Поцелуй черной вдовы (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 23

И то ли он сделал это нарочно, чтобы отвлечь ее мысли от главного, то ли оно вышло случайно, в любом случае, разговор об одежде и обнаженном под плащом теле как-то отвлек Соланж от накрывшего ее было ужаса при мысли о необходимости обращения.

Возвращаясь с одеждой для Сайласа, Соланж очень надеялась, что она ему подойдет: покупать что-то мужчине, особенно этому, было до странного непривычно. Кто бы сказал ей о чем-то подобном неделю назад – не поверила бы, а теперь...

Стояла, отвернувшись к окну, и ждала пока Гримм приоденется. И до страстного жаждала обернуться, чтобы увидеть... метку от пули, которой она «одарила» его на дороге.

Сколько прошло времени с этих пор? Дня три-четыре? А Сайлас выглядел совершенно здоровым.

Как вообще такое возможно? И почему она из глупой стыдливости не рассмотрела его под мостом? Теперь не мучилась бы от любопытства.

– Ты явно обо мне не самого лучшего мнения, – произнес вдруг мужчина, и Соланж, обернувшись, увидела, как он поводит плечами. Рубашка, к слову, затрещала по швам.

– Если не нравится, мог бы сам отправляться к старьевщику, – огрызнулась она, понимая прекрасно, что именно этого сделать Сайлас не мог. – Лучше спасибо скажи, что вообще еще жив. И одет.

– Спасибо, мисс Дюбуа, – охотно отозвался мужчина, чем неожиданно ее очень смутил. И насмехался он или нет, понять было сложно. – А за одежду я деньги верну, дай только время, – пообещал вдруг. – Кстати, ты увела моего берберийца... Где он?

А вот этот вопрос Соланж предпочла бы и вовсе не слышать...

– Кхм... продала...

– Здесь, в Лондоне?

– Да.

Сайлас, как ей показалось, расслабился, но широкие плечи по-прежнему слишком туго натягивали рубашку. И Соланж против воли глядела на них, будто ждала, что не новая уже ткань каждый миг расползется по швам...

– Сколько выручила?

– Пять фунтов.

– Пять фунтов?! – Гримм схватился за голову. – Это чистый грабеж. Я заплатил все пятнадцать.

– Пятнадцать фунтов за лошадь?! – в свою очередь поразилась Соланж.

И получила в ответ осуждающий взгляд.

– Обсидиан – не лошадь, а конь чистокровной породы, – возразил собеседник. – К тому же преданный друг и товарищ.

– Не знала, что... – «Псы заводят друзей» почти сказала она, но прикусила язык.

В конце концов ей не стоило так называть человека, пострадавшего из-за нее... Хотя бы из благодарности и не стоило.

Но Гримм прищурил глаза.

– Чего ты не знала? – осведомился без экивоков. И подступил слишком близко. Хотя в маленькой комнатушке под крышей присутствие Сайласа Гримма в любом случае подавляло собой: он будто занял собой все пространство. Собой и своими плечами в тесной рубашке. И вытеснил воздух.

– Что ты... можешь кого-то любить, – выдохнула Соланж, отступая на шаг. – Вот хотя бы коня.

Она особо не думала о словах, просто хотела отговориться и все, но, ляпнув вдруг о любви, горячо вспыхнула, особенно под внимательным взглядом сапфировых глаз, отчасти осуждающих, отчасти...

– Нет, я понимаю, конечно, что в твоих глазах я всего лишь бесчувственное животное, ты привыкла так думать, но даже животные... умеют любить. И порой не в пример больше людей, – произнес Сайлас Гримм назидательным тоном. И добавил насмешливо: – И Обсидиана я люблю, в чем мне не стыдно признаться. Так в какую конюшню ты его продала? Покажешь?

Ощущая себя провинившимся учеником, Соланж молча кинула, но тут же, будто опомнившись, вскинулась:

– Но ты ведь не станешь выходить с такими глазами? Тебе нельзя.

– Нам нужно в лес. Этим же вечером, – напомнил ей Сайлас. – Или ты позабыла об этом?

Забудешь об этом, конечно.

– Нет, не забыла, но если в Лондоне ищут пропавшего перевертыша, то твои, извини меня, полыхающие глаза станут горящим в ночи маяком для всех охотников за головами в округе.

Сайлас молчал не дольше секунды, прежде чем вопросил:

– У тебя есть бересклет?

– Есть. Но настойка почти на исходе.

– То есть на сегодня мне хватит?

