Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 63

• Предыдущая
• 63/87
• Следующая

— Уже почти десять. После ваших даров — как будто молодость к ней вернулась, опять неугомонная, шаловливая… Спасибо вам… Подождите, это что, муляж?

Рот его скривился от отвращения. Он смотрел, не в силах отвести взгляд, как его любимица, урча и сердясь, возит импровизированный мячик по полу; и в глазах быстро вызревала паника: все-таки менеджера Руслана он не мог раньше не видеть.

— Ты моя прелесть! — сказал я болонке, схватил эту дрянь прямо за шерсть и влепил об стену. — Людей любишь, да?

Шерсть у нее была невероятной длины — ног не видно, — а внутри скрывалось крохотное хрупкое тельце. Baby face, идеальный экстерьер, элитные родители, не вызывает аллергию, не требует выгула… тьфу!

— Какая часть меня тебе больше понравилась?

Она успела только коротко вякнуть в ответ и не издала больше ни звука. Я мгновенно потерял над собой контроль: шарахнул ею об пол, тут же — снова об стену, и снова об пол; и мужчина грузно бросился вперед, оглашая холл жалобным воплем:

— Мальвина!!!

Поймать его за ногу, опрокинуть — раз и два. Выполнить добивание — три. Неподвижный меховой ком я бросил ему на лицо.

НЕ-НА-ВИ-ЖУ!

— Стоять! — рявкнул я Балакиреву, вымахнувшему в гостиную. Пистолет в моей руке трясся. — Даня, двери открывай!

Пятясь, вышел в прихожую. Спину обдало холодом — это Долби-Дэн распахнул дверь на улицу.

— Ты ж обещал, сука! — выплеснул Балакирев.

— Ключи в портьере, в левом окне, в складке держателя.

Он не двинулся с места, люто глядя на меня.

— Только пискни про нас, — неожиданно спокойно сказал он. — Пискнешь — вернем сюда.

— Ты подожди, может, я и сам вернусь, — ответил я. — Решетки на окнах усиль.

Поговорили. Даня сзади держал дверь и горячо шептал: «Друг, вперед! Друг, вперед!»

И правда, друг…

Вперед в моем случае было назад. Задом я и выполз на крыльцо. Интересно, как это смотрелось со стороны? Я вспомнил давешний бред с участием Неживого. Никакая машина у входа нас не ждала: ни с полковником внутре, ни с кем-либо еще. Сны не всегда пересекаются с реальностью, хоть это утешало. Дверь плавно закрылась; музыкант подхватил меня под мышки, перехватил поудобнее, — и мы побежали, полетели, все дальше и дальше от этого морока, не замечая, какими глазами смотрят на нас люди, едва не теряя сознание от пьянящего, настоящего воздуха улицы…

…Когда мой конек-горбунок в третий раз споткнулся, мы остановились. На ногах у него были тапки-шлепанцы: не подумали про обувь. Вдобавок, карманы мои распирала всякая хрень, о которой тоже следовало подумать.

— Отдохни, — сказал я. — Дорога дальняя.

Он поставил меня на асфальт. Я тут же сел, прислонившись спиной к стене какого-то дома. Силы кончились.

— Куда едем? — спросил он.

— На проспект Вернадского, в Никулино. Ко мне домой.

— ЗдОрово. А в милицию когда?

— Не торопись. Милицейские чины, я думаю, тоже своих четвероногих друзей любят и нежат, так что не все просто. Боюсь, в этом городе господами людоедами все схвачено… если не в этой стране… Вот что, малыш. Не стоит нам шляться с пистолетом и ножом. Сходи, купи пару пакетов. Вот тебе десятка, а вон магазин…

Через несколько минут Даня вернулся. Я выждал, пока тротуар очистится от прохожих, туго обвернул ампутационный нож одним пакетом и положил во второй, чтобы дно не прорезал. Туда же сунул пистолет. Уже в пакете вытащил обойму и выщелкнул из ствола патрон.

— Иди на пруды, выбери момент и брось все это в воду. Я здесь подожду… посплю…

— Я быстро.

— Не надо быстро, надо, чтоб никто не видел. И еще… Возьми деньги. На, прячь в карман.

— Зачем столько?

