Барышня ищет разгадки (СИ) - Кальк Салма - Страница 27

— Доброе утро, — кивнула ему, — подскажете, куда дальше?

— А вот тут рядом, в углу. Магов мало, только вас и ждут, все вчера за своим пришли. А вам думал сказать, как расходиться будете от Мироныча, а вы все как ускачете куда-то!

— Дело было, — вздохнула я.

И пошла по коридору, туда, где «рядом, в углу». Там за неприметной дверкой обнаружился неприметный же мужичок, и тоже маг.

— Это вы, что ли, пропавшая барышня Филиппова?

— Я, — киваю. — Мне вчера не сказали, пришла сегодня.

— Я вас запомнил, буду сам извещать, — сказал он.

Открыл железный сейф с рельефной надписью «Меллер» и достал оттуда картонную папку, в ней была ведомость. Нашёл моё имя, ткнул пальцем — распишитесь, мол, за своё жалованье. Я взглянула — пятьдесят рублей. За неделю? Ничего так. Надо заскочить домой и дать денег на хозяйство, чтобы нового кофе купили и ещё чего-нибудь.

Казначей отсчитал мне мои рубли, я их аккуратненько сложила в кошель и во внутренний карман тулупа, и поблагодарила.

— Ступайте, да не теряйтесь больше, а то мало ли, вдруг вам денег не нужно? — усмехнулся он.

— Кому это не нужно, разве так бывает? — усмехнулась я в ответ, поблагодарила и откланялась.

Хотела уже бежать в сторону дома, но увидела вдруг знакомое лицо.

— Антип Валерьяныч, вы ли это!

Управляющий Софьи Людвиговны был взят в городскую управу распоряжаться фондом, основу которого составило Софьино наследство. И видимо, прижился.

— Оленька Дмитриевна, какая встреча! Неужто вернулись?

Мы обнялись прямо посреди коридора.

— Вот, вернулась, служу в управе. Как вы, как там у наших дела?

Оказалось — дела идут. Антип Валерьяныч служит в управе — обычной, не магической, а сюда заходит время от времени как раз к казначею Кузьме Федотычу. Софьина горничная Агафья бросила службу в людях, живёт у младшего сына, который женился по осени, и ждёт к лету внука. Говорит — того, что оставила Софья, на рачительную жизнь хватит, значит — можно дальше в люди не ходить.

А Марфуша ныне кухарка большого человека из губернской управы, не просто так. Чиновника по делам приезжих, господина Черемисина Дмитрия Львовича. Потому что, говорят, стряпуха отменная, и умеет не только обычную еду варить, но и изыски всякие, до которых, по слухам, сожительница того Черемисина большая охотница.

— А кто у него сожительница?

— А вот этого уже я не знаю. Не то китаянка, говорят, не то кто-то, ещё более экзотический. Давайте вот что сделаем, Ольга Дмитриевна. Я вас всех жду в воскресенье, к обеду — и Агафьюшку позовём, и Марфушу, вот и расскажете — как в Москву съездили, да как сейчас живёте. Где живёте-то?

— На Третьей Солдатской, дом девять, хозяйку Лукерьей зовут.

— А, которая врачует понемногу? Слыхал, слыхал.

О как, интересно. Лукерья, оказывается, вполне так пользу людям приносит, не только сидит и злится на весь белый свет.

— Она самая. Ладно, Антип Валерьяныч, рада была вас повидать, сама-то сто лет бы ещё собиралась с нынешней моей службой. Увидимся в воскресенье!

Раскланялись, он пошёл к казначею, а я дальше. Начала с дома, и правильно. Потому что туда явился посланный Соколовским Алёшка, парень высокий, плечистый и со всех сторон справный. Дамы мои никак не могли взять в толк, кто он и откуда, и зачем вообще, и тут я как раз появилась.

— Здравствуйте, Алёша. Это Надежда, а это — Лукерья, хозяйки мои.

— Это кто же и откуда? — изумлялась Надежда, а сама глазами так и стреляла в пригожего парня.

— Михаил Севостьянович послал, помочь, если что-то понадобится в работе вашей с Варфоломеем Аверьянычем.

— И что он тут делать будет? — хмурилась Лукерья.

— Так что скажете, — расплылся в улыбке Алёшка. — Могу мебель двигать и таскать, могу гвозди забивать, могу пилить и строгать, могу в лавку бегать.

Они бы ещё долго перепирались, но прибыл Курочкин, оглядел пополнение и изрёк:

— Всё верно, парень пригодится. Начнём от крыльца да по солнцу дальше, там у вас и сундуки стоят, и ещё барахлишко какое-то. Магичить-то умеешь? — спросил он Алёшку.

