Змеиная вода (СИ) - Демина Карина - Страница 19

- Антонина Павловна – сложный человек, - женщина шла небыстро, она как-то сразу подстроилась под шаг Бекшеева, держась чуть впереди, но не настолько, чтобы пришлось её догонять. – Но совершенно незаменимый. Без нее больница точно развалилась бы… Простите, как вас зовут?

- Это вы меня простите. Мне стоило представиться. Алексей Павлович. Бекшеев.

- Зима, - сказала Зима, озираясь. – У вас тут уютно. Для госпиталя…

- Людмила. Людмила Ивановна Сидорова… - Людмила Ивановна протянула руку, и Бекшеев осторожно её пожал. Почему-то показалось, что целовать эту руку будет до крайности неуместно. – Это не совсем госпиталь. Скорее и госпиталь в том числе, но больше народная лечебница. Её еще моя бабушка основала. Отдала свой дом. Перестроила… она была целительницей. Родилась в купеческой семье. Потом сбежала из дому.

- Зачем?

- Говорила, что время было такое… идеалов. Что ей хотелось менять мир к лучшему, а отец требовал, чтобы она вышла замуж и рожала детей. Столкновение старого и нового, идей и реальности. Она даже к революционерам одно время примкнуть пыталась.

- Не вышло?

- Скажем так… целители – люди своеобразные. И мысль о том, что нужно кого-то убить во имя общественного блага противоречит самой их сути.

- Понимаю.

- Извините за нескромный вопрос, а Бекшеева…

- Матушка.

- Тогда для меня большая честь познакомиться…

- Я сам от целительства очень далек, - Бекшеев улыбнулся. – Скорее уж я на другой стороне, если так можно выразиться. Профессиональный пациент.

- И не будете против, если я вас осмотрю? – в ясных глазах Людмилы пляшут смешинки. И Бекшеев почему-то взгляд отводит, как будто сделал что-то дурное.

Тихо хмыкает Зима.

И в этом вновь чудится то ли упрек, то ли насмешка.

- Это будет очень любезно с вашей стороны, - говорит Зима. – А то его к целителям чуть ли не силком тащить приходится.

Людмила толкает дверь, которая ничем-то от иных не отличается. Таблички на ней нет, как и иных опознавательных знаков. Разве что перед дверью коврик лежит, и Бекшеев, уважая чужие порядки, старательно вытирает ноги.

- Прошу… - Людмила входит первой.

- Значит, ваша бабушка сбежала. А потом вернулась?

- Когда началась смута. Семью… расстреляли бунтовщики. Она очень переживала… ну и когда успокоилось, когда получила наследство, то решила потратить его на лечебницу для народа. Она считала, что истоки бунта и лежали в народном недовольстве. Что если улучшать жизнь простых людей, им и в голову не придет бунтовать. Моя мама приняла наследство. А сейчас и моя очередь. Только пришлось передать на баланс города. Деньги закончились. Так что я теперь работаю здесь за зарплату…

Кабинет был просторным, но не сказать, чтобы роскошным. Скорее уж ощущалась в нем та самая историческая преемственность, то ли из-за тяжеловесной мебели, явно изготовленной во времена былые, то ли из-за пары портретов…

- Матушка. И бабушка.

- А где…

- Бабушка давно уже умерла, - сказала Людмила, обходя огромный стол. – А мама после войны. Она её тут провела. Тогда госпиталь принимал всех. Раненых. Больных… больных было много. И после войны не меньше. Даже сейчас… сказывается. Она и выгорела, вычерпала себя до дна…

- Сочувствую, - тихо произнесла Зима.

- А я вот не понимала. Не знала, что так будет. И сбежала. Мне казалось, что настоящее дело там, на линии фронта… получилось, как с бабушкой. Сбежала и вот вернулась.

Значит, она и вправду старше, чем кажется. Впрочем, к целителям обычные рамки не применимы.

- Теперь живу. Продолжаю семейную традицию. Только дочери у меня нет. Так уж вышло… но Зоя мне как родная… Зоя Синюшкина. Дочь Ангелины. Вы ведь из-за Ангелины приехали, верно? Он все-таки своего добился…

- Кто? – уточнил Бекшеев.

- Вы присаживайтесь. Захар… на редкость неспокойный, неуемный человек. Я ему говорила, что иногда надо просто смириться. Любой целитель рано или поздно сталкивается с ситуацией, когда нужно просто смириться… ему ли не знать.

