Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Муравьева Ирина Лазаревна - Страница 38

— Откуда взялась эта сволочь?

— А я тебе, Феденька, всегда говорила, что мне этот Виктор не нравится!

— Да я не о Викторе, я о Рокотиче! Скотина продажная!

Жена захлопала ресницами:

— Ну, тут все написано, Феденька! Что ты?

— Иди, Надя, спать, я попозже приду.

Недоумевая и огорчаясь, Надя Кривицкая уплыла в спальню, а Федор Андреич схватил трубку и набрал Пронина.

— Не спишь, Семен Васильевич? — приглушенно спросил он.

— Заснешь тут! — так же приглушенно ответил Пронин. — Все настроение насмарку!

— Что будем с Виктором делать? Лучший оператор на студии!

— А вот об этом, — с нажимом сказал Пронин, — мы с тобой завтра утром поговорим. Не по телефону.

Утренний разговор был коротким.

— Он уже уволился, твой Хрусталев. Он у нас больше не работает. И правильно сделал.

— А дальше-то что? — угрюмо спросил Кривицкий.

— Мне тут с Одесской киностудии звонили. Спрашивали, какой он оператор. Я сказал, что оператор он первоклассный. А остальное, сам понимаешь, мы обсуждать не стали. Так что пусть едет в Одессу. Для всех это выход.

Поезд Москва — Одесса отходил с четвертой платформы. На Киевском вокзале было, как всегда, не протолкнуться, но легкий, прозрачный снег, внезапно слетевший с высокого неба, украсил собою и эту суету, и бестолково бегущих, толкающих друг друга, огрызающихся друг на друга людей, и груды наваленных на тележки чемоданов, и пропотевшие спины носильщиков, и обреченно готовые к длинной дороге вагоны, за грязными окошками которых мелькали руки, головы, плечи, воротники и шляпы. Хрусталев стоял на подножке своего десятого вагона и курил. Толстая веселая проводница с флажком в обветренной руке подмигнула ему:

— Поедем сейчас с ветерком! Не грусти! Небось ждешь кого?

— Да нет. Уже попрощался со всеми. Давно.

Вчера вечером позвонил Федор и пожелал счастливого пути. Предложил денег:

— Мало ли какие будут расходы на первых порах…

Он поблагодарил и отказался.

— Скоро увидимся, — сказал Кривицкий. — Не беспокойся за Ингу с Аськой. Ты знаешь: всегда, чем могу…

Инга тоже позвонила.

— Аська тебе «Наполеон» испекла. Сейчас привезет, уже уехала. Ты ее подбодри, если можно. А то она ходит сама не своя.

Аська приехала с коробкой из-под куклы, в которой лежал кусками нарезанный «Наполеон».

— Я тебя заберу к себе на весенние каникулы, — сказал Хрусталев. — Будем с тобой гулять вдоль моря. Тебе понравится.

Она закусила губу и посмотрела на него исподлобья заплаканными глазами.

— Можно я тебя завтра провожу на вокзале? — спросила она.

— Не нужно. Вокзал — это шумное, глупое место. Тебя затолкают.

Сейчас он курил и смотрел, как прозрачный снег становится гуще, словно пытается скрыть от него знакомые очертания родного города, который он покидал навсегда. И вдруг в этом снеге он увидел знакомую грациозную фигурку, уже располневшую от беременности, и сердце его дико застучало. Марьяна торопилась к его поезду под руку с Александром Пичугиным, который нес в другой руке небольшой чемодан. Они поравнялись с Хрусталевым и оба замерли.

— Кто из нас уезжает? — насмешливо спросил Хрусталев, боясь, что они услышат, как сильно стучит его сердце.

— Я, — смущенно, но твердо ответил Пичугин. — Меня ваш друг Петр, с которым я у вас тогда познакомился, приглашает к себе художником по костюмам.

— А как же невеста? — спросил Хрусталев и сразу же пожалел о своем вопросе.

Пичугин покраснел и, не отвечая, поставил ногу на подножку. Проводница проштамповала его билет.

— Подожди меня здесь, мартышка, — сказал он сестре. — Я чемодан поставлю и сразу вернусь. У нас еще десять минут.

Хрусталев спрыгнул на платформу и башмаком погасил окурок. Она стояла совсем близко от него и смотрела на него своими ясными, полными слез глазами.

— Ну, видишь, как все получилось, — сказал он негромко.

— Да, вижу, — ответила она.

Тогда он наклонился и поцеловал ее.

— Поедем со мной.

— Я замужем, Витя.

Он не мог смотреть на то, как дрожат ее губы. Она повторила:

— Ты слышишь? Я замужем.

Повернулась и, так и не дождавшись Пичугина, быстро пошла к выходу из этого огромного, забеленного снегом вокзала. Он смотрел, как она идет, не оглядываясь, уходит от него и уносит в своем теле их ребенка, торопится, как будто боится, что не справится с собой, вернется или вдруг закричит громко, на весь вокзал, от той же самой боли, которую чувствовал сейчас и он и от которой ему тоже хотелось кричать.

Проводница взмахнула флажком. Поезд медленно и словно неохотно тронулся и начал дробно постукивать колесами. Проводница поднесла к уху транзистор.

— Люблю я эту песню! — сказала она. — Погромче сейчас сделаю. Ты, парень, послушай!

Мягкий и, как показалось Хрусталеву, знакомый женский голос запел с чуть заметным грузинским акцентом: