Студент 2 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 13

— Ну, — с подъемом произнес глава семейства, — давайте воспримем просто так, за все хорошее! И пожелаем его друг другу! Это самое хорошее.

— Хорошего будущего, — уточнила Алиса.

— Так точно! — бодро отчеканил КВ.

Против этого возражать трудно. Все выпили. Я глотнул коньяк очень аккуратно, памятуя о физическом возрасте. Алкоголь немедля прокатился по мозгам, но я не дал ему завладеть мной, держа все под контролем.

Бог весть почему фраза Алисы о будущем зацепила меня. То есть, понятно, почему. Ведь я-то знаю это будущее! Я знаю, что вот здесь, сейчас — последние спокойные, ясные годы Советского Союза перед долгими непогодами, а потом и вовсе катастрофой. Скоро пойдет Афган, умрет Брежнев, еще несколько лет протянутся в унылом безвременье… Ну а потом Перестройка, ложные призраки надежд, обманувшие миллионы людей…

Конечно, кто знает, как обернется ход событий в этой ветке времени! Но очень уж много пробудилось воспоминаний. Они побежали сами, и в какой-то миг я не то, что встревожился, но решил, что эти волны памяти сейчас ни к чему. И пригубил еще «Дивина».

Константин же Валентинович к этой минуте принял на грудь куда больше моего, раздухарился, разоткровенничался об отношениях с деклассированным Петром Геннадьевичем.

— … Петька-то, понимаешь, он кто? Он племянник нашего зампреда покойного!

— Кого?

— Сейчас объясню.

Выяснилось, что покойный дядя был заместителем председателя Союза художников. Местного отделения, разумеется. И в свое время очень крепко поддержал начинающего живописца Константина…

— … ну, человек он был сложный. С ним непросто было. Многие были в обиде. Может, и по делу… Но ко мне отнесся очень хорошо. С позволения сказать, крестным отцом в искусстве стал. По сути, он меня в Союз и принял. А без этого, сам понимаешь…

Я кивнул, понимая. Членские билеты творческих объединений в СССР: Союзов писателей, художников, кинематографистов и прочих — даровали человеку статус фрилансера, при том, что слова такого, естественно, слыхом никто не слыхивал. Так вот, покойнику очень пришлись по душе творения молодого художника, тогда тяготевшего к батальному жанру.

— … но в этом направлении вообще пробиться тяжело, а в провинции тем паче. Там своего рода свой клуб для избранных, круговая порука. Чуть ли не масонская ложа. Пришлось мне перебираться в пейзажисты, да халтурить где попало. Ну, а потом вот подвернулась эта, с позволения сказать, наскальная живопись…

Так иронически Константин Валентинович назвал пресловутые мозаичные панно. Но они-то его и выручили. На них был спрос, заказы не переводились… Повезло? Да как сказать. Собственно, художник-то он был неплохой, так что если и повезло, то по делу. Но это, разумеется, лишь хлеб насущный, а живопись он не оставлял: и на пленэр ездил, и городские пейзажи писал, и выставлялся достаточно успешно. Профессиональная карьера вполне удалась.

Он разлил еще по коньячной дозе, махнул свою, по-простецки занюхал хлебной коркой. Глаза заслезились.

— Ты знаешь, — задушевно сказал он, — я покойнику навсегда благодарен. Он ведь, с позволения сказать, мой золотой ключик. Как бы все сложилось без него?.. То-то и оно. Потому я и Петьку поддержал, и в Союз его рекомендовал. Ну да правду сказать, он художник-то стоящий! Глаз, рука, чувство цвета — все при нем. Правда, характер… Как-то ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца. Впрочем, дядюшка тоже был тот еще хрен с редькой. Только вот я к нему как попал в любимчики, так и не вышел. Ну и на том спасибо. А Петька…

При несомненных таланте и прилежной трудоспособности Петр Геннадьевич оказался обладателем заносчивого, склочного, обидчивого характера. «Говно из него лезет,» — говорят про таких в просторечии, и точнее не скажешь. Портретист производил морально вонючий продукт в промышленных масштабах. Он вечно был чем-то недоволен, с кем-то ругался, писал многочисленные доносы и жалобы, строго следил, чтобы их фиксировали в канцелярии в журнале входящих документов, после чего требовал официальной реакции, потрясая инвентарным номером. «Раздувал кадило,» — так называли это в правлении Союза, мысленно матерясь. А бывало, что и вслух. Короче говоря, молодой художник быстро приобрел репутацию «инфант террибля» в профессиональной среде. Вокруг него возникло отчуждение. И поделом.

