От революционного восторга к… (СИ) - Путилов Роман Феликсович - Страница 34

Все когда-нибудь заканчивается, в том числе и наш вояж в сторону фронта. В конце июня наш эшелон прибыл на станцию Проскуров. Грузовой дебаркадер на станции отсутствовал, поэтому с помощью прихваченных с собой досок, сколотили настилы, по которым с помощью такой-то матери, скатили наши грузовики, которые тут же стали заполнятся, сгружаемым с платформ имуществом.

За шесть рейсов все добро было перевезено на берег озера на окраине города, где уже начали устанавливать палатки для личного состава, после чего две команды механиков начали собирать аэроплан и прицепы для транспортировки баллонов с водородом.

За три дня до начала наступления.

— Ура! — толпа зевак столпилась у двухэтажного, бордового кирпича, здания ресторана, расположенного на Александровской улице уездного города Проскурова, вышел спаситель Отечества, военный министр Керенский Александр Федорович, со свитой и прочими сопровождающими — сегодня бывший присяжный поверенный планировал заехать в расположение сорок седьмого стрелкового корпуса в частности, в Чехо-Словацкую стрелковую бригаду, сформированную еще в четырнадцатом году из лиц соответствующих национальностей, а затем пополненную военнопленными, готовыми воевать против Австро-Венгрии, на стороне России.

Будущий Первый министра шагнул к открытому автомобилю, подняв над головой фуражку, приветствуя публику, широко улыбаясь и что-то крича в ответ на приветственные возгласы. Сопровождение высокого гостя начало рассаживаться в поданные автомобили, чуть позади сдерживали коней полуэскадрон казаков конвоя, когда на задворках соседнего дома раздались частые пистолетные выстрелы.

— Вперед! — молодой хорунжий, бодря коня, с десятком всадников, помчался в сторону произошедшей стрельбы, туда же бросился и патруль из нескольких солдат под командой офицера. Прошло несколько секунд и с небес на землю обрушился ад.

Почти два десятка снарядов, визжа в полете, упали на улицы прифронтового городска, при падении расколовшись со страшным грохотом, после чего ворони от снарядов начали отчаянно дымить белесым, густым дымом, и до замерших в страхе людей донесся раздражающий запах горчицы и чеснока.

— Газы! Газы, спасайся! — монолитная толпа отшатнулась, после чего начала, с отчаянными криками, разбегаться в разные стороны — последствия вдыхания отравляющих газов все прекрасно знали, газеты часто смаковали последствия боевых отравлений, и люди бежали, ища спасения с помощью крепких ног. Автомобиль Керенского дернулся и заглох, после чего водитель, выскочив из-за руля, растерянно оглянулся, побледнел, глядя в приближающиеся облако дыма и бросился наутек, стуча каблуками английских желтых ботинок по булыжной мостовой. От рывка автомобиля военный министр, не успел ухватится за что-нибудь, поэтому упал на кожаное сидение. В это время несколько человек, одетых в военную форму, единственные на этой улице, а может быть и во всем городе, у кого были надеты противогазные маски, подскочили к заглохшему автомобилю и, в несколько рук, выдернув из салона тело, растерявшегося, военного министра, потащили его подальше от, все растущего, вонючего облака дыма.

— Давайте сюда! — группу людей в каучуковых масках догнал грузовик с ярко-фиолетовыми бортами кузова, резко остановившийся возле бегущих.

Не сопротивляющегося военного министра мы на раз-два, закинули в кузов, после чего стали заскакивать туда сами.

— Солдат, отдай противогаз, я генерал! — меня ухватил, сначала за плечо, потом за коробку противогаза здоровый мордатый мужик в непонятном мундире.

Я попытался оттолкнуть генерала, но он с криком «Я товарищ министра», рвал с меня противогазную маску. Мелькнул чья-то нога, раздался громкий «бум» от соприкосновения сапога с генеральским лбом, и мой противник, закатив глаза по лоб, рухнул на булыжники мостовой.

— Командир, давай сюда! — две паны рук перебросили меня через борт кузова, после чего я, крепко вцепившись в дерево борта, посмотрел назад — отставая от нас метров на тридцать, на быстро мчащимся грузовиком, несся десяток казаков, правда, пока не снимая винтовок с плеч.