Бекшеев огляделся.

Стулья в кабинете имелись в количестве шести штук. Четыре стояли вдоль стены, у самых дверей и предназначались явно для посетителей. Еще один – за столом, и последний – перед ним. На него и предлагалось сесть. Сама Людмила заняла место за столом. И почудилось, что, отгородившись, выдохнула с облегчением, будто этот стол стал преградой.

- А он никак не желает. Конечно, с одной стороны подобное упорство достойно похвалы. С другой… Захар не видит, что его навязчивое стремление помочь мертвым причиняет боль живым.

Бекшеев взял один из стульев у стены и подвинул к столу.

- Боюсь, - Зима кивнула с благодарностью и села. – Не совсем вас понимаю. И да, отчасти мы здесь из-за Ангелины, но Захар…

- Захар Торин. Её жених, - Людмила подвинула папки в сторону. – Он очень… переживает… думаю, весьма скоро вы с ним познакомитесь. Но если не он…

- Скажем так, мы просто хотим разобраться, - Бекшеев осторожно опустился, опираясь на трость. Стул оказался жестким и ожидаемо неудобным. – С Ангелиной, как мне сказали, вы были дружны…

- Да. Наверное, можно и так сказать. Мы познакомились давно. Еще там, на линии фронта… я сбежала. Мне было пятнадцать, а она постарше. Я соврала про возраст. Но Ангелина все поняла. Хотела отправить меня домой, но я уговорила не выдавать… глупая была. Какая я была глупая, - свет в глазах Людмилы чуть погас. – Она как-то умудрилась сделать так, что мы остались вместе. Помогала. Оберегала… благодаря ей я не сошла с ума. И потом… однажды нас начали бомбить. И я совсем растерялась. Это еще в самом начале войны было. У меня в голове не укладывалось, как можно бомбить госпиталь… там же раненые… она меня вытащила. Так что, я ей жизнью обязана. И нет. Все-таки мы не были подругами. Скорее она была моей старшей сестрой. Умной. Доброй. Заботливой. Извините…

Людмила убрала руки под стол. Пальцы нервно подрагивали, да и не только пальцы. Тик проявился и на губах, и на левом глазу.

- Это… нервное… пройдет… знаете… мама хотела, чтобы я отправилась учиться. В Петербург. Бабушка и она были слабыми целительницами, а во мне дар открылся куда более ярко… и я бы отправилась. Если бы не война и глупость эта…

- А потом?

- Потом… потом оказалось, что…

- Поздно?

- Нет. Не поздно. Что у меня вот, - Людмила вытащила руки и распрямила, показывая, как судорожно подергиваются пальцы. – Когда волнуюсь, начинается… порой так, что ручку удержать не могу. Да и так пишу-то с трудом… со мной обычно сидит кто-то, кто записи ведет. В университете сказали, что на общем факультете и без того конкурс большой. Что мой яркий дар по их меркам не так и ярок, чтобы всерьез на что-то рассчитывать. А нервы… нет, у меня приняли экзамен. Плюс рекомендации руководителей… зачли работу в госпитале. И дали диплом. Вроде бы и радость, а толку… практика ограничена. Мне и посоветовали ехать в провинцию, поискать какой-нибудь госпиталь, где все просто и понятно.

Людмила сжала кулаки и выдохнула.

- Я так и сделала.

- А Ангелина?

- Мы… расстались перед самым концом войны… Ангелину ранили… и отправили в тыл. Я осталась. Потом нашла, конечно… а она уже с мужем. Представляете? В госпитале в кого-то там влюбилась…

- В кого?

- В этого… Синюшкин. Смешная фамилия, вот и запомнилась. Я обиделась тогда. Глупая… мне ведь думалось, что она моя и только моя… семья, родня и все такое. Самый близкий человек. А она взяла и замуж! Как-то это…

- Подло?

- Точно. В тот момент это показалось самым настоящим предательством. У меня еще нервы… тик был куда сильнее… в университете отказали… совет этот… попроще… не претендовать… выше головы не прыгнешь… все мои планы… я видела себя блестящим хирургом, гениальным почти… имя в историю и все такое. А тут вдруг раз и конец всем мечтам и желаниям. А еще Ангелина замуж вышла. Вот и не сдержалась. Наговорила многого такого, о чем до сих пор жалею… и сбежала домой.