Игра в смерть (СИ) - Алмонд Дэвид - Страница 10

Мы продолжали шагать.

— Что это такое? — спросила Элли. — Гипноз или вроде того?

— Не знаю.

— И ты сделал бы это снова?

— Не знаю.

Она сбилась с шага, остановилась.

— Боже, Кит… — проговорила Элли. — Даже не притворялся. Не то что остальные. Все до единого, я в этом уверена.

Мы двинулись дальше.

— Страшно было? Или как во сне? Будто ты спишь?

— Не знаю, Элли. Никаких чувств, ничего. Я словно обратился в ничто.

— Боже, — шептала она. — Боже мой…

— Но я видел кое-что, когда вернулся оттуда, — добавил я.

— Там кто-то был?

— Да… — Я глядел под ноги. Не сомневался, что Элли сейчас расхохочется. — Там дети, много детей. Рожденные в Стонигейте, в далеком прошлом. Века тому назад. Но теперь, вспоминая, я начинаю думать, что они мне приснились.

Элли не отрывала взгляда от моего лица.

— Боже, Кит… — протянула она. — Совсем как мальчик из твоего рассказа? Светлячок?

— Множество таких же мальчиков.

— И больше ты их не видел?

— Нет, Элли… — Я отвернулся взглянуть на пустырь, прищурил глаза. — Нет. Просто видение, вроде сна.

Оставшийся путь до калитки мы прошли в молчании. В саду нас встретила радушная улыбка моего деда: он отдыхал, уютно устроившись в шезлонге. На голове красуется любимая потрепанная панама.

— Это же наша маленькая шалунья! — обрадовался он. — Тот бесенок, что доводил мою благоверную до белого каления!

Дед помахал рукой, приглашая нас войти:

— Она признавалась потом, что больше не встречала таких бойких детишек. — Смеясь, дед потрепал Элли по руке. — «Самая строптивая и самая любимая из всех», вот верные ее слова.

Хихикнув, Элли скроила строгую мину, погрозила деду вытянутым вперед пальцем и, подражая бабушке, произнесла нараспев:

— Элли Кинан, своими выходками ты когда-нибудь сведешь меня с ума! Так и пустишь бродить по свету, мозгами тронутую! Верно говорю, сведешь!

— Охо-хо-хо! Да, вылитая она! Точь-в-точь! — развеселился дед. Кивая, он смеялся, припомнив характер любимой жены.

— А давай-ка, моя милая, спой для нас, — предложил он вдруг и озорно подмигнул мне. — Жаль, ты не слыхал, как она пела совсем еще малышкой. Пела-то как ангелочек, а уж отплясывала — и бесам не приснится.

Элли задумалась на миг.

— Тогда будем петь на два голоса, — решила она. — Как раньше с вашей супругой.

— Что ж, стоит попробовать. Начинай, родная.

Набрав в грудь побольше воздуху, Элли отчаянно заголосила, и дед тут же принялся подпевать:

Они еще долго горланили старинные песни и, сидя плечом к плечу, раскачивались в такт музыке, которой чудом удалось объединить старика-шахтера и школьницу, мечтающую о карьере актрисы.

Мне и правда хотелось пригласить деда в школу, чтобы все могли послушать его истории. Вот только мы уже беспокоились, что всем историям скоро придет конец. Мама заметила это первой. Сперва особой тревоги мы не ощущали — ничего особенного, просто дед замыкается в себе ненадолго. Но когда мама попросила нас быть начеку, мы начали подмечать эти моменты все чаще. Тут особой бдительности и не требовалось. Бывало, сидим мы вчетвером, ужинаем — болтаем, шутим, пересказываем друг другу события дня, как вдруг понимаем, что дед будто выключился. Он переставал говорить и слушать. Не прикасался к еде. Пустой и тусклый, его взгляд устремлялся куда-то вдаль, прямо сквозь нас. Порой он терял внимание на короткий миг, порой это тянулось несколько секунд. Нередко маме приходилось тянуться к нему и тормошить деда за плечо.

— Папа, — беспокойно говорила она. — Папочка…

Опомнившись, дед возвращался к нам, в замешательстве хлопал глазами.

— Чего? — говорил он. — Что такое?

— Где ты сейчас был, папа?

