«Серебряная кошка», или Путешествие по Америке - Аджубей Алексей Иванович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/29
• Следующая

— Вы знаете, когда господин Борисов сказал госпоже Войнич, что ее до сих пор хорошо знают и любят в вашей стране, она в тот день долго не могла заснуть и все повторяла мне: «Я же тебе говорила о России. Они не могли перестать читать мою книгу!»

Наконец в комнату вошла Войнич. Повинуясь какому-то внутреннему толчку, все мы встали и молча смотрели на небольшую сухонькую женщину, которая стояла перед нами. Серебристые, блестящие, как примороженный после таяния снег, волосы четко обрамляли ее голову. Лицо было спокойным, а серые светлые глаза внимательно оглядывали нас. Она была в простой юбке из очень недорогой ткани, в голубой кофточке. На плечах ее был черный вязаный платочек. Двигалась она по комнате с помощью желтой деревянной тросточки. Но тросточка казалась ненужной: Войнич держалась бодро.

Она присела к столу. Мы передали ей самые нежные и самые большие приветы от всех, кто любит и ценит ее замечательную книгу. Постепенно мы разговорились. Да, да, именно все мы разговорились! И те, кто знал английский язык, и те, кто не знал его совершенно, свободно могли говорить с ней, потому что в комнате звучала тихая, спокойная русская речь. Войнич говорила по-русски, хотя уехала она из России более шестидесяти лет назад! Иногда, правда, г-жа Войнич забывала какое-нибудь русское слово, но через несколько секунд обязательно вспоминала его.

Войнич показала нам свои снимки. Они были сделаны в восьмидесятых годах, когда она жила в России. Совсем не напрягая памяти — чувствовалось, что это было ей легко, — она рассказывала о своей любви к тем замечательным людям, с которыми была знакома в России. Мы спросили, кто явился прообразом Артура?

Войнич задумалась.

— Сейчас, во время такой короткой беседы, мне бы не хотелось говорить все сразу и определенно. Очень трудно писателю сказать кому-нибудь, как приходит к нему образ и как рождается у него книга. И если бы я старалась объяснить все в нескольких словах, я бы сказала неправду.

Войнич помолчала.

— В молодости я была в Париже и увидела в Лувре портрет итальянского юноши шестнадцатого века. Я стояла перед ним очень долго, уходила от этого портрета и вновь возвращалась. И в тот день дома я начала писать. Но ведь, конечно, дело не только в портрете…

Г-жа Войнич развела руки и стала теребить тонкими высохшими пальцами узелки платка. А мы невольно взглянули на стену и увидели там копию портрета этого юноши. Тонкие черты лица, чуть страдальческий, но волевой разлет бровей, плотно сжатые губы, высокий лоб и широко расставленные умные глаза делали его действительно похожим на Артура.

— Я лучше скажу вам, — продолжала г-жа Войнич, — кто помог мне стать писательницей. Вы, конечно, знаете Степняка-Кравчинского? — улыбнулась она. Потом медленно и тепло сказала: — Когда-то мы, молодые, звали его «опекуном».

Г-жа Войнич попросила свою компаньонку принести какое-то письмо. Она взяла очки, пробежала его, а потом показала нам пожелтевшую уже от времени, но сохранившую твердый почерк страничку.

«Ах, Лили, если бы вы знали, как хороши ваши описания природы! — писал Степняк-Кравчинский. — Непременно вы должны попробовать свои силы на писательстве. Кто может двумя-тремя строчками, иногда словом схватить и передать характер природы, тот должен уметь схватить также рельефно и вразумительно характер человека и явления жизни».

Дальше в письме говорилось о том, что, конечно, для этого нужно быть и усидчивым и трудолюбивым человеком… и «добрый друг Лили найдет в себе силы».

От романа разговор перекинулся на другую тему. Г-жа Войнич рассказала нам о своих связях с народовольцами. Она была хорошо знакома с народовольцами, жила в квартире вместе с женой одного из них.

Войнич рассказывает, как она носила передачи политическим заключенным.

