Московский душегуб - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/84
• Следующая

– Не только из-за этого. Он, гнида поганая, обращается со мной, как со скотиной, а обещал… Он мне про эту телку ничего не говорил, так пел, так пел!

Я уши и развесила. Стала бы я с ним по всем углам шарашиться, с трихомонозой вонючей. Он знаешь сколько бабок имеет на своей "травке"? Но на мне он осекся.

Я не подстилка.

– Он что, обещал жениться?

– Пошел он со своей женитьбой! Обещал квартиру снять – раз. Шубу купить – два. А оказалось, я для него тряпка половая, чтобы ноги вытирать. Но у меня своя гордость есть, как ты думаешь?

– Так это сразу видно, – признал Иван. – Но все-таки, может, не стоит так уж сгоряча мочить? Может, изувечить для начала. Вдруг он одумается?

– Я тебе нравлюсь?

– Еще бы.

– Не врешь?

– Да нет, ты красивая женщина.

– Ну вот, – сказала она удовлетворенно. – Сделаешь, и я вся твоя. В любом месте, сколько хочешь раз.

– Заманчиво, – задумался Иван. Нина допила коньяк, а он отхлебнул пива. Некоторое время они молча, будто в сонной одури, любовались белым катером, который выгребал на середину реки, обвешанный рекламными плакатами. Отсюда, издалека, можно было разобрать только один: "У МММ – нет проблем".

– Ладно, – сказал Иван. – Поехали, провожу домой, а вечером позвоню.

Нина уткнулась носом в пустой стакан и вдруг разрыдалась.

– Ты чего?

Оказалось, ей некуда идти. Из квартиры ее не далее как сегодня утром вышвырнул пьяный безумный отец, вдруг взбесившийся якобы оттого, что она не ночевала дома. Но это была просто придирка, повод. На самом деле он терроризировал и ее и мать из-за того, что на своем говенном заводе зарабатывал двести тысяч в месяц и еле сводил концы с концами, тогда как у них с матушкой иногда водились крупные бабки. По своей "совковой" психологии вот именно этого он не мог им простить. Из ее слезного бормотания Иван понял только одно: после того как разделается с Рувимчиком, ему неминуемо предстояло мочить и батюшку-тирана.

– Чего же ты такая свирепая, Нин, – осудил ее Иван. – Только один у тебя приговор: мочить и мочить.

Да так мы с тобой пол-Москвы перемочим.

– Купи еще коньяку. У тебя деньги есть?

Пока ходил к окошечку раздачи, обдумал создавшееся щекотливое положение. Бросить пьяную потаскушку посреди Москвы было как-то не по-мужски, вроде она ему как бы и доверилась; а куда ее деть? Разве что отбуксовать домой и дать ей часика три соснуть, но перед матерью неловко. Хотя все же он склонялся к тому, что придется отбуксовать.

После очередной дозы Нину потянуло на откровения. Но сначала она попыталась причесаться и подкрасить губы и одарила Ивана сокровенным многообещающим взглядом.

– Меня, если хочешь знать, два раза в кино приглашали сниматься. Не веришь? Настоящий режиссер, без туфты, не хочу называть фамилию, тебе плохо станет.

– Это неудивительно. Такие девушки на дороге не валяются.

– Ты дурачок, внешность не главное. Главное – талант. Хочешь, стихи почитаю?

– Конечно, хочу!

Нина еще раз попробовала привести в порядок волосы, отчего прическа ее стала похожа на копнушку сена, поваленную набок, и заунывным голосом, но очень громко, с отчаянной жестикуляцией и немыслимыми ударениями провыла два четверостишия Евтушенко.

Впечатление было настолько сильным, что несколько прохожих, пригнув головы, как при бомбежке, перебежали набережную на другую сторону, а из палатки выглянул испуганный продавец.

– Ну как? – спросила Нина самодовольно.

– Гениально! – искренне восхитился Иван. – Куда там старухе Тереховой.

– Хочешь спою?

– Не надо. Пойдем ко мне, познакомлю тебя с матушкой. Ей споешь.

– Ты хочешь познакомить меня со своей мамой?

– Ну а чего тянуть.

– Ваня, ты что же, влюбился в меня?

– Есть маленько, – скромно признался Иван.

