Ошибка Выжившего 2 (СИ) - "Лемор" - Страница 28

А затем вновь.

И вновь…

И вновь…

И вновь…

Сам не заметил, как, против воли наблюдая за развивающейся сценой, за тем, как актёр, прямо на сцене всё больше и больше сходит с ума от постоянных неудач, истерично засмеялся.

Кажется, мне решили устроить персональный Ад.

Жестокая иронии ситуации была в том, что, даже надавив на одно из самых больных моих мест, тварь не могла меня сломить. То, что уже сломано, нельзя сломать. Слишком много раз я умирал, слишком много дерьма видел и чувствовал на собственной шкуре. Я смеялся (тихо), пытался кричать (тихо), противостоя странной силе, сковавшей меня от и до, возможно, плакал (тихо). Ничего особенного, просто естественная реакция психики, и чёрт с тем, что покорёженной.

В какой-то момент я полностью успокоился. Накатило что-то среднее между опустошением и любопытством: а что ублюдок будет делать дальше? Что ещё сможет почувствовать во мне, что ещё спроецирует и за что зацепится?

Уже с ничего не выражающим лицом продолжил смотреть, как актёр, раз за разом пародируя меня, рвёт свои художества. Вся сцена давно была заполнена порванной бумагой.

— И всё?

Шепот, донесшийся из моего рта, оказался удивительно громким. Следует сказать спасибо изначально высокому голосу и гробовой тишине в зале.

Казалось, для твари это стало чем-то вроде сигнала. Пародирующий меня актёр безумным взглядом уставился на меня, после чего истерично захихикал, схватившись за голову. Стоило признать, я словно видел своё отражение, впавшее в припадок: бегающий взгляд, неконтролируемая тряска, буквально сочащиеся из актёра отчаяние, безнадёга и ужас, смешанные с принятием и нежеланием принять.

На сцену неожиданно вышло новое действующее лицо. С опустошенным взглядом и кистью в руке, он, игнорируя другого актёра, сел на его место и продолжил пытаться написать какую-то картину. Пытался написать, но — лишь рисовал. Рисовал какое-то убожество, что-то, что ему, как и прошлому актёру, не понравилось.

Я усмехнулся краешком губ.

Разница между «написать» и «нарисовать» была огромной.

Всё повторилось вновь. Вновь актёр начал рвать неудачные каракули, вновь была попытка что-то написать. Вновь и вновь, вновь и вновь…

Бумага и не планировала заканчиваться. Это был театр абсурда. Безумие второго неудачливого актёра прогрессировало. Настолько, что это заметил и первый актёр, с ненавистью уставившись на второго. Что-то нечленораздельно прокричав, он набросился на него и началась настоящая потасовка двух конченных психов. Скажем так, характерные черты самого себя так и прорывались.

Это было уже совсем не похоже на актёрскую игру: они что есть силы избивали друг друга, пинались, рвали волосы и выбивали друг другу зубы. Пока же это происходило…

На сцену вышел третий актёр, принявшись за остальными пытаться воплотить какую-то картину.

И всё вновь повторилось. Сцена начала наполняться людьми. Совсем скоро — первыми трупами. Но это ничего не меняло, порванной бумаги становилось всё больше, как и актёров, до самых краев заполонявших сцену. Всё больше крови, всё больше нечленораздельных криков, стонов и завываний. В какой-то момент я понял, что среди «актёров» стали появляться люди, до этого сидевшие среди зрителей. Такими темпами, не останется никого.

Всё больше разрушения и разложения.

— И что ты хочешь этим мне сказать, уродец? — прошептал едва слышно я.

Мне ответили.

«…круговорот можно остановить…»

На сцене, среди толпы дерущихся актёров, возникла тварь. Серокожий, высокий, безликий, многорукий, с крыльями за спиной. Ублюдок горбатился. Он находился одновременно на сцене и при этом воплощал сам театр. Полуматериальные твари — самые, сука, отвратительные.

Всеми фибрами своей души я ощутил, как он сочувствовал мне. Как искренне хочет протянуть руку помощи. Никогда и ни от кого я не чувствовал столько искренности и желания спасти мою пропащую душу.

Нет. Даже не душу. Осколок.

