Барышня ищет разгадки (СИ) - Кальк Салма - Страница 56

После того странного разговора с лисицей о желании я не ощутила никаких особенных перемен в жизни. Ну да, мы ж просили не о сиюминутном, а на перспективу, так сказать, а сейчас нашим перспективам мешали известные обстоятельства.

— Лёля, давай воспользуемся приглашением госпожи Аюны, я думаю, это редкий случай, и она зовёт в гости далеко не всех. А когда вернёмся — я снова свяжусь с отцом и спрошу его — что он сделал для того, чтобы отыскать своего потерявшегося друга. Потому что я не мыслю теперь своей жизни без тебя, я хочу разделить с тобой свой дом, свои будни и всю свою жизнь, и понимаю, что для того нам следует обвенчаться. И я постараюсь, чтобы мы сделали это поскорее.

— Хорошо, пусть так, — согласилась я.

Я пока ещё, честно говоря, не осознала до конца перемены в моей жизни. Но ощущала себя счастливой — как никогда и ни с кем. И поэтому если есть возможность просто побыть вместе и ни на кого при том не оглядываться — то и хорошо.

И мы отправились в гости.

У госпожи Аюны не было портала, но она умела каким-то непонятным для нас образом преодолевать большие расстояния. Я рискнула потом спросить, но она ответила — мол, это моя земля, я слышу её, она слышит меня, вот и всё. Наверное, в этом состояло её отличие от человека, потому что человек, даже маг, ничего такого не слышал.

Дом её находился далеко на севере, на берегу Байкала, и поселение это называлось Поворотница. Занимало несколько распадков, а нас пригласили остановиться в самом большом из них, и дом тоже возвышался над соседними — двухэтажный, с большими окнами, очень тёплый.

— Госпожа Аюна, я верно понимаю, что в этом доме жили франкийский принц с супругой? — спросил Соколовский.

— Верно, — улыбнулась госпожа Аюна. — Они не захотели вернуться, даже когда у них там успокоилось и на трон вернулись короли, так и жили здесь.

— А сейчас кто здесь живёт? Ведь дети принца и внуки принцессы вернулись во Франкию?

— Мы приглядываем за домом, и иногда пускаем гостей, — усмехнулась госпожа Аюна.

Сейчас она совсем не была похожа на модную европейскую даму — на ногах расшитые бисером унты, на голове островерхая шапка с хвостиками и бусинками, тёплый платок да полушубок, под полушубком атласная парочка. И дом отворился по её слову — никаких замков и засовов.

Для меня всё это было просто любопытно, а для моего Миши — живая история. Он с улыбкой ходил из комнаты в комнату, трогал обшитые досками бревенчатые стены, заглядывал на кухню — там было полно всякой утвари, и возвышалась огромная печь.

Впрочем, госпожа Аюна сказала, чтоб не беспокоились о пропитании — она всё пришлёт. И верно, нам сразу же принесли — наваристой ухи, свежего хлеба да хорошего чаю, и сладкого пирога. Кроме уже известного нам сына, у Аюны были дочери, и внуки, и частично они обитали здесь же, в Поворотнице.

Погода стояла сказочная — тишина, безветрие, солнечно. Но холодно. Однако, тёплая одежда спасёт всех, и мы даже выбирались гулять — по дороге в гору и по льду. А потом сидели дома у печи, ели вкуснейшую солёную рыбу с картошкой, и разговаривали — бесконечно.

Вот тут-то Миша и спросил, о чём таком знает госпожа Аюна и знаю я. Пришлось рассказывать — что такого я знаю, но добавить, что полной уверенности у меня нет. И я рассказала о своих московских знакомствах с революционерами — которые как раз хотят не то всеобщего счастья, не то уравнять богатых с бедными, и дальше уже разбираться, что выйдет.

Миша слушал и мрачнел, и рассказывал — что, как и у меня дома, губерния известна как место политической ссылки, и такого народа с разными и не факт, что полезными идеями хватает. Поэтому — да, непросто.

— Может быть, различия наших миров помогут нам? И может быть, у нас есть некая надежда, раз маги в целом не заинтересованы в революции, но согласны на постепенные перемены, и даже сами борются за них? За просвещение и за цивилизацию?

— И за жизнь против смерти, да, — улыбнулась я, вспомнив слова Афанасия Александровича.