* * *

Ася всех гостей принимала одинаково – с христианским смирением. Ее не слишком смутило, что девушка пьяна и с разбитым ртом. Она сводила ее в ванную и переодела в свой халат, а потом предложила молодым людям пообедать, но сын сказал, что Ниночке прежде всего следует выспаться, потому что она с ночной смены. Нина прошептала уже в полусне:

– Ты разве не ляжешь со мной?

– Пока нет. Для меня это слишком серьезно.

Ася приступила к сыну с расспросами: кто она да что она?

– Сиротка, мамочка. Несчастное дитя красивой рыночной мечты. Мне никто не звонил?

– Да от кого ты все ждешь звонка?

Иван редко посвящал мать в свои проблемы и часто водил ее за нос для ее же спокойствия. Она хоть и обложилась религиозными справочниками и молитвенниками, но от любого шороха вздрагивала. Башлыков сказал ему: жди! – и он ждал уже вторую неделю. Матери врал, что устраивается на работу. Ему действительно надоело болтаться без дела. Но что он мог придумать? Разве что приткнуться в какой-нибудь институт. Это было теперь легко: отстегивай сумму – и учись на здоровье. Филипп Филиппович предлагал обосноваться в университете на мехмате. Он говорил: все пройдет, а точные науки пребудут вовеки. В ответ Иван резонно напоминал, что точно так же патриоты думали о России. И где она теперь?

– Это твоя сиротка? – спросила мать. – Она что же, надолго у нас поселится?

– Что ты, мамочка! – Иван со скукой поедал котлеты. – Поспит пару часиков и снова на панель.

– Какой ты бываешь жестокий… А родители ее что же? Умерли?

– Да нет, вроде живы.

– Как же она может быть сироткой при живых-то родителях?

– Выгнали ее.

– За что?

– За проституцию, я полагаю. Вдобавок наркоманка.

– Бедная девочка… Такая еще молодая…

В эту минуту раздался долгожданный звонок Башлыкова. Со странным томлением Иван вслушивался в его напористый голос.

– Можешь сейчас подъехать ко мне?

– Да, конечно, – сказал Иван.

Через полчаса добрался до Лесопарковой и поднялся в лифте на шестой этаж обыкновенного жилого дома.

Дверь открыл Григорий Донатович и провел его в комнату. Подозрительно спросил:

– Пьешь, что ли? Почему пивом воняет?

– Нет, не пью.

– Если пьешь, разговора не будет.

– Я же сказал, не пью.

Башлыков усадил его на стул, сам сел напротив. Глядел строго, будто обнюхивал. Глаза сухие, пристальные.

– Помнишь, кем был твой отец?

– Кем же?

– Он был мужественным человеком. Богатырем.

– Возможно Но у меня два отца, – усмехнулся Иван, чувствуя непонятную ломоту в суставах.

– Что сам умеешь делать? Чему-то ты ведь научился за восемнадцать лет?

– Думать научился.

– Это немало. И что же надумал?

– Вот к вам прийти.

Ивана не смущал чудной допрос, хотя он был не совсем в своей тарелке. Получалось, что этот сероглазый, лысоватый мужик с первой минуты знакомства как бы имел право распоряжаться его судьбой, и, кроме прямого разговора, между ними шел какой-то тайный головокружительный сговор.

Башлыков хлопнул в ладоши, и с кухни явилась статная молодая женщина с подносом в руках. На подносе кофейник и чашки.

Хозяин их познакомил:

– Моя маруха, Людмила Васильевна. А это Ваня Полищук. На работу его беру с испытательным сроком.

Женщина, пока разливала кофе, два раза крепко прижалась к нему бедром. Башлыков это видел.

– Девушка у тебя есть, Вань? – спросил он.

– Нет.

– Это хорошо. Кроме матушки, некому будет горевать, если башку оторвут.

– Да, – согласился Иван. – Пожалуй, что и некому.

…Домой он вернулся к вечеру. Мать с Ниной пили чай на кухне, – раскрасневшиеся, возбужденные, как две задушевные подружки. Он особенно не удивился: обе неприкаянные, с куриным умишком, почему бы им не найти общий язык. Строго распорядился:

– Ты, Нинель, сиди здесь, а ты, мамочка, выйди-ка со мной.

– Куда выйти? – испугалась Ася.

– В комнату, куда же еще.

Матери наедине попенял:

– Она почему до сих пор тут?

– Ой, сынок, напрасно ты так. Она хорошая, только несчастная. Мы же с ней молились, пока тебя не было.

• Предыдущая
• 23/84
• Следующая