Студент 2 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 24

— Ну я, что уж тут говорить… — Люба поежилась, — тяпнула, конечно. Дура дурой стала…

По ее словам, она втрескалась в эсквайра так, что скажи он ей: прыгни с моста в реку — прыгнула бы. Наверняка он прочел это в наивных голубых глазах. И сделал вывод: прыгать с моста, пожалуй, незачем, а вот подарить ему, паршивцу, девичью невинность — это годится.

— Подарила? — я постарался, чтобы голос мой звучал чуть-чуть иронически и в то же время сочувственно.

— Ну а куда ж денешься, — она зевнула, — когда ума нету… Мало того, еще и залетела с первой же палки. Извини за грубость…

— Да ничего, — сказал я примирительно.

О дальнейшем Любе говорить, видимо, было неохота, но раз уж прозвучало «а», давай и «б». Конечно, денди, своего добившись, свернул удочки, и все проблемы двум одиноким женщинам, матери и дочери, пришлось решать самим. В результате год по окончании школы пролетел впустую… А кавалер поступил в здешний университет, все на тот же истфак, считающийся кузницей карьерных кадров.

— Сейчас на четвертом курсе должен быть… — задумчиво промолвила Люба. — Не знаю. Странно, я его не видела больше никогда, хотя на каких только мероприятиях ни бываю… Да и хрен с ним! Не знаю, как ты, а я уже спать хочу.

— Я тоже.

Мы поудобнее пристроились на узкой кровати в обнимку — и это было так уютно, тело девушки было такое теплое и нежное… Я ощутил, как мягкие волны сна бережно овевают меня.

Мне часто снится, что я летаю во сне. Ну, часто-не часто — раз-другой в месяц. И вот так прямо «полет во сне» и не скажешь. Это больше, чем полет, хотя и он тоже. Я чувствую, как свободно парю в пространстве, и что-то вроде облаков со мною рядом… И хочу — взмываю ввысь, хочу — несусь вниз в бешеном пике, зная, что в любой миг легко войду в вираж и вновь помчусь куда хочу… Но это все-таки лишь часть волшебного мира, иногда приходящего ко мне. То, в чем я так свободно парю — не назвать небом над Землей. Не берусь назвать, но знаю, что это неизмеримо большее. Вряд ли я смогу сравнить его с чем-то в привычной нам жизни…

Вот и сейчас ко мне пришло это. Я очутился в дивном пространстве, обладая полной свободой движений. И сам я был как будто часть этого пространства, как бы растворен в нем, но в то же время строго сам по себе. Вот я, вот мир. Счастье лилось в меня, оно было и светом, и теплом, и дыханием этого мира… И как это бывает во сне, ход времени здесь был совсем другим. Эти полет, пространство счастья — это были секунды, и все так непрочно, не успел я впитать в себя то, что мне дарил этот мир. И проснулся.

В комнате был полумрак, но ясно было, что уже утро. Светает. Я протянул руку, взял часы — почти пол-седьмого. Секунды сна — и вся ночь!

Люба спала так умилительно, прижавшись ко мне, уткнувшись в плечо, сладко посапывая. И ее живое тепло чудесно разливалось по пространству, она как будто согревала собой меня и комнату.

Я осторожно, чтобы не разбудить девушку, выбрался из ее пленительных объятий. Она шевельнулась, что-то пролепетала неразборчиво, но не проснулась. Я стал бесшумно одеваться. Сделав это наполовину, посмотрел на спящую.

Оставшись в постели одна, она раскинулась повольготнее, обнаженную правую руку забросила за голову. Простыня малость сползла, задержавшись на груди. Озорство взыграло во мне, я осторожно потянул простыню, откинул ее к стенке, оставив барышню в первозданном виде.

Она лежала в позе почти «Спящей Венеры» Джорджоне, с той разницей, что Венера левой рукой целомудренно прикрывала самое интересное, а Люба, сама того не желая, предъявила это замечательное сокровище напоказ всему миру в моем лице.

Улыбаясь, я смотрел на нее, упиваясь мыслью, что столь легко смог заслужить страсть и нежность такой очаровательной цветущей женщины. Смотрел, смотрел… и просмотрел, как она проснулась.

То ли без покрывала ей стало прохладно, то ли просто утро есть утро, но она приоткрыла глаза — левый побольше, правый поменьше — отчего лицо ее приобрело смешное и беспомощное выражение. Видимо, ей потребовалось несколько секунд, чтобы перейти из сна в явь. Я улыбнулся:

— Доброе утро!