— Бери, я сказал! Все бери!

— Я не понимаю…

— Плохо мне, малыш. Мало ли что со мной случится? Пусть у тебя побудут, так вернее.

— Вы мне это прекратите! — сердито воскликнул он. — Ничего с вами больше не случится, понятно? Кстати, я до сих пор не знаю, как к вам обращаться. Скрипач? Или, может, по фамилии?

— Не заморачивайся, — сказал я. — Какой я, в жопу, Скрипач?

И назвал ему свое имя.

А потом я закрыл глаза…

Когда мимо проезжала машина патрульно-постовой службы, человек уже уплыл из реальности. Менты остановились, лениво вышли из УАЗа, разминая руки.

— Ау, служивый, — дружелюбно обратились они к калеке. — Работаешь? А налоги заплачены?

Тот смотрел на гигантских серых крыс, стоящих возле него на задних лапах; силился проснуться — и не мог.

— Чего молчишь? Глухонемой?

Ответа не было.

— Может, контуженный?

— Не, контуженные в кроватках лежат. Ну, ты! Кто позволил портить, это, как его… облик города-героя?

— А пиджачок стильный.

— Придуривается.

— Берем, старшой?

— Бери.

И человек наконец очнулся.

— Эй, эй, чего творишь! «Афганец», ё… Ё-о-о!

— Ну ты, грязь!

— А-а-а!..

Когда в воздухе замелькали резиновые палки, он успел подумать: хорошо, что Даню отослал.

Как это хорошо…

Никогда еще ни один из особняков на Чистопрудном бульваре — из тех, что в районе Архангельского переулка, — не привлекал к себе такого внимания. Впрочем, миг его оглушительной славы длился всего лишь час, не больше, и началось действие в одиннадцать утра.

Нынешнего утра.

Сначала на вышеупомянутый дом обрушилась милиция, вернее сказать, московский ЗООП, — Зональное объединение по борьбе с организованной преступностью. Из автобуса рассыпались СОБРовцы, оцепили подходы к объекту. Под охраной нескольких бойцов в здание вошла оперативно-следственная группа: следователь из городской прокуратуры, следователь простой, оперативники, эксперты. К ним присоединился еще один человек, тоже в штатском, державшийся словно бы в стороне. Этот последний сам ни во что не вмешивался, однако его постоянно дергали: мол, товарищ полковник, вы только взгляните, мол, а как вам это, Андрей Робертович?

Человек, поименованный Андреем Робертовичем, исполнял обязанности «точеного», что на причудливом милицейском языке означало не просто главный, не просто руководитель операции, а тот, кто является инициатором всего действа. Так что личное его присутствие было совершенно не обязательным, хватило бы и «подсидельника»… однако ж — примчался вместе со своей стаей.

Внешностью товарищ полковник обладал незаурядной, учитывая его должность. Ему бы в кунсткамере под стеклом стоять или в кино играть обиженных жизнью. Большая грушевидная голова, посаженная хвостиком вниз, хлипкое тело, короткие ножки, — все вместе делали его похожим на гриб. И если по молодости гриб был крепеньким, ладненьким, то сейчас слегка потрухлявел, перекосился и, вероятно, зачервивел… Впрочем, никто из коллег и подчиненных не позволял себе сомнительные шутки или усмешки в кулак. Во-первых, Андрей Робертович Дыров служил не в московском ЗООПе, а в Главке (ГООПе), где возглавлял отдел по особо опасным преступлениям. А еще он был известен, как завзятый театрал и высокой пробы интеллигент. Например, подставив кого-нибудь из товарищей, а потом добившись, чтобы того не увольняли по статье за профнепригодность (и получив за это уверения в вечной благодарности), он изрекал что-нибудь вроде:

— Еще Антон Палыч подметил: кто не может взять лаской, тот не возьмет и строгостью.

Или, опустив очередного фигуранта на шхеры, он цитировал того же автора:

— Говорят, что в конце концов правда восторжествует. Но это неправда…

Любил товарищ полковник Чехова. И то ли за любовь к цитатам, то ли за драматические постановки в коридорах своей конторы — с участием ничего не подозревающих сослуживцев, — он заработал погоняло Драматург…

• Предыдущая
• 63/87
• Следующая