— Как не уметь, — мгновенно отозвался тот.

— Вот и славно. Приступаем. И отпустите уже Ольгу Дмитриевну на службу, её ж потеряют.

— Я сейчас сама пойду, а пока вот, сходить в лавку за арро и чаем, и за конфетами, и за мясом, и что там ещё нужно, ясно? — сунула Лукерье двадцать рублей из пятидесяти и была такова — пока она не завела свою шарманку о том, что и так всё хорошо.

Ясное дело, что хорошо, но всегда же можно сделать немножечко лучше, правда? Поэтому пускай она остывает к вечеру, а я пока пойду, служба ждёт.

Следующим шагом я оказалась у Брагина в кабинете, и никого в том кабинете не увидела. Но услышала громкий разговор, почти ссору. Быстро скинула тулуп и пошла в рабочее наше помещение.

— Доброго всем дня. Что случилось, не расскажете?

— И где вас только носит, госпожа Филиппова, — скривился стоящий тут же сыщик Пантелеев.

А Брагин и Василий просто поклонились.

— Где надо, там и носит, Семён Игнатьевич, — не спустила я. — Что тут, Иван Дмитриевич?

— Так вот новая жертва у нас, — вздохнул тот.

Новая жертва оказалась совсем молодой, не то, чтобы юной девицей, но — близко.

— И как она вообще на улице в ночь одна оказалась? — не поняла я.

— Да говорят, того, гулящая она была, — сказал Василий, не глядя ни на кого.

Жертва при жизни была весьма хороша собой. Русая коса — не хуже, чем у Надежды, одежда — потрёпанная и со следами починки, но чистая, и не парочка, как у, так сказать, среднего класса, а блузка с юбкой, на блузке ветхое штопаное кружево. На ногах валенки, тоже подшитые.

— А от кого сведения? — глянула я на Василия.

Нужно же знать, что и как.

— Так она ж того, в трактире на углу Казарминской промышляла, месяца два как, — сообщил Василий. — Вот её и знали. Вроде она сиротой осталась круглой, эта Еленка, говорили — мать давно богу душу отдала, а отец по осени утоп, когда лёд на реке ещё толком не стал, вышел порыбачить в субботу, а льдина под ним и обломись, он в воду и ухнул. В городской управе служил. Она одна и осталась, вроде в гимназии училась, в последнем классе, а тут платить стало нечем, и за квартиру тоже, вот и пошла улицу утюжить, так говорили.

— Где нашли? — продолжала я расспрашивать. — Тоже здесь неподалёку?

Потому что меня потом непременно будет расспрашивать один очень дотошный человек, я-то знаю.

— На второй Солдатской, между Арсенальной и Преображенской, прямо на улице лежала. Ещё не поздно было, только-только смеркалось, люди ещё не все домой дошли, вот и увидели, и городового позвали, а дальше уж завертелось.

— Ничего себе, поблизости от меня, — на соседней улице, можно сказать.

Предупредить Лукерью и Надю, чтобы не ходили по темноте почём зря?

— И нашли — ещё остыть не успела, — добавил Василий.

— Спугнули что ли? — вряд ли, конечно, но?

— Да вроде бы нет, не говорили о таком.

Тем временем нашему господину Пантелееву прискучило слушать, как я выясняю подробности, и он вклинился в нашу беседу:

— А вы, госпожа Филиппова, могли бы и сами узнать, что случилось, — и бровями-то своими чёрными, красивыми, показывает на лежащее тело.

— Я непременно предприму такую попытку, но сначала мне хочется знать, что уже известно.

— Так вам всё уже изложили. Городовой Хрюкин клянётся, что никого не было, только местные, кто возвращался с работы или с вечерни, соседи из двух тамошних домов, да ещё на шум повыскакивали, — сморщился Пантелеев, очевидно, он не слишком-то доверял всем этим людям.

Или ему хотелось уже раскрыть это дело — и успокоиться.

Ну так всем хотелось бы, чтоб прекратилось, не только ему. Так что…

Я стряхнула руки и начала процедуру допроса. И — умершая Елена мне не отозвалась. Лежала тиха и безмолвна, в лице ни кровинки. Что и требовалось доказать.

— Иван Дмитриевич, дальше ваша работа, — вздохнула я. — И кто будет докладывать Болотникову? Я буду, мне велено, — и смотрю на Пантелеева, пусть хоть заобижается.