От революционного восторга к… (СИ) - Путилов Роман Феликсович - Страница 16

Связь с агентом- «моряком» поддерживается через его сожительницу, что под видом барышни низкой социальной ответственности, но не профессионалки, а любительницы, регулярно посещает небольшую комнатушку, снимаемую им в одном из доходных домов на окраине столицы, поэтому вряд ли ему грозит разоблачение. Ну а в час «Х» этот человек просто исчезнет, как будто его никогда не было, я мне останется только не допустить ошибку и получить дивиденды.

Одновременно предстояло решить еще одну проблему — в мае ожидался приезд в Петроград агента трех разведок, «льва революции», господина Троцкого. К моему великому сожалению, вброшенная в общество газетная «утка», что Лейба Бронштейн везет в Россию миллионы сотни тысяч наличных североамериканских долларов, положительного эффекта на дало. То ли европейские уголовники не следили за российскими газетами, то ли они были слишком пассивными, но ледокол революции, снабженный американскими деньгами и британскими инструкциями, прибыл в Швецию и готовился к броску на территорию России, где его уже ждал его подельник Яков Свердлов, со своими родственниками, чтобы подпереть своими могучими плечами.

Ну а пока я занимался другими большевиками. Три дня назад, к примеру, в редакцию газеты «Правда» (бренд, за который Троцкий предъявлял претензии Владимиру Ильичу, обвиняя последнего в рейдерском захвате), пришел пакет, отправителем которого значился господин Ульянов, тот самый, что отдыхая на барже и питаясь усиленным полицейским пайком, вместе с мадам Арманд, запоем читал российскую прессу и продолжал писать статьи, так как я обещал передавать их в большевистскую газету «Правду» и в другие газеты.

Так как редакция газеты «Правда» от поступившей, подписанной от имени, исчезнувшего неизвестно где, партийного вождя, столь радикальной корреспонденции, выпала в осадок, и не знала, что делать, то через пару дней, «Апрельские тезисы», с моими язвительными замечаниями, были опубликованы в меньшевистской 'Рабочей газете. В числе прочего, я написал, что тезисы, сбежавшего с деньгами и любовницей, господина Ульянова настолько бредовые, что их не осмеливаются публиковать даже его ближайшие соратники.

Между тем в стране раскачивалась политическая ситуация. Многочисленные партии, использовав, как предлог, ноту министра иностранных дел Милюкова, адресованную союзникам, причем, еще мартовскую, в которой он уверял правительства стран Антанты, что Россия верна своим союзническим обязательствам в полном объеме, пытались перетащить на свою сторону как можно больше сторонников, протестовали против такой политики. Одуревшие, от ничего неделанья, солдаты запасных полков, с оружием, знаменами и гармошками, как на службу, каждый день мотались к Мариинскому дворцу, требуя, требуя, требуя. Причем, как мне казалось, лозунги, которые несли во главе колонн отдельные полки, могли меняться, в зависимости от дня недели. Я тоже участвовал в этой вакханалии политических лозунгов, подкупая газетчиков, печатая листовки, которые, за копейки, расклеивали по всему город, мелкие пацаны, апеллируя к пятому смертному греху — жадности человеческой. Правда, в моих опусах, жадность рядилась в благородные одежды.

— Воин, кормивший вшей в окопах, должен получить свое, после окончания войны. Все, полученное в результате аннексий и контрибуций, должно пойти в карманы офицеров и солдат, воюющих на линии боевого соприкосновения, следовательно, даешь аннексии и контрибуции. Воин, в Германии немцы едят картофельные очистки и капустные кочерыжки, а дети рождаются без ногтей. Осталось удержать линию фронта в течении года и немцы сдадутся, предпочтя не умереть с голоду. Воин Русской армии, не надо наступать — удержи линию фронта в течении года, и немцы сами выбросят белый флаг, а потом заплатят тебе за все, за все твои страдания. Не был на фронте — не солдат, после окончания войны плюшек не получишь. Хочешь получить землю и деньги — отсиди в окопе, удерживая позицию не менее шести месяцев, и ты получишь послевоенные льготы, которых будет тем больше, чем ты пробудешь на фронте. Увечный воин, раненый на фронте — получатель всего. Погиб кормилец — семья получит в два раза больше, чем семья живого ветерана.

Постоянно поднимая эту тему, я надеялся разбить монолит солдат — «пацифистов» полков столичного гарнизона, что по факту, в настоящее время были неодолимой силой, готовой, в своих шкурных интересах, растоптать любую государственную власть, но этого явно было мало. Я чувствовал, что без участия армейских чинов удержать государственную власть без падения в крайне правое или левое положение, было нереальным. И нужны мне были не молодые «бонопарты», типа прапорщика Крыленко, а кто-то, обладающий реальной властью и связями на уровне командиров частей и соединений.