Соланж захотелось по старой привычке огрызнуться на Гримма, назвать его эгоистом и кем-то похуже, но она тут же подумала, что старается он для нее, и сдержалась.

– Полагаю, что да. Но как быть потом?

– А потом я достану нам денег. Мы выкупим берберийца, запасемся настойкой и покинем к чертовой матери этот проклятый Лондон! – в сердцах припечатал мужчина. – А теперь неси бересклет.

Расстаться в итоге пришлось не только с остатками бересклета, но и денег. Было темно, когда они с Сайласом вышли из пансиона и направились к самой ближайшей конюшне. За оставшиеся три фунта ее спутник выторговал у хозяина чахлую лошаденку и повел ее в поводу по лондонским улицам... Уже на окраине он легко вспрыгнул в седло и протянул руку Соланж... Она, долгие годы избегавшая контактов с людьми, в первый момент сжала пальцы в кулак и почти завела руку за спину – иначе уже не умела, – но опять же, пересилив себя, протянула руку в ответ. Сайлас легко, как пушинку, поддел ее в воздух и усадил в седло перед собой.

– Надеюсь, лошадь не издохнет под нами, – сказала Соланж, чтобы скрыть внутреннее волнение, охватившее ее вдруг. И виной всему непонятный мужчина, руки которого, дернув поводья, как бы держали ее с обеих сторон, причем так безбоязненно, словно не знали, кто она есть: убийца, с которой нельзя позволять себе вольностей.

– До леса дотянет, а там будь что будет, – ее спутник как будто бы улыбнулся, но проверить, так ли это действительно, девушка не решилась. Боялась, что, обернувшись, ткнется случайно в загорелую кожу щеки или... Да мало ли куда именно! Ей сейчас ни к чему его убивать.

Ей нельзя его убивать!

Она вообще не убийца.

Наверное...

Брат частенько шутил, что «у некоторых убийство в крови, а у Соланж прямо на коже». Дурацкая шутка, но правдивая, что уж там отпираться...

– Почему ты мне помогаешь? – спросила девушка, радуясь невозможности глядеть в глаза собеседника.

Этот вопрос весьма ее занимал, но спросить было страшно... Почему, она и сама толком не понимала, ведь трусихой никогда не была.

Сайлас молчал и явно не торопился с ответом, и с обострившимся восприятием окружающего ее Соланж болезненно остро ощутила вдруг тепло его кожи у себя за спиной, жар дыхания, саму эту близость, прежде ей недоступную. И стук сердца в груди сделался глуше... Во рту пересохло.

– Мы, перевертыши, должны держаться друг друга, разве не так? – наконец услышала она голос, отозвавшийся внутри ее грудной клетки. – Пусть целый мир восстал против нас, мы не дадим ему нас сломить. Или ты не согласна?

– Согласна.

Кто бы подумал, что три дня спустя после «убийства» Сайласа Гримма она, прежде во всем противореча ему, вдруг согласится с ним. Чудеса! Прежде, конечно, он был для нее человеком, да еще и надсмотрщиком...

– Вот и лес.

Они ехали уже около часа, неспешно трусили на хилой их лошаденке, и хоть еще ощущали «аромат» Лондона (он расползался на несколько миль вокруг), проехали уже несколько деревень и, казалось, попали в другой, незнакомый им мир. Здесь, вне стен шумного Лондона, жизнь как будто застыла в таинственной неподвижности, тишине и внутренней созерцательности... Только луна и казалась живой, глядевшей тебе прямо в сердце.

– Слезай.

Гримм съехал с дороги и, спрыгнув на землю, поставил рядом Соланж. Его руки на ее талии все еще ощущались ожогами, когда он, привязав лошадь к кустам, подхватил ее за руку и потащил за собой под кроны деревьев. Он будто намеренно делал все, чтобы сбить ее с толку, лишить ясности мысли... Бессовестно пользовался ее замешательством. Вот как теперь, когда вел ее через лес, такой темный, что девушка через силу различала силуэт Сайласа впереди, а потому не решалась выдернуть руку, чтобы двигаться самостоятельно. Как он сам ориентировался во мраке, оставалось загадкой, только Гримм ни разу не запнулся о корни деревьев и не столкнулся лоб в лоб со стволом дерева. Сама Соланж потеряла всякое представление, куда идет и откуда пришла... Лес объял ее будто темным, непроницаемым коконом, даже луна не пробивалась сквозь плотные кроны сомкнувшихся сверху деревьев.