— Какой добрый, — оскалился я. — Не думаешь только, что люди вокруг тебя думают иначе, уродец?

«…они счастливы…»

Ответ меня удивил. И ежу было ясно, что счастливым здесь мог быть разве что Чарльз, которому сейчас снились какие-то сны. Правда, зная специфику мира, не удивлюсь, если и ему сейчас какие-то кошмары мерещились. К счастью, Кукольный Ангел оказался довольно понятливым и милосердно решил пояснить ситуацию.

Как оказалось, счастливый сон был не только у стиляги.

Оказавшись рядом со мной, нависшая тварь положила руку на мою голову, развеяв иллюзию взрослого человека, после чего мир для меня закрутился. От того, что я увидел, мои глаза расширились. Старый аварийный театр, в котором спали люди, обратился в солнечный пляж. Яркий, тёплый, с приятным убаюкивающим ветерком. Мечта. Моя личная.

Все спящие люди оказались на пляже. Кто-то купался, кто-то отдыхал, загорая в лучах солнца. Группу жертв, которым пришлось сыграть меня, было найти несложно: они играли в волейбол, весело смеясь, не имея ни малейшего представления о том, что происходит снаружи. Здесь были даже мертвецы.

Ублюдок имел власть над душами, не давая им после смерти уйти.

— У каждого свой Рай, Феликс, и каждый его заслуживает. Даже Атлант.

Рядом со мной оказался дедушка в рясе. С классической белой бородой, седыми длинными волосами и добрыми серыми глазами. Понимающими, успокаивающими, взгляд существа не вызывал вообще никаких негативных эмоций, а лишь теплоту и спокойствие. Он не желал мне зла, как и не желал зла кому-либо ещё.

Лишь бесконечное желание помочь, защитить, уберечь от всего ужаса внешнего мира и принести счастье. Вечное и непрекращающееся.

Педофил, что ли?..

— Ты лишь делаешь вид, что понимаешь меня, — спокойно ответил я, подняв взгляд на тёплое солнце. — Чувствуешь мои эмоции, улавливаешь мои мысли и отголоски желаний. Но всё это слишком поверхностно. Мне ли не знать.

— Никто не может в полной мере понять творчество Художника, — как само собой разумеющееся ответило существо, тепло улыбнувшись мне. — Но его маленькую частичку — можно попробовать.

Удивительное отношение. Словно фанат, встретившийся если не со своим кумиром, то с его сыном.

Я хмыкнул, осторожно проведя рукой по пространству, совсем не удивившись лёгким волнам, распространившимся по нему. Все самые страшные и могущественные ублюдки здесь могли происходить только из океана. Плана, что поглощает и обращает все остальные.

Места, исполняющего любые, даже самые смелые и невозможные желания.

— Твоим желанием было нести счастье и безопасность остальным, хотят они того или нет.

— Люди так невежественны, — печально вздохнул пожилой мужчина, действительно скорбя от этого. — Они сами не могут понять, чего хотят и что может сделать их счастливыми. Моим желанием было направить души и подарить им вечное счастье. Я счастлив, что могу нести счастье.

На лицо мужчины вылезла тёплая улыбка.

И вновь я хмыкнул.

Безусловно, одними из самых опасных тварей в океане были, есть и будут люди. Чем человечество действительно может похвастаться перед остальными расами в проклятой вселенной, так это мышлением. Передо мной был эгоистичный самовлюбленный овощ, который решил, что он лучше знает, как сделать счастливыми других, и это лишь для того, чтобы самому получить заряд удовольствия. Уже представляю себе неудачника, каким оно было до того, как океан поглотил его сущность.

Хотя, оно им и осталось, черти его драли.

Как хорошо, что океан ещё не полностью поглотил мир снов, иначе мне страшно представлять, что из себя представлял бы Пит. С другой стороны, все мы уже давно тем или иным образом поражены океаном. Кто-то лишь больше.

Мы какое-то время молчали, наслаждаясь фальшивым Раем. У каждого он был свой, но в этом месте коллективное счастье переплеталось, образуя окружающую действительность. Я крайне надеялся, что моё физическое тело сейчас там не участвовало ни в каких оргиях и расчленениях.