Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/85
• Следующая

Я огорчилась не меньше его, робко предложила:

— Если тебе не терпится, можно в машине.

— Интересная мысль… Ладно, слушай инструкции… Говорил недолго, и я все отлично запомнила. Первый Урок конспирации. Отлетели беззаботные денечки и, наверное, никогда не вернутся. Но все бабы полоумные, и я не исключение. Его суровые наставления звучали для меня ласково, как пожелания спокойной ночи: "Ляг на животик, Деточка, и болеть перестанет". Я больше не чувствовала себя одинокой и радовалась лукавому блеску его сумеречных, темных глаз, погружаясь в них с головой. Что бы ни случилось дальше, за этот вечер я благодарна судьбе.

Была еще ошеломительная поездка по ночной Москве на «жигуле». Забыв обо всем на свете, до одури целовались на каждом светофоре, а то и прямо на ходу, и не разбились только благодаря его высокому водительскому мастерству и цыганскому счастью. Я не знала, что способна на такое. Поплыла, как квашня. Внутри не осталось ни одной жилочки, которая не принадлежала бы ему. Так и парила в невесомости, пока не высадил меня возле Павелецкого вокзала. Прощались недолго. Отдышавшись, я спросила:

— После этого опять скажешь, что не чекист?

— После чего после этого?

— Антон, скажи, что любишь меня. Это важно. Мне не так страшно будет.

— Не могу, — отозвался самодовольно, — Слишком большая ответственность.

Открыл дверцу и выпустил. А сам рванул с места, как ненормальный, и мгновенно исчез в сверкающем потоке лимузинов. Сгинул в ночи.

Наказали той же ночью. Примитивно, по-босяцки. Заснула счастливая, а очнулась от резкой боли в паху. Попыталась ворохнуться — куда там… Голову чем-то замотали, пасть заткнули, и на грудь давило, как плитой. Били в основном по животу и по бедрам. Но без изуверства. Боль резанула оттого, что в дырочку чего-то запихнули. Потом выяснилось — маленькую пластиковую бутылку от пепси. Поозоровали. И дали понять, какое я для них ничтожество.

Экзекуция проходила в полной тишине, и когда закончилась, я еще некоторое время лежала не шевелясь, прислушиваясь. Негромко хлопнула входная дверь, загудел лифт. Я размотала с головы простыню, зажгла лампу у кровати, общупала всю себя — и побрела в ванную. Потери невелики. Лицо совершенно нетронутое, левая грудь расцарапана, кровь на соске, ну и весь низ живота побурел. Боль стала ровной, тянущей, как при воспалении придатков.

Меня и раньше, конечно, поколачивали, без этого жизнь дамы полусвета не обходится, без пенделей, но в собственной постели отметелили впервые. Наверное, это должно было, по замыслу хозяев, оказать благотворное воздействие на мою психику. То есть не столько сами побои, сколько сопутствующий антураж. Действительно, без всяких затруднений проникли в запертую квартиру, застали врасплох и вообще могли сделать что угодно, но даже не изнасиловали, милостиво обошлись. Предупредили по-доброму, дескать, знай, свое место, тварь, и не рыпайся, не самовольничай. Бутылка между нoг — знак особого, почти сакрального презрения. Что ж, спасибо, сэр Ганюшкин! Я все поняла. Больше не буду.

Мамочка проснулась, всполошенная заглянула в ванную. Я еле успела прикрыться.

— Надюша, приснилось мне, что ли? Будто дверь хлопнула?

— Приснилось, мамочка, приснилось.

— А ты чего встала? Не спится?

— Все в порядке, мама. Жидкости на ночь перепила. Иди ложись.

— Может, чайку согреть?

— Нет, будем спать.

Легче сказать, чем сделать. Побои — лучшее средство от сонливости. Часа два проворочалась, поглаживая живот, жалела себя. Но страха не было. Напротив, как солнышко сквозь тучку, проглядывало в полутьме насмешливое, прекрасное лицо моего нового друга, и губы помимо воли растягивались в блаженную улыбку.

