Вдовье счастье (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 24

Я обернулась, раздираемая противоречиями. Мне нужно говорить о деньгах, а не о дуэли, какая теперь уже разница, из-за чего она произошла?

— Такие унижения не прощают, Вера Андреевна, — отозвался князь. И мне он казался не озлобленным, а усталым. — Григорий это прекрасно знал, вот почему я считаю — не только я, но и весь Кроненберг — что он был инициатором дуэли. Оставь я это оскорбление без ответа, и мне пришлось бы бежать. Оставь я его выходку безнаказанной, мне была бы заказана даже дорога в обитель.

Сорок три тысячи золотом. В такую сумму мой муж оценил давнюю дружбу, а в конечном итоге и собственную жизнь. И если бы он был жив… Никчемный, агрессивный, подлый, безалаберный, а впрочем, дворянство все эти качества в нем без сомнения очень ценило и подменяло другими, «благородными» словами: бонвиван, жуир, острослов, насмешник, каналья.

— Если вас это утешит, князь, — я почти до крови кусала губы, — то выживи мой муж после дуэли, я сама бы убила его. Я не шучу и не преувеличиваю. Он оставил меня и детей нищими в прямом смысле этого слова. Я не знаю, как и чем отдавать долги, у меня нет крыши над головой, — ну, это сейчас она есть, что будет завтра, я не предскажу, а князю не грешно навешать лапши, раз он с готовностью подставил уши. — Я без понятия, чем кормить детей и что есть самой. Это я не к тому, что прошу простить долг, а к тому, что прошу отсрочку.

Мы снова встретились взглядами, и я с замершим сердцем ждала, что князь или кивнет, или помотает головой, но он развернулся к окну, и теперь я видела только его высокую фигуру на светлом фоне.

Уже начинало смеркаться. Как там дети?

— Я не узнаю вас, Вера Андреевна.

— Я и сама себя не узнаю, князь. Имею я право спросить, какое Григорий нанес вам оскорбление?

Князь не повернулся и не ответил. Не так-то легко смотреть в глаза женщине, чью жизнь ты сломал, пусть против воли, спасая себя самого, но я хотела понять, насколько сильной была вина моего мужа и насколько я могу верить своей первоначальной догадке, что все — и оскорбление, и поединок — было лишь для того, чтобы не выплачивать долг.

— Как давно вы сказали Григорию, что предъявите векселя?

— Я не собирался их предъявлять, Вера Андреевна. Хотите спросить, почему векселя, ведь вы же правы, это не вся сумма, которую Григорий был должен мне. Он сам так захотел, считая, что театр окупится и я начну предъявлять права на то, что мне не принадлежит. Я никогда не верил в эти его начинания. Что до оскорбления, удивлен, я считал, что вам все об этом известно. Григорий оскорбил не меня самого, а княгиню, и, разумеется, это было с его стороны провокацией и расчетом. Он знал, что я не могу не ответить. Что я и сделал.

Наш разговор его тяготил, но указать мне на дверь князь даже и не пытался, а я не стремилась понять его мотив. Куда больше меня занимали мотивы покойного мужа — он нанес оскорбление этой смазливой нахальной девчонке, а я добила ее, и хорошо, если дело не кончится новой печной заслонкой.

— И все же, обнажая шпагу, вы рассчитывали, что все обойдется малой кровью, — вздохнула я, и мне хотелось, чтобы так и было. Не потому что я сопереживала хамоватой девице, которая ретировалась, получив отпор, а до того была готова жалить меня, пока я бы не разревелась. Не потому что меня жгло неосуществимое желание вытащить мужа из скалы, оживить и прибить самостоятельно. Не потому что мои симпатии были на стороне князя, но, не обладая от природы сильным чувством эмпатии, я не могла не видеть, что он переживает случившееся едва ли не больше, чем прежняя я.

Так чувствует себя человек, который никак не нарушил правила, но стал причиной чьей-нибудь смерти и до сих пор не может поверить, что безжизненное тело на обочине правда. Так чувствует себя мать, чей ребенок по ее недосмотру… Не смей сейчас думать об этом, Вера, просто не смей.

