Старость аксолотля - Дукай Яцек - Страница 23

– Скажи честно: вам удался бы рай где-либо за пределами Рая?

Гжесь помедлил с ответом, пока они не остановились над Утесом, в тени башни. С высоты более чем стометрового геологического обрыва они увидели панораму выжженной солнцем равнины, все так же почти мертвой, с немногочисленными пятнышками Жизни, наверняка принесенной из Рая ветром и животными. Вдали, почти на горизонте, в волнах разогретого воздуха мерцали скелеты древних нефтяных вышек и ветряных электростанций, с такого расстояния даже при максимальном зуме напоминавшие скорее чудовищные картины технофэнтези.

– Я выдам тебе страшную тайну, Даг: меня уже ни черта не волнует, удастся нам этот Рай или нет.

– О, так нас тут не слышат? – Даг издал громкий смех Орсона Уэллса. – Старый добрый параноик!

– Эх… У меня уже нет сил что-либо затевать, – «Аль-аср» с несвойственным роботу изяществом сел на землю, подтянув колени под подбородок. Эмот парижской меланхолии отобразился в виде лица Леонарда Коэна[137]. – Или куда-то бежать. Сколько можно? Все то же самое заново. Больше не хочется, в самом деле.

Старый «Шмитт-4» присел рядом, в полтора раза крупнее и массивнее, угловатая гора промышленного железа в противоположность изящному «Аль-асру», пришедшему будто из «Сказок тысячи и одной ночи».

Дагеншелл эмотировал угощение сигаретой. Гжесь эмотировал поджигание сигареты и протяжное выпускание дыма; затем оба вместе эмотировали дружеское молчание.

Все это настолько подавляло, что Гжесь через сто девяносто четыре секунды подкрутил себе «Морфея» до тридцати процентов.

Перед ним по равнине плыли фата-морганы кораблей и городов. Людаки и мартышки с башни швыряли в обоих роботов камешками и мумиями аксолотлей.

– Значит, это и есть твои малыши?

– Мои, не мои…

– Не будь таким скромным, – Дагеншелл перешел на частоту крипто. – Который это уже твой заход?

Гжесь поежился уже от одного слова. «Заход»! А потом начал мысленно считать: если первый был у изначального Винсента Чо в изначальном проекте «Генезис» от «B & B», второй и третий – японские живорожденные Чо, перезапущенного у замковцев РА, а потом три Жизни у Саламандр в Австралии, потом Вечная Империя Ханов, эпикультурных китайцев, трансформированных из эпосов китайской фэнтези и Джеймса Клавелла, и их сложные для подсчета эпигенезы из глубокой матерницы; а теперь здесь, Настоящий Рай с его раз за разом повторяющимися поколениями…

– От одиннадцатого до пятнадцатого, смотря как считать.

– Когда я услышал, что ты строишь тот Первый Рай, сразу подумал: ну да, ведь ему не требовалось ничего иного, кроме как возврата в прошлое.

– Нам всем это требуется.

– Но мы понимаем, что это невозможно, что мы можем самое большее создать грубую иллюзию Калифорнии. А ты – про ювелирную инженерию ностальгии. – Дагеншелл раздавил сигарету о колено. (Как бы.) – Но, вижу, получилось в точности наоборот, это нечто совершенно новое.

Гжесь натянул на себя лицо старичка далай-ламы.

– Отчасти потому, что ты смотришь уже на позднюю итерацию. Основателями Первого Рая были в основном трансформеры первого поколения из свободной фракции «Black Castle», и на самом деле мы исходили только из одного – выйти за пределы моделей образа жизни до Погибели.

…Подумай. Мы не люди, во всяком случае, определенно не те же самые люди. IS3 не создал полные нейрокопии, мы знали, прекрасно знали с самого начала, что это обман. Никто из нас не прошел бы хорошего теста на идентичность. Мы трансформеры – и тоже не знаем, что это означает. Мы не меняемся, не учимся. Не спим. Тоскуем по телу. Механически повторяем себя, день за днем, год за годом, вечность за вечностью. И во всем этом никак не можем найти для себя иной жизни, нежели эта страшная пародия на жизнь человека. Почему? Почему?