К сожалению, из всего сонма генералов и полковников, что заполняли многочисленные штаб Российской армии, мне был известен только один, причастный к предстоящему большевистскому перевороту — Бонч-Бруевич Михаил Дмитриевич. И теперь я был на распутье. С одной стороны, необходимо было ехать в Псков, где брат одного из большевистских лидеров, изгнанный императорским окружением со всех значимых постов, нес службу на должности начальника гарнизона города, а с другой стороны, я чувствовал, что события в столице в ближайшие дни понесутся вскачь и мое пребывание в городе было необходимым. Отбросив колебания и принять решение помог сигнал от Вселенной, а кто мы супротив Вселенной, ведь правда? В дверь кабинета робко постучали, а после моего, дозволяющего, рыка, робко заглянула одетая по-зимнему, женщина, в которой я, с трудом, узнал Акулину Митрофановну, кухарку, которую я, несколько дней назад, в сопровождении ее избранника — старшего патрульного Клюквина Ивана Никифоровича, отпустил куда-то в район Пскова, решать наследственные дела, оставшиеся после смерти родителей.- Акулина Митрофановна, проходите… — я встал из-за стола: — Проходите, присаживайтесь. Как съездили?После того, как женщина, присев на стул, размотала теплый платок, что как бурнус, окутывал ее голову и лицо, я понял, что съездила в родную деревню моя кухарка не очень хорошо — половину лица женщины покрывал свежий синяк, синяк поменьше, под вторым глазам, делал ее похожей на енота, а нос сильно распух, как бы ни был бы сломан. — Где Иван Никифорович? Что случилось? — я, не дождавшись ответа, выглянул в коридор и попросил пригласить кого-либо из врачей госпиталя, занимавшего соседнее ко дворцу здание. До прихода доктора, женщина успела поведать мне вполне банальную историю — когда пара моих сотрудников приехала в деревню под Ямбургом, где у Акулины внезапно открылось наследство, оказалось, что от крепкого крестьянского хозяйства родителей кухарки остались только голые стены пятистенка, на который, впрочем, уже нашелся покупатель. Двоюродные братья Акулины, благо их в деревне было трое, и они, имея определенный вес в пейзанской общине, уже по справедливости поделили все движимое и недвижимое имущество покойных дяди и тети, посчитав, что «городская» итак, как сыр в масле катается.Но, нежданную родственницу встретили, как полагается, выставили самогон с закуской, помянуть усопших, а после третьего стакана, молча набросились на Ивана и Акулину, избили, с применением лежащих тут же, в горнице поленьев, после чего, связав, выкинули в сарай, а сами сели допивать самогон и решать, как избавится бесследно от непрошенной наследницы и ее сожителя. Акулина пришла в себя, обнаружила, что у Ивана пробита голова и он не приходит в сознание, поняла, что оставаться здесь не стоит, через слуховое окно сарая, выбралась на улицу, и убежала, посчитав. Что помощь она сможет найти только в столице.На ближнюю станцию не пошла, посчитав, что там ее будут искать, как-то, на перекладных, сумела добраться до столицы.Когда Акулину, после осмотра доктором, увели в госпиталь так как сотрясение головного мозга у нее было точно, я уже знал расположение деревни, данные родственников и прочие сведения, вплоть до основного списка присвоенного имущества. Внизу готовили к дальнему перегону грузовик с отделением бойцов, а я оформлял на себя и команду командировочное удостоверение время было не только военное, но и революционное, и всевозможных постов и застав на дорогах было очень много, а любителей покопаться в чужих вещах — еще больше. Наконец все было собрано, газолин и негрол, или что там заливают шофера двигатели и прочие трущиеся места, загружено, я влез на неудобное сидение рядом с водителем и мы покатили, останавливаясь каждые двадцать верст, доливая в кучу отверстий воду, топливо и масло, а утром, поспав несколько часов в паре верст от нужной нам деревне, поев и приведя себя в порядок, приступили к карательной операции. На подворье старшего брата — Николая, я шагнул, разбив щеколду на калитке сильным ударом ноги. Огромный кобель, с ревом бросившийся на меня, оказался сильно умным — увидев, направленный на него автомат, и убедившись, что хозяева на его хриплый лай не выскочили из дома, решил, что смерть красна только на миру, и, горестно поскуливая, убрался за будку, лишь поглядывая оттуда на, идущего к крыльцу, рядом с моей левой ногой, Трефа, как будто спрашивая его «Братан, что происходит?».Шагнув из темных сеней в горницу, где за светлым столом, видно, что хозяйка его постоянно выскребала, сидел здоровый мужик в нательном белье, под рукой которого, на лавке, блестел полированным топорищем, увесистый колун. Хозяйка, баба лет тридцати, выглядывала из-за беленной русской печи, с полатей которой торчали пара светлых головок, прячущихся детей.Я перекрестился на красный угол и сел на лавку, напротив хозяина.- Зачем скотину в горницу привел? –хозяин неприязненно покосился на Трефа, шлепнувшегося на зад, слева от меня, на мытые доски пола.