— Политическим еду разрешали носить только через день; и мы все решили сделать так, чтобы ежедневно передавать им посылочки из дому. В это время я читала лекции по английскому языку одной генеральше, которая, может быть, немного сочувствовала нам. Она через мужа добилась разрешения, и я стала ходить в тюрьму каждый день.

Г-жа Войнич неожиданно достает листок бумаги:

— Вот видите, так примерно выглядела тюрьма на Шпалерной. Здесь располагались политические, а здесь — уголовные, — чертит она. — И когда я в день посещения уголовных преступников ходила в тюрьму, мне бывало очень страшно, потому что приходилось ждать надзирателя, иногда по пять-семь часов, а уголовные выйдут на прогулку и начинают привязываться.

Надзиратель был очень милый старичок. Он часто защищал меня от нападок уголовных. Да что говорить, все тогда — и я и другие — многое сносили ради общего товарищеского дела.

Мы рассказываем г-же Войнич о колоссальном, непрекращающемся интересе к ее прекрасному произведению. Глаза старой женщины светятся мягким благодарным светом. Хочется побыть с ней еще много, много времени, расспросить ее о важных подробностях, но годы г-жи Войнич останавливают нас. Чувствуется, что она уже немного устала. Я обращаюсь к ней с просьбой написать несколько слов для нашей советской молодежи. Под рукой не оказывается бумаги, и я предлагаю ей свой блокнот. Г-жа Войнич находит в нем чистую страницу. Мы ждем. И на листке бумаги уверенной рукой она выводит слова: «Всем детям Советского Союза — прекрасного будущего в мире Мира, — и подписывается: — Войнич, 17 ноября, Нью-Йорк».

Выходим на улицу, и хотя так же дует ветер, мы не чувствуем его злых порывов. Несколько минут идем по тихой и пустынной улице пешком молча. И каждый согревает в душе какие-то свои личные и очень значительные впечатления.

Когда в нашей печати было рассказано о встрече советских журналистов с г-жой Войнич, в редакции газет и журналов стали приходить сотни писем от молодых и старых людей со словами привета и уважения к замечательной женщине, большой писательнице. Из Польши пришло сообщение, что в Варшаве живет хорошая знакомая Войнич, первая переводчица «Овода» на польский язык.

В письмах читателей были не только приветственные строчки. Многие предлагали написать книгу о жизни Войнич в Америке, использовать ее письма, дневники для создания полной монографии о писательнице. Такая работа ведется. Товарищ Борисов продолжает навещать Войнич, записывать ее рассказы, свои наблюдения, делает копии с документов, которые Войнич ему показывает. Со временем и будет написана книга о человеке, чье имя не забыто в нашей стране, с чьим именем связывают миллионы читателей прекрасные образы сильных и бесстрашных героев.

Много лет живет вдали от родной Англии Этель Лилиан Войнич. Немало испытаний выпало на ее долю. Но они не сломили духа писательницы, и даже сейчас, в глубокой старости, она остается верной высоким идеалам, с которыми начала свою сознательную жизнь.

Поезд, которым мы решили выехать из Нью-Йорка в Кливленд, называется «Двадцатый век». Проводник сказал нам, что экспресс этот особый: за каждую минуту опоздания компания платит пассажиру по пять долларов. Уверенные, что ни на минуту не опоздаем в Кливленд и что нам не предстоит получать «штрафные доллары», мы улеглись спать.

Купе в поезде крохотные, на одного человека. Входишь — и диву даешься: где же тут устроиться? Но проводник объясняет, где нажать один рычаг, другой. Из стен появляются постель, умывальник, шкаф для одежды, обуви.

Ранним утром поезд подходил к Кливленду. Летели вдоль дороги чуть желтеющие поля фасоли. А деревья стояли золотисто-красные. По этому цвету леса октябрь в Америке называют месяцем индейской осени.

Чем ближе к городу, тем больше дымящихся труб, прокопченных заводских зданий. И вот уже поселок сливается с поселком: начался большой Кливленд. Это центр сталелитейной, машиностроительной промышленности, возникшей на удобных водных магистралях Великих озер.

• Предыдущая
• 9/29
• Следующая