Перевод с особого - Михайлова Евгения - Страница 10

– Сядь, Вера, – четко произнес отец. – Просто выслушай и не вздумай открыть рот. Я не потерплю больше твоей лжи в оправдание. Нет такому оправдания. Опущу подробности, которые, как ты полагала, я не замечаю. Я замечаю все, терпел и пытался сгладить, как мог. Предупреждаю только раз. Посмеешь поднять руку на моего ребенка – переломаю тебе обе руки. Никогда не бил женщину, даже не представлял себе, что такое для меня возможно. Но ты не женщина. Не для меня. Я мог бы приставить охрану для дочери в ее доме, мог бы поступить еще проще – найти ей нормальную мать. Но не хочу скандального развития событий, хотя и не исключаю в этом смысле ничего. Ты кажешься мне чудовищем – тупым и злобным. Не забывай об этом ни на минуту.

Даже Марина поняла, какими жестокими были эти слова для матери. Но они были такими справедливыми. Она в ту ночь спокойно уснула и проснулась утром с чувством, будто с ней случилось что-то важное и нужное.

Конечно, Вера по-прежнему старалась унижать дочь как можно больнее, но уже больше в моральном плане. Могла и ударить, но старалась не оставлять следов.

А Марина росла, и ей нужно было любое одобрение по поводу внешности. Замечания матери Марина хранит в кунсткамере памяти, как слова-уроды.

– Господи, что за уши, – сказала однажды Вера, убрав ее волосы назад. – С такими ушами можно только в цирке людей смешить. Гадкий утенок всегда в кого-то превращается. Один в прекрасного лебедя, другой в жабу, как выясняется.

В ту ночь Марина горько плакала, проснулась с опухшим лицом и пониманием, что ненавидит мать. А сейчас вдруг подумала, что Вера стала всерьез сражаться с дочерью на поле самолюбий после той ночи, когда отец отказал ей в праве называться женщиной. И возможно, Марина сейчас, в своей крепости, даже начинает ее понимать. По крайней мере, на расстоянии. Она уже на собственном опыте узнала, что такое не только жестокое, но и просто неловкое слово мужчины, который рядом, может, ближе всех.

Марина закрыла окна. Как-то сразу опустилась ночная темень. На кухонном столе обнаружила забытый телефон, а на дисплее пропущенный звонок: Эд.

Она задумалась перед тем, как перезвонить. Эдик звонит, когда собирается приехать или уже в пути. И она, как правило, этому рада. Но, кажется, не сейчас. Первая реакция: она жутко выглядит. Лицо, наверное, красное, опухшее, волосы, как пакля. Надо было раньше подумать о том, чтобы принять душ, помыть голову и ненавязчиво, незаметно подкраситься. Да нет, дело все же не в этом. И не в том, что Марина даже не посмотрела за весь день, есть ли в холодильнике какая-то еда. Просто ситуация с папой такая ужасная и запутанная, что она почти уверена: Эд вообще ничего не поймет. Начнет задавать всякие вопросы по своей простоте, а она не может и не хочет на них отвечать. Странное ощущение: своими мыслями, догадками и чувствами по поводу случившегося Марина могла бы поделиться только с папой. Только с ним она умеет быть на одной волне. С матерью все получилось только так, как и должно было. Остались досада и злость на себя: зачем опять дала Вере возможность все оболгать и опошлить. А Эд…

Он, конечно, нравится Марине. Он обаятельный и легкий в общении. Он ей очень приятен физически. И Марина бесконечно ему благодарна за то, что он выбрал именно ее. За то, что, сам того не понимая, так помог изжить чудовищные комплексы, связанные с болезненной недооценкой самой себя. В сложном подростковом возрасте Марина не только не пыталась преодолевать собственное неверие в свою женскую и человеческую привлекательность для кого бы то ни было, но поступала наоборот: замыкалась и казалась нелюдимой. Она никогда не забудет свое потрясенное изумление, когда симпатичный стильный парень с красивыми карими глазами познакомился с ней просто на улице и пригласил перекусить в кафе: у него было окно между парами в институте. И он сразу заявил: «Не могу есть в одиночестве. Начинаю давиться первым же куском, ощущая себя гориллой в клетке, на которую пялятся зеваки в зоопарке». А на первом настоящем свидании он назвал ее хорошенькой, чем окончательно покорил ее сердце.

