Поцелуй черной вдовы (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 48

– Ты знаешь, кто была эта женщина? – спросил он слугу. – Может, отец называл ее имя?

– Никогда, сэр, ни единого раза. Будто и не было ее вовсе! Коли желаете, хоть на распятии поклянусь, но, видит Бог, я никогда этой женщины больше не видел, а хозяева, как и велено было, сразу же утром укатили в имение и оставались там до самого Рождества.

– До Рождества... – в задумчивости повторил Кайл. – Сколько ж мне было, когда ребенком отдали родителям?

– Да младенчик совсем, вот-вот на свет появились. Крохотный, как котенок, а глазки так и горят. Миледи, конечно, до жути перепугалась, в этом вы угадали, руки аж затряслись, но отец подхватил вас и на жену строго шикнул: мол, думай, что делаешь, не абы что нам доверили. И строго так посмотрел! Как он один и умел, сами знаете, сэр. Миледи и разрыдалась... Долго рыдала, наверное, до утра. Так, плачущей, ее в карету и запихнули служанки. Она и в деревне еще с неделю рыдала, все успокоиться не могла, но ваш отец ее не щадил, твердил: «Бог нам сына послал, а ты слезы льешь, глупая баба». Уж простите, сэр, это его слова, не мои, – повинился слуга. – А потом вам настойку стали давать, чтобы глазки-то скрыть, и миледи со временем успокоилась, стала на руки ребеночка брать... Полюбила вас в общем.

Представить рыдающей мать, неизменно улыбчивую и любящую его, у Кайла получалось с трудом. Значит, не так уж он оказался неправ, предполагая ее реакцию на подкидыша-перевертыша: матери оказалось намного сложнее, чем он полагал. И все-таки она приняла и любила его...

Но почему им пришлось это сделать?

Кем была его настоящая мать? И почему богатые Саутгемптоны не отказались от «дара», преподнесенного таинственной женщиной?

– Я пойду, сэр. Добавить мне нечего... Уж простите, нижайше молю, – вырвал его из раздумий голос слуги.

– Спасибо, Катберт, – откликнулся он. – Я благодарен тебе за рассказ.

Старик кивнул и шаркающей походкой вышел из комнаты. А Кайл заметался по комнате, размышляя об услышанном от него... Как бы хотелось расспросить о той ночи отца с матерью, вызнать, кем была женщина, что явилась в их дом среди ночи и посчитала возможным вверить заботам бездетной четы мальчика-перевертыша. Но теперь уже не спросить – оба мертвы...

А ему мучайся неизвестностью.

Захотелось пойти и поделиться рассказом Катберта с гостьей, Кайл лишь в последний момент себя удержал. Опасался, что если увидит ее, одним разговором дело не кончится, а испортить все раньше времени не хотел... В конце концов рассказать можно утром за завтраком...

Однако, за завтраком поговорить не получилось. Соланж держалась отчужденно и замкнуто, совсем не так, как за ужином накануне... Что за мысли ее тяготили, Кайл так и не понял, и отпускал ее на поруки Шекспира с тяжелым сердцем. Все порывался отправиться следом – метался по дому как зверь, не находя себе места, – но понимал, что в театре до представления ему делать нечего, а значит, следовало занять себя чем-то другим. Например, поиском Обсидиана... Соланж говорила, в какую конюшню его продала, вдруг удастся узнать, кому его перепродал хозяин.

Каково же было удивление Кайла, когда верный четвероногий товарищ оказался запертым в дальнем стойле без еды и питья. Притворившийся покупателем, он нарочно заглядывал в каждый угол, а, услышав знакомое ржанье, почти выдал себя, растянув губы в улыбке.

– А это что за животное? – небрежно по мере возможности осведомился он у хозяина.

Тот рукой махнул.

– Он бешеный, сэр. Никого к себе не подпускает, мальчишке-конюху чуть полруки не оттяпал!

– Вы потому его заперли здесь? Для острастки?

– Так бешеный, говорю ж. Кто купит такого? А усмирить его надо, не даром же содержать.

Кайл выдержал паузу, изображая скупой интерес, и только потом предложил:

– Тогда продай его мне. Авось слажу с животным! Два фунта – и по рукам.

Хозяин, смерив его и коня быстрым взглядом, враз перестроился.

