Прочь из моей головы (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 7

Со стоном я уткнулась в собственные ладони.

Стрелки часов подбирались к двум пополуночи. Если так пойдёт дальше, то ложиться спать мне и не придётся – к восьми уже пора собираться в «Нору»; лениво трепыхнулась мысль: может, написать Тони и соврать, что заболела? Хотя, наверно, так будет даже хуже. В одиночестве у меня точно съедет крыша, не из-за голосов, так из-за попыток разобраться во всём, а за стойкой голова обычно занята заказами – капучино, латте, флэт уайт, на соевом молоке, на миндальном, с сиропом, со сливками, без кофеина… Ассоциативный ряд предсказуемо вырулил к горячему шоколаду, оттуда – к Йену, ванне и остальному, и голову буквально сдавило болью.

– Хватит, – пробормотала я. Встала, шатаясь, подошла к холодильнику, вытащила упаковку таблеток из прозрачного контейнера в дверце. – Хватит, больше не могу. Не могу.

Руки дрожали, и извлечь лекарство из блистера получилось не сразу. Зато потом таблетки выскочили сразу из двух соседних ячеек, запрыгали по столешнице. Звук показался забавным, и с каким-то остервенением я принялась выдавливать остальные.

«Урсула, хватит. Ты же не собираешься?..»

Йен не договорил – умолк. Я тяжело оперлась на стол; кухня закружилась вокруг меня, горло перехватило.

– А если собираюсь – то что? Что ты сделаешь? – Глаза снова жгло; щекам было горячо и мокро. – Тебе вообще какое дело?

Он не ответил.

– Знаешь… иди ты.

А в следующую секунду я ощутила тепло на своих плечах – и тяжесть. Вздрогнула, подняла взгляд – но в тёмном оконном стекле отражалась только худая черноволосая женщина в ярком халате, одна посреди огромной светлой кухни.

«Урсула, прости. Но я существую, и Салли тоже, и тебе придётся жить с этим».

– Так себе утешение, – выдохнула я. На самом деле мне полегчало. Головная боль никуда не делась, и дурнота тоже, но руки хотя бы не тряслись. – Не переживай. Справлюсь. Таблетки и крыши мы уже проходили, урок я усвоила. Честно. Просто мне бы сейчас заснуть, а без снотворного…

Йен, кажется, улыбнулся.

«Ты заснёшь и без лекарств, поверь мне. Умой лицо холодной водой и ложись в постель».

Я послушалась беспрекословно, как марионетка. Не верила до последнего момента, что смогу расслабиться, но стоило забраться под одеяло, прижаться к прохладной наволочке щекой – и снова нахлынула призрачная тяжесть, приятная и тёплая. Потом прямо внутри меня, вклиниваясь в хаос, в белый шум, зазвучала песня, тихая, немного гортанная, с трудноразличимыми словами. Йен снова пел, но не ради загадочных чародейских целей, а для меня.

Просто красивый голос в моей голове; только мой.

Сон навалился почти сразу.

«Сестра, утро, сестра, утро, сестра, утро…»

Будильник из Салли получился на редкость однообразный.

– Встаю, встаю, – пробормотала я, переворачиваясь на другой бок. – Ну почему нельзя хотя бы раз встать попозже?

Вопрос был риторический, но Салли отчего-то замолчала. А когда подала голос снова, он звучал немного обиженно.

«Уже попозже».

Это что, упрёк? От моей персональной говорящей морозильной камеры? Я так удивилась, что даже глаза открыла.

На туалетном столике красовался пижонский белый цилиндр.

– Твою мать!

Я вспомнила. Анну в её умопомрачительном пальто, потом неудачливую воровку, и – по экспоненте – странного типа в апельсиновом плаще, и глиняных кукол, и каверну, и внетелесный опыт, и… и Йена. У меня вырвался глухой стон; голову снова как тисками сдавило, хотя это было лишь слабое эхо вчерашнего приступа. Мышцы тоже отзывались на каждое движение тягостным ноющим ощущением, видимо, реагируя на перегрузки, которые устроила моему телу сначала Салли, а потом… потом этот аморальный чародей.

«Итак, солнце моё, ты уже смирилась с нашим существованием? Или, вернее сказать, сосуществованием…»

Лёгок на помине.

– Предпочитаю шизофрению, – огрызнулась я. – С врачами хотя бы можно договориться.

Йен усмехнулся.

«О, поверь, я тоже очень сговорчивый. Главное – подобрать правильный ключ».

Спасибо, как-нибудь обойдусь.

«Сестра, тренировки, – поскреблась изнутри черепной коробки Салли. Подумала, добавила твёрдо: – Нужно».

Честно, я готова была в кои-то веки побороться за здоровый утренний сон, но тут до меня дошло, что на улице слишком шумно для пяти утра – и светло. Чёрные гардины из плотного сукна и двойные оконные стёкла отсекали спальню от городской суеты, но не полностью же; гул двигателей на проспекте через двор, музыка в пиццерии, голоса, собачий лай, скрип качелей, отдаляющийся вой сирены – урбанистический прибой, звуки, настолько привычные, что днём почти незаметные для уха…

Но не задолго до позднего зимнего рассвета, когда совы-трудоголики уже свалились от усталости, а жаворонки-трудоголики ещё не очнулись.

Резким движением я распахнула гардины и на секунду зажмурилась – свет резанул по глазам. Шпили далёких футуристических небоскрёбов впивались в небо, зеленовато-синее, как аквариумное стекло; ошмётки облаков раскидало к горизонту, изрезанному высотками. Пиццерия внизу, во дворе, оказалась забита до отказа – свободных столиков почти не было видно через стеклянную крышу. Прямо напротив подъездной аллеи стояла красная машина с открытым капотом, и смуглая женщина в объёмном пальто болтала по мобильному, яростно жестикулируя разводным ключом. Мы, насколько помню, были почти соседками – она жила двумя этажами ниже, на семнадцатом, такая темпераментная красотка с примесью южных корней, полностью во вкусе Йена…

«На шестнадцатом».

Спасибо, Салли. Не то чтобы это было важно, конечно.

«Тренировка, – напомнила она флегматично. – Поздно».

У меня аж скулы свело.

– Ну да, ну да… Уже поняла, что поздно. Осталось посмотреть, насколько.

Телефон обнаружился под белым цилиндром. Я провела пальцем по экрану и недоверчиво моргнула.

Девять двадцать три. Моя смена в «Норе» начинается в восемь. Я проспала работу и… и… так, а почему ни одного звонка от Тони до сих пор? Не припомню, чтобы он когда-то отличался лояльностью к прогульщикам, тем более в горячие утренние часы. В прошлый раз у меня уже в пять минут девятого было десятка полтора пропущенных.

В груди похолодело. Тот тип в оранжевом, он же вчера болтал с ним…

Ноги подкосились; пришлось опуститься обратно на кровать. В адресной книжке номер Тони Брауна был в самом верху; я долистала до него, занесла палец над строкой, но руку вдруг свело аж до локтя.

«Не надо», – попросила Салли.

Меня прошибло потом; всего на мгновение потерять контроль над своим телом, но… но раньше такого не происходило. Получается, теперь они могут вмешаться в любой момент? Перехватить управление? Или… или вытолкнуть меня из собственной головы?

В ушах зазвенело.

«Успокойся, Урсула. Салли поступила не вполне уважительно, однако у неё были на то причины».

– Какие? – хрипло выдохнула я. Отложила телефон, провела ладонями по лицу – руки дрожали.

«Ловушка», – лаконично отозвалась Салли.

В первую секунду это не прояснило ровным счётом ничего, но потом меня как озарило.

– Ты хочешь сказать, что тот ублюдок в оранжевом плаще мог прицепиться к Тони?

Вместо неё ответил Йен, тем самым мягким, усыпляющим тоном, каким разговаривают с перепуганными зверьками.

«Вполне возможно. У чародеев есть способы узнавать правду, но ты была достаточно осторожна, чтобы не оставлять следов. Так что наш кукольник, кем бы он ни был, может рассчитывать лишь на то, что ты сама, подобно летящей на огонь бабочке, впорхнёшь в его западню».

Как ни странно, пульс у меня замедлился, и гул крови в ушах затих.

Йен был прав.

Я не оставляла в «Норе» никаких личных данных – ни адреса, ни страховой карты. Формально на моей ставке работал Тони, и зарплату мне выносили в конверте; не то чтобы это было законной практикой, но многие студенты поступали так, чтобы сэкономить на налогах и не спалиться перед деканатом, потому что подрабатывать разрешали только тем, кто сдавал промежуточные выше, чем на восемьдесят пять баллов. Рисковали, конечно – менеджер мог присвоить себе зарплату… Меня это волновало мало: приносил деньги блог, а кофейня была просто источником впечатлений, исходным материалом для статей.