"Фантастика 2024-68". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Шилов Игорь Александрович - Страница 37

Меня ошеломляет врожденное умение кочевников гармонично сосуществовать с пустыней. Любую свободную минуту я провожу, тихонько наблюдая за популярной детской игрой, в которой писклявая малышня зашептывает сусликов и змей, своих самых ненавистных врагов.

Ловко играя тоном, юные пустынники бормочут захваченным врасплох животным нелепые ритмичные стишки. Эти нехитрые считалки, к моему потрясению, заставляют зверье, пусть даже всего на несколько минут, выполнять простейшие приказы и даже драться между собой…

А еще я понимаю, что чу-ха-хойя не так примитивны, как кажутся на первый взгляд. Среди сокровищ племени имеются специальные электронные водосборники, похожие на складные цветки. Их пластины сделаны из тонкого легкого сплава, и когда во время перехода каждая семья стаи разворачивает такой на ночь, к утру караван получает несколько литров свежей воды.

Еще у них есть зеркальные солнечные накопители, с помощью которых крысолюди заряжают батареи прочих устройств, которых меньше. Главными среди них являются электронные карты, которыми владеют старейшины, не очень точные и барахлящие, но незаменимые в этом бесконечном походе. И специальные зажигательные устройства, которыми чу-ха-хойя разводят костры, вместо топлива используя собственное дерьмо, кости животных и собранные в пути ветки колючего кустарника.

Деньги, что странно, у кочевников тоже есть. Но Джу-бир-Амрат говорит, что проклятая бумага годится только для не менее проклятых городов, где странники время от времени покупают специи, свежие батареи и фильтры, ножи, ножницы и прочий бытовой скарб, лекарства, алкоголь, серебряные кольца и серьги, а еще фанга и баллоны с газом для буар-хитт.

Это кажется странным, но у чу-ха-хойя нет хвостов. Более того, если в племени рождается хвостатый ребенок, его купируют еще в первые дни. Также во всем лагере не находится ни одного зеркала, посуду запрещено натирать до блеска, а потому я до сих пор не представляю, как выгляжу со стороны.

Первым же вечером на стационарной стоянке пытаюсь всмотреться в стоячую гладь пруда, но молодые самки с шипением гонят меня от воды; они предупреждают, что так я могу вызвать злых духов или накликать на стаю неудачу.

В остальном мои пленители почти не религиозны. Их шепотки и долгие взгляды на небо едва ли можно счесть молитвами, и лишь иногда старейшины собираются в тесный круг, где бросают граненые гадательные камешки…

Джу-бир-Амрат внимательно следит за мной, и днем, и по ночам, когда я притворяюсь спящим. Как становится понятно почти сразу, мой спаситель и хозяин является одним из самых опытных воинов и охотников племени, почти готовым стать старейшиной. Его уважают, и пусть слово Амрата на советах не последнее, к нему прислушиваются даже старики.

Причудливый прозрачный костюм окончательно сходит с моей кожи, рассыпавшись по воздуху тонкими сухими лепестками. Рубцы на висках собираются повторить его побег.

Они оказываются вовсе не застарелыми шрамами, а двумя круглыми нашлепками из незнакомого материала, напоминающего мою собственную кожу. Внутри дисков будто скрыта упругая мембрана, а к вискам они крепятся на сотни крохотных иголок с крючками на концах. Несмотря на плотность сцепления, сейчас они начинают отваливаться от пыли и пота.

Джу-бир-Амрат замечает это и даже предлагает мне короткий черный нож, глянцевый и неровный, словно выточенный из вулканического стекла. Дерни, говорит он, и обрежь. Но стоит мне потянуть за отлепившийся край, как голову пронзает резкая боль, и я оставляю попытку. Амрат смеется над моей нерешительностью, сравнивает с трусливым ребенком, но не настаивает.

Судя по всему, в обществе Стиб-Уиирта я остаюсь кем-то вроде ручного зверька. К удивлению всех, и даже старейшин, весьма понятливым зверьком. И даже пытающимся говорить.

Взрослые чу-ха-хойя охают в умилении, стоит мне взять в руки чайник, или ведро, или попробовать заштопать дырку на старом коричневом балахоне, который подарил Амрат. Дети злобно пищат и дразнятся.

Окружающие меня существа будто бы не верят, что такое убогое создание, как я — безволосое, отталкивающее, страшное лицом, но смутно напоминающее самих чу-ха-хойя, — вообще способно к осмысленным действиям.

А я продолжаю терять невидимые нити, связывавшие меня с прошлым. Образы и смыслы таких понятий, как латекс, абсент, метрополитен, арбалет, вакуум, небоскреб, микропроцессор, героин, потребительская корзина, канализация, сингулярность, аппендицит, фотон или сейсмограф кажутся мне сказочными; будто бы выдуманными сказителем с крепкой фантазией, хотя меня не покидает ощущение, что некоторые из понятий просто сменили имена и остались жить в моей голове по поддельным документам.

Убедившись, что я умею не только смешно стонать от брошенных в меня детьми камней, меня заставляют работать на подхвате у самок. Поэтому каждый день я усердно драю песком медную посуду, исправно хожу за водой, по мере сил помогаю чинить волокуши и латать дыры в кожаных шатрах.

Не могу сказать, что меня кормят от пуза, но и голодать не дают. И пусть еду в семье Амрата я получаю последним, ни разу не обделяют.

Любопытный уважаемый воин даже дает мне кличку: теперь желтошкурые кочевники в насмешку называют меня Ланс, что на их диалекте значит «бегущий».

Каждый день до зубной боли похож на прожитый, и я перестаю вести им счет. Пустыня смеется над календарями, сжигая страницы на бледном раскаленном песке.

Стоянка у треугольного пруда длится больше недели, но племя наслаждается прохладой и обилием питьевой воды, не спеша двигаться дальше.

Я узнаю все больше про чу-ха-хойя и их мир, который именуют Тиамом.

Джу-бир-Амрат отнюдь не болтун, но иногда становится чуточку добрее и отвечает на мои вопросы. Скаля раскрашенные клановыми узорами зубы, он от души смеется над их глупостью и неказистой грамматикой бледношкурого, но все же рассказывает. Про большую воду на западе от большого песка. И про крупные города, в которых живут неразумные сородичи чу-ха-хойя. И про ближайший их них, что лежит во многих переходах на юг…

А еще он пытается вызнать про меня и прошлое, но мне нечем порадовать зубастого хозяина. Убедившись, что не добьется правды ни лаской, ни угрозами, ни побоями, Амрат оставляет меня в покое. Однако, в отличие от соплеменников, продолжает наблюдать, причем с интересом и азартом, будто видя нечто, скрытое от других.

Однажды вечером, перебрав с хмельным напитком, он уводит меня от стоянки. И берет буар-хитту, отчего мои колени подгибаются, а руки начинают дрожать.

Заметив и унюхав страх, Амрат смеется и грозит утащить меня на веревке. Его смеху вторят злые дети, пытающиеся покусать мне ноги. Я собираю в кулак остатки мужества и выхожу из шатра — если бы чу-ха-хойя хотели меня убить, не стали бы спасать, верно?

Мы снова идем в пустыню, на этот раз вдвоем. Отходим от оазиса не меньше тысячи шагов, и подвыпивший Джу-бир-Амрат внезапно учит меня стрелять. Вероятно, намеревается немало позабавить себя зрелищем неловкого зверька, но…

Оружие кочевника оказывается тяжелым, громоздким и неудобным, особенно для моих рук. Но, несмотря на заливистый писклявый смех, хозяин буар-хитты все равно не уходит из-за моей спины, а его покрытая шрамами лапа лежит на рукояти изогнутого ножа. Я не совершаю глупостей — даже пристрели я спасителя, в пустыне найду лишь собственный смертный приговор…

Послушно выполняю приказы. На потеху отважному воину учусь заряжать фанга, запирать узкую камеру, подавать газ и неловко целиться в круг, нарисованный на песчаном склоне в паре десятков шагов.

Когда Амрат заканчивает пояснять, он со смехом дозволяет мне выпустить сразу три драгоценные фанга. С его разумения они все равно окупят предстоящее веселье. Я стреляю, перезаряжаю и стреляю снова.