Афганский рубеж (СИ) - Дорин Михаил - Страница 27

— Спасибо, мужики! — поблагодарил он каждого. — Всегда знал, что у «винтов» титановые я…

Тут же сзади что-то отваливается от вертолёта. Грохот очень громкий.

В кабине тишина, а спасённый нами лётчик смотрит с непониманием происходящего.

— Мужики, у вас вроде хвост отвалился? Нет? — спрашивает он.

И смешно, и плакать хочется.

Помогли лётчику выбраться из грузовой кабины и усадили его на стремянку. Он сказал, что при приземлении ещё был в сознании, а потом, как началась стрельба, получил пулю.

— Голова закружилась. Ещё и раскачался на стропах. Головой ударился, — рассказал он.

Подъехала «санитарка», и его начали класть на носилки.

— Мужики, запомните 236й полк. Нас через пару месяцев поменять должны. Будете в Осмоне, милости просим. Гостями дорогими будете, — сказал он, и его погрузили в УАЗик.

— Это рядом с Ташкентом. Хороший городок. Я там был, — сказал Карим, и мы начали осматривать вертолёт. Вроде только чуть было не погибли, а уже проводим анализ повреждений.

У Батырова руки дрожат так, что он не может сигарету подкурить. Медик его начал осматривать, но Димон отказался.

— Не ранен я, доктор. Всё в норме.

— Ну, может, 100 грамм? А то совсем трясёт вас.

— Нормально всё, — отмахнулся Димон и облокотился на вертолёт.

Переживает, а заодно вспоминает, что мы нарушили несколько раз инструкцию экипажу.

— Манёвр какой сделали! За это по головке не погладят, — сказал командир звена, вспоминая вираж над площадкой.

— Димон, так надо было в ущелье нырнуть, и тогда получили бы гору свинца по всему вертолёту, — ответил я, поднимая отвалившуюся лопасть рулевого винта.

— Да, командир. Перебили бы всё что можно, — согласился со мной Карим, осматривая разбитый блистер.

— Но нарушили ведь…

— Блин, Димон! Живы остались — главное. А инструкции пускай себе засунут…

Тут за спиной послышались шаги. Я повернулся и увидел перед собой Енотаева.

— Так куда засовывать, Саня? — спросил он сощурившись.

— В портфель, конечно. А вы про что подумали? — уточнил я.

— Вот именно про него и подумал, — сказал комэска и приобнял за плечи. — Молодец! Все молодцы!

Ефим Петрович поблагодарил нас и расспросил, как проходила эвакуация. Причём тоже стал спрашивать, а не нарушили ли мы какие-нибудь инструкции.

— Товарищ командир, а что за опрос такой с пристрастием? — спросил я.

— Клюковкин, я сейчас не посмотрю, что ты в шоке. Претензий у меня к вам нет. Вообще, за такое награждать нужно. Но тут на базе есть человек, который хочет с вами поговорить.

— Это который бред про поднятый шаг нёс? — задал уже вопрос Батыров.

Вот так Димон!

— Батыров, дружба с Клюковкиным на тебя плохо влияет. Но ты прав — это именно тот человек. Собираемся и едем к нему на беседу.

Чувствую, она будет непростая…

Вертолёт начали цеплять к тягачу, чтобы оттащить его с полосы. В это время бойцы из батальона аэродромно-технического обеспечения уже собирали отвалившиеся обломки от блистеров и части рулевого винта.

Енотаев дал указание мне и Батырову садиться в «таблетку», на которой он приехал встречать нас на полосу. Однако я не торопился идти к машине.

— Клюковкин, чего стоишь? — спросил командир эскадрильи, поправляя фуражку.

— Сейчас, Ефим Петрович, — ответил я и подошёл к вертолёту.

Пока его цепляли водилом к тягачу, я и Димон решили забрать снаряжение. Сняли со спинок кресел бронежилеты и отыскали картодержатели с накопленными планшетами.

— Всё забрал? — спросил Батыров, когда я спрыгнул вслед за ним на землю.

— Да. Ну, давай, братишка! — похлопал я по фюзеляжу вертолёт, а потом погладил его в районе левого блистера.

— Откуда такое трепетное отношение к вертолёту? — поинтересовался Димон, когда мы отошли на несколько шагов от Ми-8.

— Так меня учили. Тебе бы тоже не мешало. Тогда и вертолёт будет покладистее. Он же всё чувствует.

