Здравствуй, 1984-й - Иванов Дмитрий - Страница 34

Вечером, делая записи, я понял, что могу подставиться, и, взяв новую тетрадку, стал переписывать информацию, попутно украшая картинками свободные от записей места. Толик неплохо рисовал, особенно голых баб и почему-то лошадей.

Записи стали выглядеть так:

«ЧбА – дура экспериментаторша86».

Вместо: «Чернобыльская катастрофа на атомной станции – весна 86-го, из-за эксперимента».

Ясно, что это нелепо и по-детски, и серьезные дяди размотают все на раз, но тут просто тетрадка с голыми бабами и каракули непонятные – полистают и бросят, если кто увидит случайно, например, из соседей по общаге. Не носить же мне ее с собой всегда.

В понедельник утром отец, не слушая мои возражения, взял меня с собой на работу.

– Что дома сидеть? Там калыма много у нас, и колхозной работы много, – пояснил он, лелея, видимо, мечту, что я пойду по его стопам и никуда не поеду.

Попав очередной раз к нему на работу, я отметил, что у него действительно полный порядок, чистота и дисциплина. Да и колхозное мясо при мне за неделю работы ни разу никто не брал. Может, конечно, это из-за калыма – «пейзане» платили и мясом, и рублями. За неделю каторжного труда я заработал тридцать пять рублей, каковые и были торжественно мне вручены в виде четвертака и десятки.

– Это за неделю! А посчитай за месяц? – напрашивался на восторги отец.

Да ну нах! Я за неделю чуть не умер. Может, и втянулся бы потом, но это не работа моей мечты точно. Да и деньги это хорошие для колхоза, но все же мелочовка, по моим понятиям. Батя еще рублей сто пятьдесят получал в колхозе, плюс столько же на калыме, и триста рэ казались ему громадной суммой, тем более потратить у нас и некуда их. Он копил на машину и стоял в очереди уже давно. По-моему, на машину у него есть уже. Деньги хранились на бабкиной сберкнижке. Я записал себе на память, что будет гиперинфляция, и надо не забыть потратить деньги. Переписывать записи в новую тетрадку я закончил где-то через неделю и сжег в печи старую.

Первого июля поехал в райком комсомола, вернуть деньги за билет. Дело хоть и несрочное, но все же. До города меня довез бабкин знакомый, который собирался туда по своим ветеранским делам. Жига-«копейка» домчала нас туда без проблем, а дед за всю дорогу сказал всего два слова:

– Стекло прикрой.

И вправду, ехать по пыльной дороге с открытым окном – то еще удовольствие, а с закрытым в машине жарко, короче, куда ни кинь – всюду клин. Выйдя на простор и поблагодарив деда, я с удовольствием потянулся. Солнце по причине утра еще не жарило, но население было опытным и одето легко. Купил мороженое. Сижу на лавке около райкома комсомола и наслаждаюсь жизнью. Смотрю с удовольствием на женские ножки, выбирая молодых и красивых барышень. Женщин постарше или страшных я вниманием обделял. Таковых около комсомольского центра района было немного. В общем, я эстетствовал. Что мне не нравилось в девушках этого периода, так это прически – мерзкие начесы, накрученные кудри и прочие некрасивые, с моей точки зрения, парикмахерские изыски. Хотя вон одна пошла с каре, еще и покрасилась в радикально черный цвет, чем очень выделяется. Стройненькая, миниатюрная. Закадрить попробовать?

– Девушка, вы такая красивая, можно с вами познакомиться? – решительно встаю я и понимаю, что уже знаком с ней!

– Штыба, ты издеваешься? Я волосы остригла, и покрасить пришлось, хожу теперь как ведьма, – грустно сказала вредная комсомольская активистка Александра.

– Ты просто ангельски красива, очень тебе и прическа идет, и цвет, – честно говорю я, не подавая вида, что обознался. – Я, как увидел, сразу понял, что мы просто обязаны в кино сходить! А почему ты сказала «пришлось»? Что случилось?

– Не врешь? – пристально смотрит на меня девушка и добавляет грустно: – Испортила я, когда агитацию рисовали, свои волосы краской этой дурацкой, на олифе. Волосы слиплись, я их остригла и покрасила.

– А-а-а… производственная травма! – догадываюсь я.

– Можно и так сказать, – улыбка тронула пухлые губы комсомолки в первый раз за разговор.

– Так что насчет кино? – раскручиваю я.

– На «Зиту и Гиту»? – спрашивает Шурка.

