Дни поздней осени - Сергиенко Константин Константинович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/41
• Следующая

Разговор с дедушкой. Показал новые книги от господина Брунинка, одну подарил.

— Так, так. А что же наши «этюды»?

Я принесла блокнот. Он полистал.

— Хорошо, почитаю.

Лучше бы не читал ты, дедушка. Там у меня аккуратно выписаны самые известные места из Тургенева, Гоголя. Например, «чуден Днепр при тихой погоде...». В конце концов, и это полезно. Я переписывала, изучала стиль, старалась не делать ошибок. Почерк вырабатывала, в конце концов. Благодаря этому начинанию я перечитала кое-что из «Записок охотника» и многое из третьего тома Собрания сочинений Николая Васильевича Гоголя. Есть и две фразы из Пушкина. «Я приближался к месту своего назначения» и «Гости съезжались на дачу». Весьма короткие, изящные сочинения.

— А что же с нашим кружком? — спросил дедушка. — Быть может, ты передумала поступать?

— Нет, — пробормотала я.

— Надо работать, — сказал он.

Еще говорил о чем-то. Прямо не распекал. Мое «поведение» ему известно, но он выжидает, хочет понять, в чем дело. Дедушка очень умен.

Читаю, перечитываю дневник. Это история наших отношений. Что же было меж нами? Тут есть загадки. Когда сказала, что собираюсь поступать в университет, он усмехнулся. «В университет? Скажете, что еще на исторический факультет». — «Как вы догадались?» — спросила я. «На исторический факультет — это прекрасно!» — сказал он язвительно. А в самом деле, как догадался? И рассказы о ней. Со мной много сходного. «Девушка живет в большой дружной семье...» Да, видно, многое повторяется в жизни.

С утра позвал меня дедушка. Вручил блокнот.

— Благодарю. Ты хорошо изучила стиль классиков. Не отличишь.

Я промолчала. В глазах его мелькнула боль.

— Иди.

Какая я все-таки дрянь! Ломаю комедию. На ближних все вымещаю. Только папа спокоен, пишет свою диссертацию. Просил меня сверить цитаты из Пушкина. Сидела, сверяла. После обеда пойдем в кино.

...20.10. Смотрели в «Повторном» «Андрея Рублева». Ужасно мрачно. Вот она, наша история. Совсем не такая, какую проходим в школе. И где же правда, в картине или учебнике? Я после фильма взялась за «Историю Нидерландской революции». Интересно дедушка пишет, но тоже все мрачно. Испанцы в Голландии потрошили младенцев, а гезы вырезали сердца у испанцев. И этим всем я должна заниматься. В истории столько крови! Нет, уж я лучше буду сидеть за кульманом в обыкновенном КБ.

22.30. Окончилось все так, как начиналось. И на губах осталось только малость. Да, на губах осталось. Губы его до сих пор ощущаю. Теперь я знаю, каким был тот первый поцелуй. Он был мягким и осторожным. Он упал в меня наподобие холодящего мятного шарика и блуждает внутри до сих пор. То к самым губам подкатит, то сердце тронет, и тогда оно сильно бьется. Поцелуй живет во мне сам по себе. Иногда начинает мучить и жечь, требовать повторения. Но повторить его невозможно. Я не хочу любить, не хочу. Я поняла, что это ужасно. Только к малой любви судьба благосклонна. К большой — никогда. Почему в настоящей любви не бывает благополучия? Кончается все трагично. Зачем же любить тогда? Чтобы погибнуть, как Ромео с Джульеттой? Как Глан и Гетсби, как Жюльен Сорель и Анна Каренина? Надо жить, а значит, любить не надо. Целуйтесь, флиртуйте, играйте в любовь, но гоните прочь Любовь Настоящую. Она вас погубит, отравит, сведет в могилу. Я знаю, что ничего в моей жизни больше не будет. Только это лето. А мне ведь всего шестнадцать. Вот вам большая любовь...

Был урок на летнюю тему. Нина Петровна читала отрывки из сочинений. Одни написали хохму, другие глупость, третьи добросовестный отчет. На перемене Нина Петровна подозвала меня:

— Подожди после уроков, вместе пойдем домой.

Как она модно одета. Еще молода и красива.

Мне нравится Нина Петровна. У нее черные как смоль волосы и глаза черные тоже, что называется, жгучие. Лицо тонкое. И вся она тонкая, изящная, высокая.

Пошли на бульвар, посидели на лавке. Она отдала мне тетрадь с сочинением:

— Как понимаешь, читать я его не могла.

Вытащила сигареты, закурила:

— Ты знаешь, Маша, мне всегда была интересна ваша семья. Книжки твоего деда читаю, слог хороший. Он мог бы писать романы.

Помолчали.

— Одного не понимаю, чего ты хотела добиться этим пассажем?

— Сама не знаю... — пробормотала я.

— Прочел бы еще кто-то. Можешь себе представить?

— Могу...

Молчание.

— Пользы от этих выходок нет. Если что-то случилось, лучше в себе пережить, не трепать нервы ближним.

Она курила быстрыми, нервными затяжками.

— Меня не это сочинение беспокоит. Когда увидела тебя, поразилась. Ты так переменилась за это лето. Где прежняя Маша? У тебя отчужденный вид, тоска в глазах. Что же случилось?

— Не надо, — быстро сказала я. — Не расспрашивайте, Нина Петровна.

— Иногда легче выговориться.

— Не надо, — твердила я, а из глаз уже слезы катились.

— Хочешь закурить? — внезапно спросила она. — Это успокаивает.

И я курила крепкую сигарету, правда, в себя не вдыхала. Она засмеялась, показав красивые ровные зубы:

— Вот бы увидел директор! Учительница с ученицей покуривают на бульваре.

— А почему вы не уехали за границу? — спросила я.

Она только махнула рукой:

— Мне и ехать-то совсем не хотелось.

— Но там интересно.

— Да, интересно... — Больше объяснять не стала.

Поговорили немного о школьных делах. Из класса ей больше всех нравятся Виталик Панков, Лена Корф и Лиза Потехина.

Сидела и думала, что я дрянь. Ведь понимала, что дальше Нины Петровны сочинение мое не пойдет. Тоже мне бунт. Ничего другого, кроме хорошего разговора с понимающим человеком, не ожидала. А внешне целая фронда. Увы, на истинную фронду я не способна.

Внезапно спросила:

— Вы любили кого-нибудь?

Она пожала плечами:

— Почему же нет.

— А сейчас любите?

Она сделалась серьезной. Вытащила еще одну сигарету, щелкнула зажигалкой.

— Я знаю, почему вам не хочется отвечать на этот вопрос.

— Почему?

— Потому что сейчас не любите. Любили, разочаровались, а теперь никого не любите.

Она посмотрела на меня внимательно:

— Уж не влюбилась ли ты?

— Нет, — ответила я.

— А на мой счет ты ошиблась.

— Вы любите? Тогда, разумеется, мужа.

Молчит, улыбается, смотрит мне прямо в глаза:

— Мне кажется, и ты любишь, Маша. Тех, кто любит, можно узнать по глазам.

— Вы счастливы, Нина Петровна?

Она вздохнула:

— Что же тебе сказать? Я счастлива и несчастлива... Терпи, Маша, все будет хорошо. Ты очень юна. Все будет хорошо, Маша...

Эта встреча немножко меня оживила. Я потом еще прошлась по бульвару, разглядывала старушек, детей, собак. Удивительные все же существа старушки, собаки и дети. Вот старенький пудель схватил в зубы дырявый мячик и, счастливый, семенит за хозяином. Старушка сидит с вязаньем. Бросит взгляд на испещренную солнечными пятнами дорожку, улыбнется и снова вяжет. А детишки, те и вовсе бессмысленно копаются в песке, но довольны, веселы. Так мало всем нужно! И вот уже весь бульвар налит до краев довольством и покоем. Щебечут птицы, щебечут дети, воркуют старушки, собаки радостно лают. А ты, Маша Молчанова, бредешь со своею тоской, со своим несчастьем. И сколько это продлится, боже ты мой...

• Предыдущая
• 32/41
• Следующая