Истинная для проклятого (СИ) - "OliviaDriar" - Страница 41

Но это простое действие привело к непредсказуемым последствиям.

— Нет! — закричал граф, закрывая лицо руками. — Задерните шторы! Немедленно!

Анна резко повернула голову на крик, и ее глаза расширились от ужаса. Солнечные лучи, такие ласковые с ней, касаясь тела графа, буквально жгли его, будто через увеличительное стекло. Стоило солнцу скользнуть по его бледной коже, как на ней тут же появлялись жуткие красные пятна.

Но Анна не растерялась и вовремя пришла в себя. Быстро среагировав, она задернула шторы, погружая комнату в спасительный полумрак. Затем она вновь развернулась к графу и едва слышно спросила:

— Что это было?

— Дневной свет обжигает мне тело, — пояснил он, морщась от боли и осматривая свои обожженные руки. — Это тоже часть проклятия.

Анна повесила голову. Как же он страдает! Как мучается! Раз даже обычный солнечный свет для него опаснее самого лютого врага.

Девушка украдкой бросила на него взгляд. Что же такого он сделал в прошлом? В чем согрешил, раз обрек себя на такие мучения?

Снедаемая этими мыслями Анна поспешно вышла из комнаты, пообещав вскоре вернуться назад. Видеть его терзания было невыносимо. К тому же нужно было принести все необходимое для промывания ран.

Девушка и правда мало что смыслила во врачевании. Но хорошо помнила с детства, что делала служанка, когда мистеру Раину доводилось получить ранения во время охоты на дичь. Тогда она смотрела на все это глазами ребенка, боявшегося за отца. Но теперь ей предстояло взять себя в руки и подавить в себе страх вида крови. Хотя это стоило ей неимоверных усилий.

Анна понимала, что нужно предотвратить заражение, а затем создать подходящие условия для постепенного заживления. Принеся из кухни теплую воду в кувшине и чистую ткань, Анна сглотнула набежавшую от волнения слюну и поглядела на глубокие порезы. Взяв ткань дрожащей рукой и обмочив ее в воде, она осторожно коснулась кожи графа. Его тело едва заметно напряглось. Анна догадалась, что граф пытается скрыть боль. Нужно было действовать бережнее. И она медленно и аккуратно провела тканью по его холодной коже с крупными зелеными венами и многочисленными темными шрамами.

— Больно? — спросила она, повторяя движение.

Но граф не ответил. Он не привык жаловаться. Проще было скрывать свои ощущения, храня их глубоко в себе. Чтобы не только отвлечь его от боли, но и себя от волнения, Анна решила продолжить беседу:

— Как я могу к вам обращаться?

— Граф Эмирсон, — слегка повернув голову в ее сторону, поглядел на нее краем глаза он. — Это ненастоящее имя, но оно привязалось ко мне за долгие годы.

— Как вам угодно, — согласилась она, стирая последние сгустки крови с напряженной спины.

Промыть водой и очистить раны от грязи — только половина дела. Теперь ей предстояло обеззаразить их так, чтобы не произошло гниение.

— У вас есть вино? — спросила Анна, вспомнив как делала в ее детстве служанка.

— Есть, — сказал он и щелкнул пальцами. На полу рядом с кувшином появилась темная бутылка. — Откуда вы знаете, что вином можно прочистить раны?

Анна взяла сухой кусочек ткани и намочила его багряным содержимым, снова возвращаясь к ранам.

— Мой отец раньше любил поохотиться и иногда получал ранения, — рассказывала она, замирая каждый раз, когда он вздрагивал от ее прикосновений. — Наша служанка обрабатывала таким способом его раны. А я наблюдала за ней.

Когда с промыванием было покончено, Анна перевязала рану чистой тканью. Затем сходила на кухню, обновила воду в кувшине и вернулась обратно в комнату. Помимо глубокого следа на спине, у графа Эмирсона имелось ранение на плече. И при виде него ей едва не сделалось дурно. Вокруг кровавой раны оборванная кожа покрасневшего цвета. Она торопливо смывала грязь с кожи вокруг раны, стараясь поменьше глядеть на медленно сочившуюся темно-красную кровь. Нет, все-таки обработка ран не по ней.

— Но все-таки как вас звать на самом деле? — спросила она, чтобы отвлечься. — Какое имя вам дала мать при рождении?