– Почему на них? – удивляюсь я, вспоминая, что видел его в детстве раз пять.

– Потому что его сейчас крутят, ну, утром что-то детское еще, – говорит девушка и добавляет: – Только я почти что замужем, не боишься?

– Я тебе замуж не предлагаю, просто погуляем, посидим в кафе, – вкрадчиво продолжаю уговаривать ее.

Шурка меня осматривает заново с ног до головы. А я одет в новый спортивный костюм и даже подстрижен бабкой коротко под горшок.

– Лучше, наверное, в кино, там темно и никто тебя не увидит, – решает она. – Да и откуда у тебя деньги на кафе?

– Заработал в колхозе, – почти не вру я и достаю новенький четвертак, выданный по итогам работы папашей.

– Неплохо, – искренне говорит девчонка. – А что делал?

– Мясо делал, в убойном цехе работал, – тушуюсь почему-то я.

А как сказать ей надо было? Убивал свиней и телят – не романтично же!

– Ничего, у нас любой труд почетен, – снисходительно, но уверенно, произносит Александра и неожиданно хватает меня за бицепс. – А ты сильный, люблю таких. Страшненький, конечно, но в кино же темно.

И кто кого клеит, я не понял? И чего, я страшный до такой степени, что со мной можно только в темноте общаться? Хотя да – морда батина, людоедская, но многим нравятся брутальные страхолюдные мужики. Дожить бы до пластических операций и подправить себе фейс? Разумеется, вслух я такого не говорю.

– Мамы всякие нужны, мамы всякие важны! Так и папы тоже в разных местах работают, мой вот в забойном цеху.

– А ты чего сюда опять? – любопытствует комсомолка.

– Деньги надо за билет получить, – озвучиваю свою потребность.

– Точно, там еще и суточные положены. Пойдем, помогу тебе, – предлагает комсомолка.

С ее помощью дело пошло быстрее, и уже минут через сорок я держал в руках свои кровные, вернее, из моих там только суточные по два рубля шестьдесят копеек в день. Итого чирик с мелочью на четыре дня. Хотя там четыре дня занимает дорога, а день отъезда и день приезда посчитали, по-моему, как один день. Аккуратно прячу бабкины бабки (и такое бывает!), и мы идем для начала покупать билеты в кино.

В райцентре кинотеатр раза в два больше, чем наш поселковый. Подхожу к кассе и покупаю два билета на последний ряд, по сорок копеек каждый. До сеанса еще два часа.

– Ты зачем последний ряд взял? Там видно плохо будет, – не понимает моих мотивов Шурка.

– Ты меня сейчас разглядывай, а то в темноте посмотришь на мою страшную рожу и испугаешься, – мстительно говорю я.

– То-о-олик, ну не обижайся, я всегда такая дурочка эмоциональная, что вижу, то говорю.

Ты не красавец, но у тебя свой шарм. И такие сильные руки!

– Ты как акын, что вижу, то пою, – оттаиваю я и хватаю ее на руки, прямо посадив себе на локоть.

– Ай, уронишь, – возмущается Шурка.

– Тут не высоко, вот если тебя на шею посажу, там и ушибиться при падении можно, – говорю я, опуская девушку на землю.

– Не надо на шею, я в юбке, – немного краснеет она.

– Да не буду, а то посадишь такую на шею, потом всю жизнь не слезет.

– О! Кафе-мороженое! Зайдем? – загораются глаза у наездницы.

Мы заходим в кафешку. Ну, как кафешка? Помещение, где один длинный барный столик с барными же стульями с другой стороны. В меню молочные коктейли и мороженое с разными добавками. Беру все меню, коктейли и по мороженому. Себе взял с орехами. Сидим, общаемся.

– Я никогда командировочные не получала, а так хочется, – признается Александра. – А на что ты их потратишь?

– Как жена прямо спросила. В Фонд мира сдам, очень много разных парней и девушек в Африке лишены вследствие колониальной политики Запада доступа к учебе. А Фонд мира поможет им получить образование в СССР, – мелю всякую чушь я, разглядывая бюст и оголившиеся от сидения на высоком барном стуле ноги девушки. – Знаешь, как капиталисты хищнически подходят к развивающимся странам и к своим колониям? Вот взять, к примеру, самое маленькое государство мира – Науру. Небольшой остров в двадцать пять квадратных километров, состоящий целиком из фосфоритов. Капиталисты добывали там ресурсы, и сейчас остров выглядит как Хиросима после взрыва атомной бомбы. Деньги потрачены на разные глупости и скоро к ним придет бедность.