— Доброе, — она поспешно накинула на себя простыню, поежилась под ней, проворчав: — Смотри-ка, глазеет он… Я тебе что, пейзаж? А ты кто, Шишкин? Айвазовский?

— Чего нет, того нет. Но чувство прекрасного во мне присутствует.

— Прекрасное… — она зевнула. — Прекрасное — это вон, лесные дали. Поля да реки, небо, облака. Рассветы и закаты. Вот это прекрасное, я понимаю. А голая баба существует для того, чтобы ее е…

И она произнесла короткий грубейший глагол в неопределенной форме.

— Невозможно не согласиться, — сказал я и стал раздеваться обратно…

Мы предались страсти стремительно и броско, совсем не похоже на то, как это было вечером. Отработали как машины, достигли результата, замерли на несколько мгновений — и расслабились со странными выражениями лиц, какими-то отчужденно-виноватыми, что ли. Как будто этот утренний сеанс разбил то хрупкое и неясное, что между нами вроде бы возникло.

Она бегло поцеловала меня в щеку. Шероховатой ладошкой потрепала по плечу:

— Спасибо тебе! Ты молодец. Ударник половой жизни. Можешь собой гордиться! Меня сложно… того самого. Прямо скажем, капризная особа. Но тебе удалось.

— Приятно слышать. Горжусь.

— А мне приятно было ощутить. Тебе, надеюсь, тоже.

— Конечно.

— Ну, иди. Тебе же на практику?

— Скорее на работу.

— Ну, это неважно. Иди.

— Иду.

Я быстро оделся. Она сказала:

— Ты выйди, дверь прикрой, а я потом запрусь на ключ.

Я вышел и прикрыл, и пошел к себе. Было почти совсем тихо, разве что где-то непонятно где стеклянно звякнула посуда всего один раз. И я услышал, как за спиной дважды звучно щелкнул ключ в замке.

Как будто не дверь закрылась за мной, а нечто большее. Кусок судьбы.

Я усмехнулся этому. Какие-то дурацкие слова. Но разве глупость не может быть правдой?..

На этот вопрос я отвечать не стал, просто откинул его. Поднялся на четвертый, в коридоре мельком подумал, что Витек, может, еще не вернулся от Татьяны — было семь двенадцать. И здесь, на четвертом этаже почему-то было гораздо шумнее и оживленнее, чем на третьем. Слышались неразборчивые голоса и музыка, и где-то даже хлопнула дверь, но почему-то в коридоре никто не появился.

Витек, однако, был дома. Я толкнул дверь, увидел, что он сидит за столом, пьет чай. И по тому, как изо всех сил он старался выглядеть невозмутимым, я понял, что это случилось.

— Ну что? — с подъемом произнес я. — Сбылась мечта?..

Из деликатности я не закончил каноническую фразу из «Золотого теленка». Но Витьке, похоже, этот участок классики был не знаком. Он еще пригубил чаю из кружки, хотел артистично выпендриться, демонстрируя вальяжную бесстрастность… но выдержать маску не смог, расплылся в широчайшей улыбке.

— Да!.. Представь себе! Я… я, честно сказать, до конца не могу поверить…

— Теперь придется, — я подсел к столу, по-хозяйски налил чаю. — Это ведь только первый шаг был. И правду сказать, не самый сложный. Хотя, конечно, взять барьер было не просто. И я тебе в этом помог, верно?

— Да Базилевс! Да ты чо⁈ Да я тебе… по гроб жизни…

— Ладно! Про гроб говорить рано, ты вот что послушай.

Я постарался как можно рассудительнее втолковать ему, что теперь в отношениях с Татьяной начнется самое сложное. Теперь ему будут открываться такие стороны ее души, характера, ума, о которых он знать не знал, и сколько всяких открытий, приятных и не очень его ждет! И к этому всему надо быть готовым.

Наставительно говоря все это, я чувствовал, что до него не очень доходит. Но это и естественно. Он сейчас слишком захвачен ночными переживаниями. Восторгами, если сказать прямо. Это и понятно. Так и должно быть. Наверняка ведь это самое яркое событие в его жизни, и он потрясен весь, до самых душевных оснований. И все остальное сейчас для него съехало на дальние окраины.