Но вот тут-то говенный творец и воспылал страстью к юной дочери коллеги-художника…

Константин Валентинович говорил об этом очень тактично, оберегая чувства дочери, а Нина Григорьевна китайским болванчиком кивала, беспрекословно соглашаясь с мужем.

— … понимаешь, вот какой он, с позволения сказать, зять⁈ Это ж не мужчина, а недоумение. Я своей дочери враг, что ли?.. А он распетушился весь, с самыми серьезными намерениями! Смех и грех. Положим, Алиска несовершеннолетняя, но это вопрос времени. Недолгого. Восемнадцать ей через два месяца. Он на это и напирал…

В целеустремленности способному портретисту отказать было нельзя. Правда, прямо он не говорил, но очень прозрачно намекал на свои вожделения. В гостях несколько раз бывал, но надо признать, что вел себя безупречно корректно. Однако вот всеми правдами и неправдами напросился в это воскресенье, и опять же не явно, а намеками дал понять, что этот визит будет решающим…

— … если честно, у меня духу не хватило его отвадить, — признался КВ. — Он слишком хорошо знает, что я обязан его дяде. Ну и с позволения сказать, тянул, тянул… не решался. И ты уж извини…

Извинялся он за то, что случайно узнав о случайном знакомстве дочери с неким ровесником, решил сыграть на этом поле. Выстроил психологическую комбинацию. Ну и вышло то, что вышло.

Глотнув еще коньяку, он задумчиво молвил:

— Теперь вот чего от него ждать после таких перелетов?.. А хотя и черт с ним! Он сам-то… Вот что он понес поганым языком, ты слыхал⁈

— Слыхал, конечно.

Художник разгорячился:

— Ну так! В старину за это — на дуэль, и мажь лоб зеленкой, чтобы инфекцию пуля не занесла… Ну, а сейчас попроще. Гуманизм, с позволения сказать. Еще легко отделался, я считаю! И ты не думай об этом, да и мы не будем. Нам от этого ни холодно, ни жарко. И я тебя прикрою, если что. Есть связи, с позволения сказать, на высшем уровне!..

Тут он расхвастался, заговорил про свои контакты в здешнем бомонде: областном управлении культуры и даже Обкоме КПСС, где его ценят как создателя монументальных мозаичных фресок… возможно, где-то привирал, а что-то было истиной… Но суть не в том. Чем дальше развивал он данную тему, тем яснее я сознавал, что он очень хочет и не решается заговорить про наши отношения с Алисой. Еще проще сказать — ему очень хочется видеть меня рядом с ней. Ну, а в перспективе…

Да. Ну а я-то сам как к этому отнесусь⁈ Я ж не думал, не гадал, а просто так влип в эту историю как бог из машины. С функцией этого бога, надеюсь, справился успешно, а вот в остальном… В конце концов, у меня есть Лена как Дульсинея Тобосская у Дон Кихота! А что касается Алисы… Нет. Она слишком чистая, слишком ясная девушка для того, чтобы с ней играть в мутные игры. Здесь надо либо играть честно, либо совсем не играть.

Но это я должен ей объяснить наедине.

И я продолжил вести себя вежливо, воспитанно, сдержанно. Не хмелел. На столе возникла перемена блюд. Явились чай, торт. «Прага». Шикарный, натуральный, такие давно остались в советском прошлом. Даже обычные, недорогие тортики тех времен — «Бисквитный», «Школадно-смородиновый», стоившие порядка двух, двух с половиной рублей, были, как говорится — пальчики оближешь. Что говорить о «Праге», которая рангом выше и стоила три рубля с чем-то!..

Время пролетело незаметно, стало вечереть. Петр Геннадьевич растворился в мировом пространстве и больше на горизонте не возникал. И разговоры о нем прекратились. Хотя безмолвный призрак позорного жениха присутствовал, это ощущалось. Но было окутано деликатным умолчанием.

А еще более тонким чутьем я уловил, что у супружеской четы в глубине душ нарастает беспокойство. Гость употребил спиртное, добираться ему далеко… Не предложить бы ему переночевать?.. Ну, а это может иметь сложные последствия. Которые, с одной стороны вроде бы и пусть будут, а с другой… Все-таки дочка еще такая юная…