Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/85
• Следующая

— Невозможно, девочка. Мы полностью в их власти. Надо смириться. Стой спокойно.

От толпы отделился Герасим Остапович, подошел поближе. С опаской глядел на мой гвоздодер.

— Поздравляю, Иванцов. От всей души поздравляю. Вы с честью выдержали последнее испытание, посрамили сомневающихся.

— Рад стараться, доктор.

— Но впереди самый трудный этап: молекулярная перестройка. И тут, знаете ли, наука наукой, но вы должны помочь. Никакого внутреннего напряжения, никаких побочных эмоций… Не угодно ли попрощаться со своими близкими?

Пока мы разговаривали, толпа зевак притихла. Старший наставник Робентроп с шумом высморкался на пол, что было ему несвойственно как чистоплотному арийцу. Макела плакала. Японец Су Линь что-то нашептывал на ухо моей жене, что-то видно, утешительное: Манечка вдруг заулыбалась.

— Нет, не хочу, — сказал я. — Долгие проводы — лишние слезы.

— Напрасно, — огорчился Гнус, — Доведется ли еще свидеться?

— Ничего. Переживу как-нибудь.

— И то верно… Извольте эту железяку. Больше о вам — хе-хе — ни к чему.

Я передал ему гвоздодер, и Герасим Остапович обратился к Надин:

— А вам, мадемуазель, посоветую брать пример с Иванцова. Побольше, как говорится, оптимизма. Видите, какой он рассудительный? Уверяю, ему пришлось труднее, чем вам. Все-таки бывший интеллигент. Знаете, как они дрожат за свою шкуру?

— Подонки! — низким голосом ответила Надин, как плюнула. — Со мной этот номер не пройдет.

— Не пройдет — и не надо, — беспечно отозвался Гнус. — Мы здесь все руководствуемся главной заповедью Гиппократа. Не навреди… Что ж, Иванцов, пожалуйте на процедуру.

Я успел обменяться взглядом с Надин, но в леденцовых глазах ничего не увидел, кроме застывшего угрюмого бешенства. Зрители расступились, и Герасим Остапович проводил меня к операционному столу, куда я взгромоздился с помощью санитаров. От бьющих в глаза люминесцентных ламп хотелось зажмуриться. Опять датчики, электроды, игла в вену… Я безмятежно улыбался склонившемуся надо мной доктору. Копна его черных спутанных волос свесилась вниз, крысиные глазки пытливо щурились.

— Нигде не жмет, не давит?

— Спасибо, все хорошо.

Сбоку просунулся узкоглазый Су Линь.

— Герасим, не ошибись. Хозяин злой, как черт. Рвет мечет.

— При чем тут я, любезный Су? Мое мнение известно. Черного кобеля не отмоешь добела. Всеобщая стерилизация — вот ключ к проблеме.

— Не тебе решать, Герасим. Твое дело — медицинское обеспечение. Прежняя партия почти вся загноилась. Не по твоей ли вине?

— Ах вот оно что?! — Герасим Остапович, увлекшись спором, в рассеянности прижал скальпель к моему уху. — Гнусная инсинуации. Матрица из Петербурга была бракованная. Вы знаете это не хуже меня.

— Почему я должен знать?

— Потому что участвовали в выборке. И читали мою докладную, где я обосновал свои возражения. Питерские поставки вообще некондиционны и во всяком случае требуют затяжной консервации. Тем более когда речь идет о воспроизводстве гомо экономикус. Климат, историческая аура — там все другое. Тамошний интеллигент еще жиже, неустойчивее нашенского, столичного. Повторяю, единственное разумное решение — стерилизация. Тотальная стерилизация по методу Купера-Шапенгеймера. Как в Зимбабве. Японец скривился в досаде:

— Это все теории. Надоело, честное слово. Я смотрю на вещи трезво: еще одного облома хозяин не простит. Чего зря базарить? Вживляй чип — и будем, как говорится, посмотреть.

— Только не надо валить на меня вину за общий бардак. Удивительная бестактность.

Скальпель дернулся в его руке и отсек кусочек мочки, но я не пикнул. Боли не чувствовал, действовала многодневная наркотическая заморозка. Надвигалось абсолютное сумасшествие. Я уже не надеялся уберечь крохотные крупицы рассудка, забившегося глубоко под ребра. Разумеется, они извлекут его и оттуда. Сдаваться тоже не собирался. Чутье подсказывало, что спектакль в самом разгаре и занавес опустится еще не скоро. Страстный поцелуй Надин горел на губах. В каком-то высшем смысле, обездвиженный и обесточенный, утративший человеческий облик, я был почти счастлив, ощущая приближение великой, прежде недоступной истины. Шла крупная игра, и мне повезло сделать в ней свою маленькую ставку.