— Обязательно, — сказал Миша серьёзно. — Но это не сейчас, да? А сейчас только я и прекраснейшая женщина обоих миров. И слава всем высшим силам, что мы встретились и узнали друг друга.

В печи уютно потрескивали дрова, нам было тепло и сладко, и впрямь казалось, что в этот уголок населённого мира нет хода ничему плохому.

Но всё заканчивается, завершился и наш отпуск. И первое, что мы услышали, когда явились на совещание к Болотникову, было хмурое приветствие:

— Живы и бодры — вот и славно. А у нас новая напасть, и снова по вашей части.

2. Напасть по нашей части

Новостей за две недели подсобралось много — и общих, и поскромнее. Мы с Мишей договорились, что пока живём каждый у себя дома и общественное мнение не тревожим, и соображаем, как поскорее и получше разрешить нашу проблему. При том Аюне это казалось не проблемой вовсе, она и после отмахивалась — мол, сами разберётесь, это нетрудно.

Куда там нетрудно, если за столько лет не разобрались!

Одна моя часть желала выносить мозг Соколовскому ежедневно, если не ежечасно, а другая говорила — спокойно, Оля. Ты, конечно, рассказала, что лежит у тебя на сердце, и даже это слышали некие свидетели, но — ты не клялась ни в чём, пока. В отличие от него. И можешь ещё немного подождать. До лета? Или до осени?

А пока — сделать вид, что ничего особенного. У вас служебный роман — нормальный такой, с переглядками, будто бы случайными касаниями рук, вздохами и левыми мыслями на работе. Вы время от времени устраиваете свидания — тайком. И однажды даже съездили вместе отдохнуть. Нормально звучит, да?

В здешних реалиях все эти нормальные вещи выглядели дивно, ну да и ладно. Как есть. Дома мне не встретился такой Миша Соколовский, значит — всё идёт как идёт, и всё хорошо.

В здешнем же доме меня встретили Лукерья и Надежда, Лукерья оглядывала — видимо, хотела увидеть какие-то перемены во мне? Не знаю, что углядела. А Надежда сначала радостно сообщила, что Варфоломей Аверьяныч завершил утеплительные работы — при помощи Алексея Митрофаныча, и теперь тепло везде, и это страсть, как хорошо. Потом принялась рассказывать последние новости.

В дом Черемисина приехал его брат из Владивостока, тот самый, о котором тогда говорили, Андрей Львович. Он получил отпуск для устройства семейных дел, и занимался имуществом покойного Дмитрия Львовича. Других родственников у них не было, и говорят, Андрей Львович собирается сдавать дом внаём, а дом хороший, каменный, наверное, можно много за него запросить, только вот найдётся ли желающий там жить? Прислугу рассчитали, и столько желающих нашлось Марфу Серафимовну к себе зазвать, что она, говорят, три дня выбирала, а потом согласилась пойти в дом господина Ахромеева, что в Сибирско-Азиатском банке служит. А Степанида, прежняя его кухарка, что получила расчёт, бегала злющая, и на Марфу-то Серафимовну брехала, что господин Черемисин помер неспроста, и в закрытом гробу его тоже неспроста хоронили!

— Чушь говорят, — отмахнулась я.

У него всё горло было разворочено, лисица торопилась, страшен он был, как и не человек вовсе, потому и в закрытом гробу. Но не говорить же это Надежде, она ж разнесёт по всему городу просто ради удовольствия.

— Вот и я сказала — брешут, что вы там были и ничего подобного нам не рассказывали о его смерти, значит — никто его не травил!

— Не травил, Надя, даже и не думал, — вздохнула я. — Так и скажи, что я там была и своими глазами видела.

— А от чего он тогда помер-то? — спросила Надежда шёпотом.

— Не тех людей в свой дом пустил, — вздохнула я.

— Одна-то китаянка теперь у Матвей Мироныча поселилась, та, что постарше была. А второй и след простыл, ходят слухи, что это она Митрий Львовича-то порешила, но куда ей, она тощая да мелкая, а господин Черемисин был мужчина видный.

Да-да, куда ей. Ладно, проехали.

А вот переселение Фань-Фань к Болотникову заинтересовало. Спелись? Или это дружеский союз, направленный на поддержание порядка в магических и прочих делах губернии? Ладно, увидим.