Наутро события завертелись с пугающей быстротой. В офисе поджидал новый заместитель, присланный вместо Мосла, и он мне сразу не понравился. Не понравился — мягко сказано. Это был не человек, а существо из юрского периода, ящер, одетый в безукоризненную серую тройку. Я даже подумала, что это какой-то розыгрыш или продолжение ночной экзекуции в иной форме. Головка маленькая, приплюснутая, глазки двумя черными буравчиками, безгубый рот и вытянутый, как локатор, носяра, но не вращающийся, как у Ганюшкина, а будто зацементированный. Цвет лица как у трупа. Лепехин Георгий Сидорович. До моего прихода он, видно, уже как-то себя проявил, потому что Зинаида Андреевна не отозвалась на мое приветствие и вся пылала, как спелый осенний помидop, а у Вадюши на лбу сияла голубая шишка вроде маленького рога, и он тоже прятал глаза. Ящер по-хозяйски расположился в кабинете в моем кресле и, когда я вошла, проблеял козлиным голоском, от которого кровь стыла в жилах:

— Опаздываешь, директриса? Нехорошо. Плохой пример для подчиненных.

После чего сам же и представился, сказав, что будет вместо Шатунова. Я поинтересовалась, что с Геннадием Мироновичем, и получила ответ, что это никого не касается, кроме самого Геннадия Мироновича.

— Давай сразу условимся, Марютина. Меня послали для укрепления дисциплины, и я ее укреплю, не сомневайся. С сегодняшнего дня со всей вашей болтанкой, считай, покончено. Будем делать культурный, современный бизнес.

Не хотелось ссориться, да и с кем, если ублюдка прислали для устрашения, но я предупредила:

— Вадюшу больше не трогай. Он совершенно безобидный, Чудовище мгновенно вскочило на ноги и оказалось ростом под потолок. Черные буравчики засверкали яростью.

— Учить меня будешь, Марютина?

— Если понадобится, да.

— Меня?!

— Кто ты, собственно, такой, что тебя нельзя учить? Чудовище взревело, затряслось, но ударить почему-то не решилось. Прошипело зловеще:

— Учти, Марютина. Мосла упаковала, со мной не выйдет. У меня такие сикушки, как ты, от зубов отскакивают.

— Убирайся из-за моего стола… Или хочешь, чтобы папе позвонила?

Пригрозила наугад, но попала точно. Чудовище вдруг сникло, в поясе согнулось, глазенки потухли.

— Зачем папе? Не надо папе! Мне сказано бдеть, я бдю. Ничего плохого не сделал.

Измененный, поняла я. Ничего страшного. Всего-навсего измененный. Подобрать ключик — и хоре.

— Ладно, — сказала я примирительно. — Папе ничего не скажу, но Вадюшу не трогай. Вообще, если надумаешь кулаками махать, сначала посоветуйся. Уловил?

Чудовище самодовольно заурчало и переместилось из-за стола в угол.

— Жора Лепехин не дурнее других. Почему не уловить, он все улавливает. В натуре, Марютина. Папе не надо звонить, без папы обойдемся. Зачем его тревожить? У него без нас дел полно.

— Какие же у него дела?

— Мало ли… — уже совсем добродушно подмигнул, — Слоники чтобы бегали. Курочки чтобы неслись. Сама знаешь, Марютина. Хе-хе-хе!

Ничего отвратнее этого утробного смешка я давно не слышала. Позвала Вадика-Танюшу, чтобы принес кофе. Тот покосился на чудовище, побледнев от страха. Рог на лбу — как голубой фонарик.

— Не бойся, Вадюша. Он тебя не тронет. Эй, Жорка, а ну-ка, извинись перед малышом за грубость.

— Еще чего — с апломбом отозвался Лепехин. — Пусть честь отдает, когда видит перед собой россиянского офицера. Педик вонючий.

— Офицер — это ты, что ли?

— А то нет?

— Где же твоя форма? Погоны? Сапоги?

— Все равно должен чувствовать.

Я поняла, настаивать бесполезно. От измененных можно получить только то, что в них закодировано, но не больше. Похоже, никакие извинения не входили в его программную установку. Он бы рад, да не может. У них умишко хрупкий, детский, при малейшем нажиме ломается. У меня был случай с одним фирмачем, тоже измененным, которого я в шутку попросила поделиться казной… Печальный случай. Как он начал кукарекать, прямо из ресторана увезли в Ганнушки.

Кофе не успела допить, позвонила Вагина. Голосок елейный, б…ский. Ох, как я ее ненавидела!

— Надин, сокровище мое, надо ехать… Ты в порядке? Ничего не болит?

Знала, паскуда, как со мной ночью обошлись.

• Предыдущая
• 44/85
• Следующая