Марине хорошо с Эдом… Когда все хорошо. Но она вдруг подумала, что совершенно не знает, как он воспримет сложную ситуацию, что может сказать, как поступить. А ее душа за этот день уже так изнылась, измучилась, что больше не вынесет ни горечи новых открытий, ни даже крошечной доли разочарования.

Она так и не решила, что скажет ему, когда перезвонит. Раздался звонок в дверь. Это, конечно, он.

Марина только туже запахнула халат, в прихожей даже не взглянула на себя в зеркало, не причесала волосы. Просто открыла и впустила Эда. Он так загадочно молчал, застыв у порога, что она не сразу поняла, в чем дело. Рассмотрела и ахнула. Эд держал в ладонях перед собой малюсенького рыжего котенка, мокрого и дрожащего.

– Господи, что это? В смысле, кто? – произнесла Марина.

– Я отвечу тебе, – торжественно произнес Эдуард. – Я только что чудом не стал убийцей. Этот тип вовремя пискнул, когда я уже почти опустил на него ногу.

– Но как, почему…

– Да потому, что кто-то очень добрый выкинул его на мороз, – охотно объяснил Эд. – Трудно себе представить, что рыжего заморыша мать-кошка родила прямо в сугробе, а сама пошла домой греться. А я иду, такой голодный, тороплюсь к любимой в гости, только не несу две морковинки за зеленый хвостик. Это из Маяковского, если ты не в курсе. А из-под подошвы, которая еще немного над землей, вдруг отчаянный писк. Успел посмотреть: два рыжих уха торчат из-под снега. Ты против? Может, у тебя аллергия, фобия, непереносимость блох? Так этот рыжий комок еще не успел ничего набраться, поскольку недавно родился и сохранился в стерильности сугроба. У него даже глаза еще мутные.

– И как ты поступишь, если я скажу, что страдаю всем перечисленным?

– Просто, – ответил Эд. – Выйду и засуну его в тот же сугроб. Типа, родину не выбирают… Елки, с каким ужасом ты на меня уставилась. Это была шутка, дорогая моя Несмеяна. Нет, конечно, я не палач. Придется отвезти его к другой девушке.

– Еще одна шутка? Можешь не отвечать, мне смешно не станет, по крайней мере, сегодня. Эдик, у меня в холодильнике нет ничего такого, что можно дать ослабленному и почти новорожденному котенку. Даже если найдется обычное молоко, сомневаюсь, что им такое можно.

– Серьезно? – искренне изумился Эд. – А мы с Марком так надеялись на твое грудное молоко.

– Так, – терпение Марины лопнуло, как воздушный шар. – Очередную дурацкую шутку я вынести не в состоянии. Лучшее, что ты можешь сделать, – продолжать цитировать Маяковского. Не зря же у тебя мама – литературный критик. У нее должен быть как минимум вкус к слову. Но это явно не то, что передалось тебе. Кстати, почему Марк? Вдруг это девочка?

– Мне показалось, он так представился, – ответил Эд. – Если он доживет до момента, когда ты определишь пол, и окажется, что Марк не подходит, можно будет называть Маркой или Марусей. Ты наконец решишься принять в свои материнские руки этого хищника, чтобы я мог хотя бы куртку снять? И заодно посмотреть, где поблизости можно приобрести какое-то детское питание в бутылочке. Думаю, все младенцы потребляют примерно одно и то же. Да, так у тебя точно никакой жратвы в холодильнике? Тогда мне необходимо всех спасать от голодной смерти. Никто не поспорит с тем, что у меня сегодня день великих свершений. И твоя сегодняшняя непримиримость и воинственное отсутствие чувства юмора ничего изменить уже не смогут.

Эдуард нашел то, что искал, в своем смартфоне и не стал снимать куртку. Он решительно отправился в морозную снежную ночь, как первобытный кормилец из пещеры на охоту.

Марина, приняв в ладони крошечный комочек жизни, вдруг почувствовала облегчение. Наконец она может сделать что-то, имеющее конкретный смысл. Ведь не существует ничего мучительнее бесплодных терзаний. Они всегда против спасения, в том числе и собственного.

Текст предоставлен ООО «Литрес».