На наше счастье, снова раздался уже знакомый свист и удар, лошади заупрямились, закрутились на месте, а мы благополучно, свернули на перекрестке, оторвавшись от непрошенной охраны.

— Господа… — военный министр пришел в себя и завертел головой, пытаясь разобраться в ситуации, в это время ему на голову надели плотный мешок, а руки и ноги начали споро связывать.

— Ты уверен? — бывший прапорщик Кац нервно пнул по колесу «детской коляски с крылышками», глядя на мычащее, связанное по рукам и ногам тело в зеленном френче, лежащие у куста, метрах в тридцати от аэроплана.

— Я уверен, что своим тупым наступлением эта сука, что хочет занять пост диктатора всея Руси, просто положит десятки тысяч наших солдат и окончательно развалит фронт, потому что еще одного броска на немецкие пулеметы армия не выдержит.

— На сейчас вроде бы и войск, и снарядов хватает…

— Только этот адвокатишка подписал «Декларацию прав солдата», которая утверждает, что у солдата столько же прав, что и у гражданского человека, в том числе и право не выполнять приказы командиров. В Петербурге последний пьяница знает, когда и где начнется наступление, этот со страниц газет не сходит. Ты же не считаешь немцев дураками?

— Да нет, немцы кто угодно, только не дураки. Только я не хочу, чтобы мое имя проклинали миллионы.

— Тогда не отступай от плана и все будет хорошо, по крайней мере, лучше, чем этот продолжит править в стране.

— Ладно, решено. — прапорщик отбросил в сторону недокуренную папиросу, которых он за последние двадцать минут выкурил половину пачки, и махнул рукой, стоящим у грузовика бойцам, чтобы помогли запустить двигатель «Вуазена».

Когда мы тяжело взлетели, грузовик, борта которого вновь стали темно-зеленые (фиолетовую ткань, скрипя зубами, закопали возле куста), неспешно попылил по полю, делая широкий круг вокруг Проскурова — ему следовало отстоятся ночью в окрестностях города, а утром прибыть, для последующей передачи, в расположение авиаотряда.

В сторону линии фронта мы шли на большой высоте, а после пересечения линии фронта, что несколькими черными линиями окопов, разделенных рядами колючей проволоки, раскинулась до самого горизонта, начали плавно снижаться. То, что нас заметили и не оставят без внимания, я не сомневался. Отряд кавалерии в серых мундирах, с черно-красными флажками на пиках, появились из леса минут через десять после посадки. Я разрезал путы на руках и ногах пленника, снял с головы мешок и ткнул рукой в сторону разворачивающегося в лаву, кавалерийского разъезда:

— Лауф, лауф, вон хер! — после чего бросился к кабине аэроплана.

— Давай, взлетай, а то и нас прихватят. — я обернулся в сторону приближающегося отряда, стягивая с плеча пистолет-пулемет, другого оружия, для облегчения веса, мы с собой не брали.

Человек в зеленом френче бросился бежать в сторону приближающихся всадников, блестя в лучах заходящего солнца, начищенными кожаными крагами, пробежал метров пятьдесят, потом остановился, бросился в сторону, запнулся обо что-то, упал, встал на колени и замер, глядя на гарцующих вокруг него, разгоряченных бегом, коней.

Несколько кавалеристов проскакало вслед за аэропланом сотню метров, после чего стали стаскивать с плеча карабины. Выстрелы слышно не было, что-то со свистом пролетело рядом с аэропланом, но слабосильный моторчик продолжал настойчиво тянуть, постепенно поднимая, дурацкой формы, самолетик подальше от неласковой земли.

Глава восемнадцатая.

Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Через линию фронта мы с прапорщиком Кацем перетянули практически в полнейшей темноте, после чего сели на первом же подходящем участке пустоши. Хорошо, что посадочная скорость нашей «летающей этажерки» совсем не большая, но потрясло при пробеге нас изрядно, казалось, что аэроплан сейчас лишиться всех четырех колес, если бы не новые сиденья с привязными ремнями, закрепленные на стальных трубах каркаса, то выбросило бы нас из кабины вместе с бравым пилотом.