– Так порода, сэр, сами видите. Это вам не тягловая скотина, вон ноги какие – как жердочки. Корпус опять же изящный, копыта крепкие...

– Три фунта – и по рукам, – сказал Кайл. – А не захочешь продать, так я в другую конюшню пойду: в твоей все равно, кроме этого жеребца, выбрать нечего.

– Ну что же вы, сэр, я ведь так, для интереса торгуюсь. Да и конь этот уж много дней на моем иждивении, хоть бы четверть потраченного вернуть!

Обсидиан, между тем, почуяв хозяина, начал дрыгать ногами и фыркать, порываясь разбить загородку денника.

– Пять фунтов, – не стал спорить с пройдохой мужчина. – И это мое последнее слово.

– По рукам, сэр. – Он протянул руку ладонью вверх, и Кайл вложил в нее деньги. – Но вы уж с ним как-нибудь сами, мои конюхи к этому черту и близко не подойдут!

– Справлюсь. – Он смело поддел щеколду калитки и вступил в стойло. – Ну-ну, успокойся, друг мой. – Он потрепал бархатистую морду животного. – Сейчас поедем домой.

– Ишь чудеса-то какие, слушает вас.

– Седло мне, да поживее! – приказал Кайл, и вскоре уже выезжал со двора под удивленные охи конюших. – Славный конь, славный мой мальчик, – гладил он черную шею, направляясь привычно к реке. – Вот мы и встретились снова! Теперь не расстанемся, обещаю.

Обсидиан прядал ушами и танцевал под ним, радуясь встрече, и Кайл, увлеченный животным, не сразу заметил незнакомого человека вдали. Вроде бы нищий, таких в Лондоне много, но в то же время какой-то другой... Он вскоре исчез в переулке, но живо напомнил собой неоплаченный Кайлом долг: тот старик, что помог ему под мостом, сняв «королевский браслет», заслужил много больше простых слов благодарности.

Он решил, что по дороге в театр проедет вдоль берега Темзы, выискивая его.

Так и сделал, но никого, хотя бы отдаленно похожего на того нищего, не нашел. Что ж, в другой раз повезет больше! С такими мыслями он и приехал в театр. Счастливый уже оттого, что увидит Соланж, он к тому же мечтал показать ей Обсидиана... Вот она удивится, увидев его.

Но Соланж удивила его даже скорее: сообщила вдруг, что их пригласили в кабак, и им с Уильямом ну никак нельзя отказаться. А иначе их, чего доброго, заподозрят в неладном...

Кайл скрипнул зубами.

Переборол яростное желание ухватить ее поперек талии, усадить на коня и умыкнуть из театра насильно...

Спокойно сказал:

– Счастливо подебоширить! – А сам выскочил вон как ошпаренный, с чувством отвергнутости и гнева в душе.

Кайл перепугал своим мрачным видом бедного Катберта, когда вернувшись домой, битый час чистил Обсидиана, как какой-нибудь конюх: вроде как нашел в лице старого друга свободные уши, которым и поверял свои беды.

– Я ведь сделал, что мог, – убеждал он то ли себя, то ли черного жеребца, – долгое время обдумывал, как спасти ее и от Эссекса, и от отца с Джеймсом. Да, мог бы просто ей рассказать: мол, есть один человек, имеющий на тебя далеко не благородные цели, если не хочешь сделаться инструментом в его нечистоплотных руках – беги, пока можно. Но поверила бы она мне? Не посчитала бы полным безумцем? А поверь даже, могла ведь и захотеть примкнуть к заговору... По наивности, как когда-то и я. Разве я бы желал ей такого? – Конь всхрапнул, и Кайл продолжал: – Ты прав, не желал. Так страшился тем или иным способом ее потерять, что затянул время – и все пошло прахом. И до сих пор идет! – Он выругался в сердцах. – И вместо того, чтобы это как-то остановить, я беседую с лошадью. Очень по-взрослому, Кайл!

Обсидиан разволновался, ощутил, как бывало, его звериную суть, рвущуюся наружу. Сейчас бы перекинуться в зверя и бежать по лесу, пока сил не останется, упасть полностью изможденным на мох и лежать, ни о чем... ни о ком не мечтая... не думая... Чтобы действительно перекинуться всем существом, а не телом лишь, стать простым как животное, помышляющее о простых же вещах.

Не о заговорах, престолонаследии и... взбалмошных девушках.