…На что ответ Фергюсона – ты его помнишь, тоже уралец, он высаживал первые Поля Изобилия после Погибели – ответ Фергюсона был таков: всему виной капитализм. Не смейся! Ибо он всегда возвращался к нам через черный ход, а вместе с ним вся его этика, эстетика, ментальность, образ жизни, комплексы и мечты. Отнюдь не потому, что капитализм лежит в природе человека, но потому, что он является самым простым и очевидным решением проблемы распоряжения ограниченными благами.

…В то время как для трансформера это театр пустых форм. Ибо что мы на самом деле делаем? Гм, Даг? С самого начала, с рестарта после Погибели, в каждой конфигурации и альянсе? Я, ты, все Ханы, и королевские, и патагонский котел? Что мы делаем? Впихиваем трансформеров в жизни как в костюмы, в псевдосемьи, в якобы дома, занимаемся якобы работой, изображаем якобы зарплаты и якобы должности, всеми этими старыми ритуалами придавая смысл нашему меховскому существованию. Понимаешь? Наверняка понимаешь.

…Так существовало ли вообще когда-либо человечество, столь же естественным образом – без каких-либо приказов, запретов и идеологических систем – обходящееся полностью без капитализма? Фергюсон его обнаружил: до неолитической революции, пятнадцать тысяч лет назад, до того, как Homo sapiens перешел к земледелию. Когда он функционировал в охотничье-собирательских культурах[138], удовлетворяя свои потребности исключительно тем, что давала ему дикая природа. Тогда он был здоровее, выше ростом, жил дольше, почти без насилия, без эксплуатации, при равенстве мужчин и женщин, без иерархии власти, почти не работая. И это был настоящий рай, Золотой век, Эдем, об изгнании из которого упоминают все мифологии человечества, в каждой культуре, на каждом континенте. Ибо нас изгнали – человек открыл земледелие. Так началась цивилизация, но точно так же началось падение в капитализм и рабский труд, во всю его культурную надстройку. Из которой мы не вырвались до сих пор. У нас нет для этого даже воображаемых инструментов.

…Если не работаешь – зачем тогда живешь? Есть ли какой-либо смысл существования в ничегонеделании, в стагнации, в вегетативной смене дней и дат? Робот стоит без движения, то есть робот не работает, то есть робот мертв. Робот существует для работы.

…Но если бы мы сохранили ту память о тысячелетиях охотничье-собирательской культуры – мы смогли бы так жить, трансформеры смогли бы жить по-настоящему трансформерной жизнью. Вместо того чтобы через силу отыгрывать этот чудовищный театр человека, работающего, чтобы жить.

…И потому мы придумали этот Рай. Но нас настигло проклятие исполнившейся мечты. Ибо стоит тебе сказать «Рай» – и ты думаешь обо всех идеализациях мира до Погибели, которыми полны архивы, о глянцевом Голливуде. Наши первые людаки поглощали все это всеми порами своего воображения. И начался слоеный пирог, как везде: людаки айэсятся, трансформируются, вступают в альянсы и рожают собственных людаков, но уже на основе сильно голливудского эпигенеза, и все это постепенно въедается в матерницу, векторы накладываются на векторы – включи быструю перемотку, и через тридцать килодней у тебя такой вот Рай: «Король Лев», библиотека Диснея и Пиксара, парк сказок и комиксов, с каждым поколением все более инфантильный и оторванный от правды о человеке.

…А может, мне только так кажется.

Дагеншелл эмотировал Сартра, Ханеке[139] и вторую сигарету.

Гжесь эмотировал Вуди Аллена и Пола Боулза[140].

Они сидели и курили. (Нет, но как бы.)

– Госпожа Спиро ничем не поможет?

– А кто у вас правит? – усмехнулся Гжесь. – Только не говори, будто у вас демократия.

– Честно? Я сам до конца не знаю кто.

– Вот именно. Вспомни, как до Погибели выглядело управление в достаточно крупных сетях. Кто-то имеет власть, но кто именно? Человек или программа? Общество или процедура? Все накладывается, процессуализируется, размывается. Хоть убей, но я понятия не имею, откуда взялась госпожа Спиро – из какого-то людаково-трансформерного слоеного пирога, из долговечного вектора Маттернета или чисто из управляющего софта. Наверняка она и сама не знает. Она вросла в матерницу Рая, возможно, мы уже даже ею дышим, – Гжесь эмотировал выдох, на мгновение изобразив на мехмаске облик греческого Борея. – Но я слышал, будто Рандомиты на Канарах с корнем оторвали свой Интернет от Маттер. Это правда?