— Спросите поручика Рузина, — негромко откликнулся князь, и он не шевелился, не двигался, — спросите корнета Иванцева. Два старых солдата вам не солгут, у меня не было шансов. Мне повезло больше, чем вашему мужу… и моему бывшему другу, Вера Андреевна. И кроме того, моя мать… мне стоило бы устроить все так, чтобы Григорий попросил прощения у нее. Тогда, вероятно…

Он не договорил, в дверь деликатно постучали, но не стук послужил помехой. Князь наконец повернулся, и несмотря на то, что лицо его было в тени, я заметила, что на щеке его блестит непрошеная слеза.

Предательство и попытка убийства. Мой муж еще большая погань, чем я считала, особенно если учесть, что оскорбление он нанес пожилой даме. Бесспорно, такое, что князь действительно оказался в клещах.

— Мой муж… оскорбил вашу мать? — зачем-то уточнила я. Я так и не села, беседа вышла настолько болезненной, что сидеть я бы все равно не смогла. Я ожидала насмешки и унижения, снисходительные ухмылки, требования, угрозы, все что угодно, но только не то, что убийца моего мужа считал, что мы с ним оказались в одинаково уязвимом положении. — Я считала, что речь шла о вашей жене.

Князь нахмурился, свел брови, даже, кажется, побледнел, но справился, а я, похоже, опять что-то сказала не то.

— С Марией у Григория никогда не было разногласий, — хмыкнул он с непонятной злобой и внимательно проследил за моей реакцией. Я тоже ухмыльнулась про себя — возможно, они друг друга стоили. Возможно, у них был роман, отсюда довольно дерзкое поведение для княгини. — До самой ее смерти. Что вы еще хотите узнать?

Однако блондиночка жива и здорова, а значит, она не жена князя, а он вдовец или с новой мной познакомилась его вторая супруга.

— Как именно он оскорбил вашу мать? — спросила я, воспользовавшись возможностью узнать до конца хотя бы это. — И как она восприняла оскорбление?

— Вы изменились, Вера Андреевна, — повторил князь ровно и посмотрел на кресло. Я догадалась, что он старается меня усадить и после сесть сам, быть может, он не спал толком все это время. — Он написал мерзейший пасквиль, бездарнейший, надо сказать, но смешной. Надеюсь, его не распевают по всему городу. Княгиня… она чувствует себя уже лучше, спасибо. — Я подошла к креслу и села, князь сделал то же самое с заметным облегчением. — Теперь о деньгах, Вера Андреевна. Это требование моей матери, поэтому я, как бы я ни сочувствовал вам, как бы ни понимал, в какой ситуации вы оказались, не в состоянии это предупредить. Векселя будут предъявлены, а что дальше? — он пожал плечами. — Суд, не могу сказать, что потом.

Я могу. И я потянулась к ридикюлю, открыла его в который уже за сегодняшний день раз, покопалась в бумагах, достала записку. Князь наблюдал за мной из-под ресниц и явно не ждал, что я вытащу джокер.

— Я намерена вернуться ко двору, — объявила я, стискивая в пальцах записку. — Вы просили меня дать вам об этом знать, что значит — у нас есть шансы договориться. Вы во мне заинтересованы.

Уголки губ князя дрогнули, но и только. Я в сотый раз начала подозревать, что все совсем не так, как мне казалось, а гораздо, гораздо хуже.

— Я просил? — переспросил князь без малейшей наигранности. — Вера Андреевна, это недопонимание. Во-первых, я знаю, что вы охотно покинули двор и не вернетесь туда ни при каких условиях, во-вторых, вас не примут, даже если вы станете на колени.

Я достигну когда-нибудь дна, чтобы оттолкнуться и выплыть?

Ни слова не говоря, я протянула князю записку, и ему пришлось податься вперед, чтобы взять ее у меня. Еще несколько бесконечно долгих секунд ушло на то, чтобы он ознакомился с содержимым, и все это время у меня не колотилось сердце. Леонид, дрянь такая, ввел меня в заблуждение, его счастье, если без умысла, иначе ему конец.

— В-третьих, — продолжил князь, — это писал не я. Вы стали жертвой чьей-то жестокой шутки, Вера Андреевна.

Глава пятнадцатая

Я где-то допустила роковую ошибку, и князь свернул разговор. А возможно, я отняла у него и без того много времени.

Он сухо попрощался со мной и вышел. В недоумении остались слуга, который бестолково терся с подносом за дверью, и я, которая с удовольствием забрала бы с собой все, что на этом подносе было. Но слуга взглянул на меня так, что стало кристально ясно — мне в этом доме задерживаться не стоит, пока не вытолкали вон.