Вдовье счастье (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 42

Я бросила на пол ридикюль, все тот же, поношенный, но какая мне разница, черт возьми! Я уже не слонялась по залу, пытаясь себя отвлечь и рассматривая обстановку, а сцепив руки носилась туда-сюда, выстраивая амбициозные планы и изредка подмигивая скучающим ликам на стенах.

Лев Львович отправился давать объявления в газеты. Мы расстались с ним в первом часу ночи, и в процессе сведения дебета с кредитом я вытаскивала из него все, что он за последние лет пятнадцать читал. Увы, читал Лев Львович только некрологи и финансовые новости, помощи от него в издательском деле ждать не приходилось.

Как жаль, что мой покойный супруг написал так мало! Литературой ни одно его творение не назвать, но мне и не надо. Остаток ночи я просидела, разбирая рукописи и прикидывая, сколько из них получится книг, а может, и целых серий.

Одна книга — примерно десять авторских листов, в этом мире еще не родился Александр Дюма, а если родился и процветал, то новшество не добралось до нашей империи, и я буду первая, кто опубликует роман с продолжением. Половина газетной страницы, треть авторского листа. Газеты выходят два-три раза в неделю, один роман растянется три месяца. Из графомании Григория выйдет как минимум десять книг, если считать пьесы, то пятнадцать, в любом случае мне предстоит занять работой людей, профессия которых уже существует, а названия этой профессии до сих пор нет.

Зная прекрасно всю эту кухню, я не собиралась отдавать «литературным неграм» весь сюжет, за ними не уследишь и после ничего никому не докажешь. Каждый будет писать небольшие отрывки согласно синопсисам, используя наброски, готовую рукопись я передам для окончательной редактуры. Да, затраты, но если я хоть немного разбираюсь в том, что творю — а я сделала на книгах состояние! — я окуплю расходы в невероятное количество раз.

Быстро, качественно, эмоционально! С представлением и передачей действия в пьесах мой покойный муж справлялся превосходно, в романах в погоне за красным словцом он порождал стремительные домкраты, но леший с ним. Все поправимо. Я кивнула бледной даме на портрете, развернулась, припустила в обратную сторону. О чем я еще не подумала? Названия и псевдоним. Два псевдонима, кто знает, какая книга взлетит. С названиями проще — «Госпожа такая-то», «Граф какой-то там», не будем экспериментировать, не стоит. Есть ли у князя библиотека? Хоть бы газеты читал, светский лев, впрочем, на кой они ему черт, он сам генератор всей светской чуши.

Я смогла поспать всего два часа, удрала от детей, едва покормив Гришу, под глазами обозначились синяки, венки полопались, в ушах шумело, а вечером мне предстояло ехать на вечер к Аксентьевой. Недосып, адреналин и жажда деятельности сказались, и выглядела я странно, и странно вела себя.

— Прошу, милостивая государыня, — возвестил лакей, и я как ошпаренная подхватила ридикюль и понеслась мимо обалдевшего холуя в уже знакомый мне кабинет.

Князя не было. Я выругалась себе под нос, обстоятельно изучила книги на полках — все историческое и религиозное, стоит огромных денег. Открылась дверь, я унюхала несвежий парфюм и влепила себе подзатыльник, ибо какая Вера Апраксина ни стала мужичка, в нее должны сызмальства вбить — приседать, а не нагибаться, расставив ноги и оттопырив роскошную филейную часть.

— Что-то стряслось, Вера Андреевна? — проговорил князь, отмаргиваясь. Он был сильно спросонья, в халате, и я вспомнила, что в обычае этих времен принимать неофициальных гостей за утренним туалетом. — На вас лица нет.

— Угу, да, — пробормотала я, одернула юбку и без приглашения села. Князь Вышеградский меня смутил, в голове и без него пошаливало.

Лощеный блистательный аристократ никуда не делся, но теперь это был невыспавшийся, умотанный на балах, молодой еще и очень интересный мужчина. В моем времени смотрели уже не на то, что для всех, а на то, что предназначено для тебя… Легкая небритость, вымученная улыбка, и мне расхотелось быть стервой.

— Простите, что я так внезапна, князь, — я приложила ладони к вспыхнувшим щекам. — Князь Вершков, о чем вам говорит это имя?