— Чего, Иванцов? — Герасим Остапович, по-видимому, заметил что-то необычное в моем взгляде. — Чего мычишь? Обосрался, что ли?

— Напротив, доктор. Вторую неделю запор. Спасибо западной фармакологии.

Гнус обернулся к японцу:

— Прекрасный экземпляр. Редчайшая невосприимчивость к болевому воздействию. Таких у меня еще не было.

Японец вяло улыбнулся и сдвинул рычажок на аппарате искусственного дыхания:

— Счастливого полета, кролик.

Голова наполнилась будто сухой ватой, вата заискрилась — и мир исчез. Я попытался догнать самого себя на огромной траектории падения, но не смог.

Привычка ржать по любому поводу у меня от батюшки. Жаль, нет его на свете. Сражен спиртом «Роял». Молодой, пятидесятилетний. Жить бы и жить, а он взял и помер. Стечение роковых обстоятельств. Он работал в «ящике». Совпало так, что закрыли тему, связанную с оборонкой, и одновременно потекли в Москву реки спирта, дешевого, как молоко. Сердце у папочки было легкое, веселое, но сверхнагрузок не выдержало. С непривычки. Прежде он почти не пил — и вдруг размотал на полную катушку. Первый же удар свалил его в могилу. Едва успел попрощаться. Напоследок пошутил: "Эх, доченька, не довелось поглядеть, как станешь миллионершей…"

Миллионершей я не стала, но бедствовали мы с матушкой недолго. Правда, поучившись в институте всего годик, быстро смекнула, что это лишняя обуза. И как еще оказалась права! В прошлом году Гарик Рахимов, с которым мотались на Канары, для смеха подарил мне диплом, в котором указано, что я окончила ВГИК и являюсь режиссером, актрисой, а заодно и топ-моделью. Вот и все высшее образование.

Старикам трудно, а я, при моих внешних данных, в рынок вписалась шутя, как шар в лузу. У стариков предрассудки, у нас их нет. Мы выросли свободными людьми в свободной стране. Выбор огромный: хочешь — иди на панель с прицелом подцепить богатенького иностранца и упорхнуть в забугорный рай, хочешь — делай карьеру в какой-нибудь торговой фирме, если язычок хорошо подвешен и грудки торчат, хочешь — вообще ничего не делай, затаись и жди, когда по сотовой трубке позвонит принц. Я научилась совмещать, для меня подходит и то и другое и третье, и еще пятое, десятое. С полной ответственностью могу сказать: до примитивной проституции не опустилась, хотя… Матушка, разумеется, осуждала мой образ жизни ("Ах, что бы сказал отец!"), но тоже понимала, что проживешь, нищета заест, а она у меня дамочка балованная. Мы теперь как две добрые подружки и каждого очередного лоха, с которого собираюсь снять сливки, вместе всесторонне обсуждаем. Я прислушиваюсь к ее мнению. Да, иногда приходится давать какому-нибудь борову, от которого души воротит, но это редко, когда уж совсем припрет.

Короче, живи и радуйся, но с оглядкой. В том смысле, чтобы не проколоться. Свободной женщине в свободной стране все же грозят две большие опасности, коих она должна избегать: пуля в башку и зараза в кровь. Но если тщательно и постоянно соблюдать меры предосторожности, можно уберечься и от того и от другого. Надо заметить, от «заразы» прогрессивное человечество не придумало более надежной зашиты, чем простая резинка с двойной прокладкой. К сожалению, полной гарантии она не дает. Мне долго везло, но однажды все-таки влипла. Один черненький бизнесмен, ненасытный, кстати, кобель, наградил-таки каким-то загадочным микробом, неопасным, но удивительно цепким. Понадобилось три курса мощнейших антибиотиков, чтобы его заглушить. Кроме резинки, надо твердо придерживаться правила: на работе никогда не напивайся и не обкуривайся, чтобы не попасться на уловки некоторых сладкоежек, жаждущих исключительно "чистого секса". От таких лучше вообще отделываться сразу под любым благовидным предлогом.

• Предыдущая
• 27/85
• Следующая