Батыров скривился и постучал себя по лбу. Конечно, проще всего решить для себя, что Клюковкин сумасшедший. А ведь и правда в любом летательном аппарате есть душа. В вертолёте ещё и дух бойца!

Сели в машину и на большой скорости рванули в сторону стоянки. Проехали КДП и свернули на выезд с аэродрома. Похоже, разговор у нас и правда намечается серьёзный, поскольку за территорией лётного поля находится штаб 109й мотострелковой дивизии.

Проехали мимо дороги, ведущей к медсанбату. Там в основном только палатки и расчищенная площадка для посадки вертолётов, но главное здание с операционными и реанимационным блоком уже приобрело достойный облик.

Пока что это единственное здание в городке, сделанное из сборных панелей. Напоминает те самые «модули», которые будут вскоре использоваться по всему Афганистану для размещения наших войск. По крайней мере, для лётного состава точно.

По извилистой дороге ехать было недолго. Зато по обеим сторонам видно лицо Афганистана. Искорёженная техника, разрушенные дувалы и дома местных жителей.

Батыров смотрел на это с широко открытыми глазами. И за всю дорогу, кажется, не моргнул.

— И это они называют «нет войны»? — спросил у меня Димон.

— Думаю, скоро передумают.

— Знаешь, нескоро мы вернёмся домой. Все последние иллюзии я оставил на том горном плато, — сказал Батыров.

Как раз в этот момент мы въехали на территорию штаба дивизии. Нашу эскадрилью как раз передали в подчинение этому соединению.

В УАЗе оставили снаряжение и вышли на улицу. Солнце уже скрылось за горизонтом, и над входом в штаб горел небольшой фонарь.

— Дорожку уже выложили? — удивился Димон, увидев несколько плит, уложенных перед входом.

— Ага. И озеленить уже спешат, — добавил я, заметив, как два солдата вкапывают саженцы вдоль дорожки к штабу.

Зато в остальном вокруг только пыль. Подул лёгкий ветерок, который поднял её в воздух. Она уже приобретает консистенцию жёлтой муки. Моментально забивается во все щели.

В штабе идёт работа по обустройству. Стучат молотки, запах свежей краски из каждого кабинета, а также по коридору быстро перемещаются солдаты и прапорщики.

— Личные дела туда. Печатную машинку сюда. Ты не поняла, дура? — услышал я в одном из кабинетов ворчливый голос.

Проходя мимо, решил заглянуть. Внутри большие стопки бумаг и папок, а вдоль стен ещё пустые шкафы. Уже появилась стойка, как в строевом отделе. За ней кто-то копошится, но лица разглядеть не получается.

Пара солдат расставляет документацию, пока прапорщик сидит в кресле и пьёт чай. Рубашка расстёгнута, а галстук лежит на столике, на который он положил ноги.

— Чего тебе? — рыкнул на меня «старший» этого кабинета.

— Лейтенант Клюковкин. Задницу оторвите, товарищ прапорщик, и представьтесь, — спокойно ответил я.

— Виноват. Прапорщик Мохнатый.

Бойцы тоже повернулись ко мне и выпрямились.

— Работайте. Кого вы только что назвали дурой? — спросил я.

— Меня… ой! — прозвучал тонкий голосок из-за стойки и глухой удар.

Оттуда выглянула девушка в полевой форме младшего сержанта. Светлые волосы собраны в пучок. Голубые глаза слегка прищурены. Пухлые губы сжаты. Видимо, терпит боль после удара головой.

— Вы не сильно ушиблись? — спросил я.

— Нет… всё же, больно, — начала младший сержант тереть макушку.

— Товарищ лейтенант, а вы лётчик? Из 363й эскадрильи? — поинтересовался Мохнатый.

Фамилия практически соответствует его внешнему виду. Грудь и живот покрыты у него волосами, как у снежного человека. А вот на голове причёска — «мяч в траве».

— Да. Товарищ прапорщик, немедленно извинитесь перед дамой, — громко сказал я.

— Товарищ лейтенант, мы так всегда общаемся. Это нормально, — улыбнулась девушка.

Совсем ненормально! А чего ж только «дурой»? Так и до телесных повреждений недалеко.

— Товарищ Мохнатый, я жду, — повторил прапорщику указание.

— Извините, товарищ Лен… товарищ младший сержант, — выпрямился он и сделал подобие поклона.