Смущенно моргая, он оглядывал нас, будто видел впервые, но потом лишь качал головой.

Мы улыбались ему, с заботой и участием. Мама гладила деда по руке. Тогда он вздыхал, его взгляд обретал прежнюю ясность, и мы, все вместе, прогоняли тревоги смехом.

— Эльфы тебя похищали? — улыбалась мама.

— Вот-вот, — шепотом соглашался дед. — Ага, самое оно. Так и принято говорить.

Отсмеявшись, мы вновь принимались за ужин и болтали взахлеб, стараясь не выказывать поселившийся внутри страх.

В отдельные дни бывало и хуже, дед подолгу не вставал с дивана или из-за обеденного стола — тело обмякшее, в глазах пустота. Как-то раз, вернувшись из школы, мы вместе с мамой сидели в гостиной, наблюдая за ним: две минуты, три, четыре прошло, но дед все молчал, неподвижно таращась куда-то, ничего не видя рядом и ничего вдали.

— Боже ты мой… — прошептала мама. — Бедняжка!

— Может, он просто предался воспоминаниям? — с надеждой спросил я. — Как и всегда?

— Нет, сыночек, — шепнула она в ответ. — Наоборот, он в забытьи.

Больше я не раскрывал рта. Что тут скажешь? Я думал о логове Эскью, о том, каково ничего не знать и ничего не помнить. Охваченный трепетом, я вглядывался в деда, заплутавшего в этой тьме. Мама была, конечно, права.

Раннее утро. За кухонным окном блещет солнце, но со стороны моря набегают сбившиеся в кучу облака. Дед чаевничает за столом. Кроме нас, в доме больше никого. Я в спешке дожевываю завтрак, заглядываю в школьный рюкзак. Все собрано еще накануне: выполненные вечером домашние задания, ручки и карандаши в пенале, учебники, сверток с бутербродами. Сую руку в карман, нащупываю там тяжелого, твердого аммонита.

— Это в точности как гоняться за Светлячком, внучек.

Я обернулся к деду, накрыл его ладонь своей.

— Вот что это такое. Я тут сидел, пытаясь сообразить, на что это похоже.

Я сжал его руку крепче. Наблюдал и слушал. Думал о том, как дед подставлял лицо солнцу, как он вышагивал по тропинкам меж зарослями боярышника, как он выводил свои песни и пересказывал древние легенды.

— Я будто бегу за ним, один-одинешенек, по самому темному из туннелей, о существовании которого даже не догадывался. Остальные шахтеры давным-давно остались позади, и лишь я один пытаюсь нагнать его. Прибегаю туда, где только что блеснул Светлячок, — а там пусто. Одна темнота. И уже не могу двинуться с места, не помню дороги назад. И чем дольше стою там, тем сильнее проникаюсь тьмою, и скоро кроме этой тьмы ничего уж и не остается. Ничего не видно, ничего не слышно. Ничего не знаю, ничего не помню.

Я не убирал ладонь, надеясь навсегда удержать деда здесь, с нами, в нашем залитом светом мире. Он отхлебнул чая, обхватил эту ладонь обеими руками, и улыбнулся.

— Вот так, — сказал мне дед. — Ты держи меня, парень. Держи, чтобы я никуда не делся.

— Мне кажется, я понимаю, — еле выдавил я. — Там ничего не видно. Ничего не слышно…

— Ничегошеньки.

— Ты ничего не помнишь…

— Вот именно. Да и нечего уже помнить.

— И ты не пугаешься, пока не вернешься обратно?

— Страшно становится, когда понимаешь, что вообще уходил. Страшно знать, что это может случиться снова. Но когда уже там… Небытие… — Пожав плечами, дед расплылся в улыбке. — И возвращение, словно тебя вдруг находят товарищи. Словно шахтеры ищут пропавшего, бредут все дальше, освещая туннели своими фонарями, зовут по имени…

Дед опять покачал головой:

— Стариковские горести. Они не для юнцов вроде тебя, чего бы ты там себе ни надумал, — строго сказал он. — И все-таки я ищу способ помочь тебе понять, что со мною творится. Тогда будет уже не так страшно, правда?

— Правда, — прошептал я.

Он протянул руку и кончиками пальцев бережно смахнул с моих щек пару набежавших слезинок.