат все вознестись в жилище богов. Я и сам в конце концов потребую места в чертогах богов, но теперь мне хотелось бы видеть на земле покорные выи. Если я вынужден спроваживать со света опасных людей, то только немногих, но сохранить прочих в их наследиях – в этом состоит моя польза и слава. Подумай об этом, Фолькмар, потому что человек ты разумный. Непокорен народ и надменно его сердце; но король обязан заботиться обо всем, что полезно стране. Поэтому не брани моих приспешников. Лучше, чтоб они совершали порой дело необходимости, лишь бы только прочие не замышляли насилия друг против друга, и народ турингов не подпал под власть чуждого рода.
Певец молчал, но король лукаво продолжал:
– Вино сделало меня откровенным, и я говорю с тобой как с другом. Скажи так, как сказал бы ты брату своему – каков чужеземец? Я охотно доверился бы ему, но происходит он от заносчивого рода, похваляющегося, будто на брачном ложе одной из прародительниц его покоился некогда бог. Мало пользы на земле от этого исчадия: почернела кровь его, словно старый мед в засмоленных сосудах. Они только производят в народе тяжкие смуты, кривляются, точно родичи бога войны, а на участь других смотрят как на мякину, которую они отдаляют от себя дуновением своим. Таков ли чужеземец?
– Мне кажется, весел он духом и беспечален, но тяжкая участь лежит на нем, – ответил Фолькмар.
– Каков он за чашей? – спросил король. – Люблю я краснощеких юношей, которым вино развязывает языки!
– И на словах, и за чашей он сумеет ответить за себя.
– В таком случае он желанный гость за моим столом! – воскликнул король, ударяя кружкой об стол. – Избираю тебя моим доверенным посланцем; доставь чужеземца из-под сени лесов в мой замок, приведи его пред очи мои.
Фолькмар поднялся и теперь размышлял стоя.
– Вести твои я объявлю ему. Но чтобы он был уверен в сердечном благоволении повелителя моего, прошу тебя, чтобы королева, король и его ратники обещали чужеземцу верную стражу ко двору и со двора.
– Что взбрело тебе на ум, певец? – с неудовольствием спросил король. – Каким образом могу я дать обет чужому человеку, мысли которого мне неизвестны?
– Однако ж ты хочешь, чтобы он дался тебе в руки. Легко потребовать клятву от одинокого. Мой повелитель счел бы чужеземца глупцом, если бы он появился среди ратников, не получив мира.
– Что за нужда королю назначать проходимца для такого посольства?! – вскричал тут Вольфганг. – Пусть он пошлет нас, и мы доставим чужеземца или на его собственных ногах, или на нашем щите. Давно уже хочется побывать нам в селениях спесивых мужиков.
– Молчать! – приказал король. – Когда я веду дело с моими полесовщиками, то не нуждаюсь в вашем грубом языке. Фолькмар будет послом нашим, потому что теперь – пора ласковых слов, но в пору суровых дел я кликну вас. Итак, ты полагаешь, что он не будет настолько глуп? – снова спросил он у певца, причем из водянистых глаз короля сверкнул огненный взгляд, точно молния из облаков. Но в следующий миг король поборол себя и уже ласково продолжил:
– Так и быть, все обещаю ему. А вы там – молчать! – возвысил он голос, перекрывая шум своих ратников. – Пойдите сюда и поклянитесь миром Инго, сыну Ингберта, ко двору, во дворе и от двора.
Ратники послушно поклялись.
– А теперь, певец, – грозно сказал король, – кладу тебе на душу: немедленно приведи его.
– Но я только твой посланец, а принудить его не могу.
– Подумай о собственном благе, Фолькмар, – раздраженно сказал король, поднимая вверх руку. – Прискорбно было бы для тебя обходить стороной родину отцов твоих.
– Я буду держать себя как верный посол, – важно ответил певец.
– Вот и хорошо, Фолькмар, – поднимаясь, закончил успокоившийся король. – Конец бражничанью, вставайте! А ты, Фолькмар, будь мне сегодня вместо прислужника. Проводи меня.
- Предыдущая
- 13/72
- Следующая