— Вершков? — переспросил князь, тряхнул головой, прошел и сел напротив меня за стол. Мы так-то вдвоем оба лучше, у князя глаза еще покраснее моих.

— Я знаю, что он сватался к вашей сестре, что вы ему отказали, но я знаю недостаточно, поэтому и пришла. У вас есть письмо или, может, записка, или альбом, в котором он что-то писал своей рукой? У вас или у вашей сестры?

Насколько я представляла, Вершков должен был хоть где-то оставить автограф, но Вышеградский молча помотал головой. Он хотел спать, я тоже была уставшей и потому не собиралась его щадить.

— Я не отниму у вас много времени, князь. Расскажите, и я уеду, у меня много дел. Но я не сделаю отсюда ни шага, пока не узнаю все об этом человеке.

В дверь постучали, князь, не поворачивая головы, позволил войти, усатый Казимир расставил перед нами скудный завтрак, но меня устраивала и чашка крепкого чая. Дверь за Казимиром закрылась, князь, глядя на меня из-под полуприкрытых век, произнес:

— Вы знаете о Вершкове больше, чем я, Вера Андреевна. Григорий познакомился с ним в вашей губернии… От него я и слышал, что Вершков сватался к вам еще до того, как стал князем, и получил отказ от ваших родителей… закономерный, но полагаю, что и князь довольствовался бы отказом.

Я, обмочив губы в чае и зашипев — лютый кипяток! — кивнула, потом поморщилась, потом вздохнула. На тот момент, вероятно, отказали бы и Вершкову-князю, мать без всякий сомнений расширила горизонты поиска женихов аж до столицы, Вера спутала ей все карты, вот только как?

— Закономерный, князь. Мои родители видели для меня партию несколько лучше, чем незаконнорожденный сын, князь он или не князь.

— Они согласились на ваш брак с Григорием, — чуть помолчав, заметил Вышеградский. — Григорий признался после, что у них не было выхода, простите, Вера Андреевна, вы сами просили меня об откровенности.

Так вот что взбесило мать, хмыкнула я и не стала скрывать ухмылку от князя: Вера пренебрегла девичьей честью, наверное, специально, чтобы родители волей-неволей выдали дочь за совратившего ее негодяя. Однако Вера была не так и глупа, или это была не ее многоходовочка, а подлеца-кавалера.

— А Вершков?

— К моей сестре он сватался, уже став князем. Естественно, я отказал. Наш род неподходящ для мезальянса.

Не упрекнуть Вышеградского после того, как мои полунищие родители рассуждали точно так же. У Вышеградских галерея почтенных предков, накопленный за сотни лет капитал, заслуги перед короной, у Ворониных ни шиша, но планка была выставлена, раз Веру выдали за ничтожество исключительно после того, как она ему отдала «самое дорогое». Ха-ха, предсказуемо, лишь бы в итоге не родились «байстрюки».

— А ваша сестра? Она как восприняла и сватовство, и ваш отказ?

— Она была фраппирована, — князь отставил пустую чашку, протянул руку к звонку, и я как-то случайно и без намерения остановила его коротким прикосновением. Фраппирован оказался князь, я обругала себя за несдержанность. Князь не милейшие мои купцы, как бы ни нравилось мне общество торгового и мастерового сословия, среди аристократии надо держать в узде свой вольный нрав. — Свет оценил сватовство Вершкова неоднозначно, кто-то считал, что таким образом он наносит мне оскорбление, но поводов думать, что намеренно, ни у кого не нашлось. Что до моей сестры, она, конечно, нашла это дерзостью с его стороны.

Поэтому мелкая дрянь и заткнулась, приняв на свой счет то, что я никак не имела в виду. Пошлая сделка, договоренности, деньги… но хорошо, что этого не слышал сам Вышеградский. Княжна вряд ли выплакалась ему в жилетку, сидит, пережевывает в одиночестве нанесенный мной подлый удар.

Лукея сказала, что Вершков князь так себе — и теперь смысл ее слов понятен, но она же добавила, что партия он богатая, а Вышеградскому не угодил. Но дворовая баба могла подразумевать что угодно, мне требовалась конкретика, потому что я устала жить среди полумер, полуслов и полунамерений.