Граф Эмирсон прикусил губу и зажмурился, когда теплая ткань коснулась его кожи. Боль растеклась по всему его телу, прожигая каждую клеточку. И Анна, словно тоже испытывая боль, которую ощущал он, каждый раз, когда тряпка касалась раны, сама невольно сжимала побледневшие губы. Ее рука тряслась в легком ознобе.

— Потерпите немного, — подув на рану, проговорила она. — Скоро закончим.

Несколько минут прошли в тишине, разбавляемой лишь приглушенными постанываниями графа и плеском вина, выливающегося из бутыли на изрядно промокшую ткань. И вдруг граф решил ответить на заданный ранее вопрос:

— Мое имя Эмирей. Но мне неприятно вспоминать о нем, так как оно воскрешает в памяти то, о чем я стараюсь забыть. Поэтому, в течение сотен, лет я постепенно менял свое имя, преобразовывая его во что-то иное.

Анна украдкой посмотрела на него.

— Красивое имя, — призналась она.

— Было бы красивым, если бы принадлежало достойному человеку, — невесело заметил граф.

Рука Анны застыла в воздухе. Она спросила:

— А вы разве не достойны своего имени?

Он ответил не сразу, склонив голову в раздумьях. Спустя недолгое время ответ был готов, но озвучить его оказалось куда сложнее, чем он мог себе представить. Слова застряли в груди, каменной тяжестью сдавливая сердце со всех сторон. Но ему вовсе не обязательно было говорить эти слова вслух. Анна и так поняла, что он хотел сказать и каков был его ответ.

Когда первая помощь была оказана сполна, а раны перевязаны, Анна вышла из комнаты графа, тихо прикрыв за собой дверь.

После разговора с хозяином замка на душе остался неприятный осадок. Медленно бредя по длинному коридору, Анна задумалась о том, что такого должно было произойти в жизни графа Эмирсона, что он посчитал себя недостойным носить имя, подаренное ему матерью? Но несмотря на то, что она упорно пыталась найти ответ, у нее ничего не получалось.

В раздумьях Анна не заметила, как дошла до главных дверей. Она потянула за ручку в полной уверенности, что дверь подчинится ее движению и откроется. В лицо подул прохладный ветер, со стремительной скоростью гнавший куда-то по небу пушистые облака. Анна вышла на крыльцо и, присев на ступени, уставилась на сгорбленные деревья. Какие же они были сухие. Словно ни одна капля не орошала их вот уже несколько сотен лет.

Могла ли она смириться с тем, что вновь заточена в замке в компании чужих ей существ и людей? Нет! Смириться с подобным было решительно невозможно. Человек, лишенный свободы, будет жаждать только ее. Вот и мысли Анны, которая была лишена возможности вернуться домой, были переполнены желанием вновь оказаться рядом с отцом. Если бы не чертова метка, то уже прошлой ночью она была бы дома. Но все повернулось не в ее пользу. Неудача определенно ходила за ней по пятам. Ведь вчера она не только столкнулась с хищным зверем, чуть не став его ужином, но и повстречала того, от кого хотелось бы держаться на расстоянии. Альберт видел ее и знал отныне, что Анна жива. Единственное, что немного вселяло в нее надежду в нынешних обстоятельствах — так это, пусть и крохотная, но вероятность, что Альберт проявит человечность и сообщит отцу, что его дочь жива и здорова.

Анна встала со ступени и подошла к деревьям. Положив ладонь на один из хилых стволов, она ощутила под пальцами странное тепло и невероятную сухость. От ее прикосновения посыпались на землю мелкие древесные крошки. Казалось, дерево не погибало лишь потому, что не могло умереть. Оно вынуждено было жить в страданиях, подобных тем, что испытывает заблудший в пустыне путник, которого мучает немыслимая жажда, распаляет огненное солнце и обжигает раскаленный песок.

Сердце Анны заныло от жалости. Но ей в голову тут же пришла прекрасная идея. Она решительно взбежала по ступеням внутрь, быстрым шагом направившись на кухню. Схватив с нижней полки кухонного шкафчика большую кастрюлю, Анна заполонила ее водой из-под крана-водопада. К дереву она возвращалась уже не так бойко, неся перед собой тяжелую кастрюлю, содержимое которой плескалось при каждом ее движении и окропляло влагой и без того подпорченное платье.