Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 52
- Предыдущая
- 52/87
- Следующая
Сергея Лю разделывали без наркоза. Елена делала это вовсе не по забывчивости, а по велению горячего, можно сказать, сердца. Разговоры с Неживым даются тяжело, они кипятят кровь и мозг, оставляя гадкий осадок, и самый верный способ избавиться от этой дряни — дать гневу выход. Найти виноватого, отвинтить ему башку, — что проще, если вот он, лежит перед тобой на операционном столе?!
Инструменты больше не стерилизовали (зачем, что за глупость!). Пол никто не мыл. Конвейер крутился, работа спорилась.
Бывший повар пока еще был в сознании. Обида и злость исчезли, ужас давно сменился апатией. Боль не чувствовалась — совсем. Паралич в некоторых ситуациях милосерднее глубокого наркоза. Когда молодые хирурги взялись за пилы (начали, как обычно, с пальцев на ногах и на руках), когда захрустела кость под ножовочным полотном, Сергей Лю подумал о том, что почти половину жизни он расходовал чужой материал. И вот теперь материал — он сам… смешно. Расплакаться бы от смеха, но слез не было.
Боль появилась, только когда добрались до туловища. К счастью, в этот момент не стало мыслей…
— Эй? — тревожно позвал Балакирев.
Елена оседала на пол: лицо белое, глаза закатились. Нож выпал из руки. Вадим едва успел подхватить ее, а то стукнулась бы головой о плитку.
Подскочил Стрептоцид, бросив пациента на столе. Нащупал пульс.
— Что с ней? — закричал Балакирев.
— Спокойно, жених, — сказал Стрептоцид. — Это просто обморок. Синкопальное состояние, обусловленное ситуацией. От физического и психического перенапряжения.
— И что делать?
— Сейчас… сейчас…
Ваткой, смоченной в нашатыре, помазали виски. Осторожно поднесли ватку к носу. Елена вздрогнула и на мгновение подняла веки.
— Жить будет, — констатировал Стрептоцид. — Подожди, на всякий случай давление померим.
Он измерил у Елены артериальное давление и остался доволен результатом.
— Надо бы ее в спальню. Пущай полетает в объятиях Морфея. Давай-ка, двоечник…
— Не мешай, я сам.
Балакирев легко взял девушку на руки, вышел с этой ношей в коридор и направился к будуару.
— Я сказал: в объятиях Морфея, а не в твоих, — напутствовал его именной стипендиат. — Не приставай там к ней, пусть ребенок отдохнет.
Когда Елену клали на кровать, она пробормотала, не открывая глаз:
— Я тебя люблю, медвежонок…
— И я тебя, вишенка.
— Вы там про голову не забудьте… напомни ему… голову — тоже в контейнер. Для этого кретина… как его… «тенятника»…
Она заснула, не дожидаясь ответа.
— Все сделаем, не волнуйся, — сказал Балакирев, распрямляясь.
Он вернулся в операционную.
И все было сделано. Помощников себе Елены подобрала — что надо…
Каталка с трупом тети Томы убрана обратно в холодильник. Потому что жарко. Жара расползается из котельной по всему подвалу. В печи басовито гудит огонь, а возле дверцы, весь в багровых отсветах, голый и страшный, несуетно трудится истопник, — как бес в аду. На голове — шапочка; к фартуку добавились перчатки. Бутылка, к которой он постоянно прикладывается, — здесь же, на полу. Количество выпитого растет и накапливается…
Вино — его слабое место.
В чем еще этот падальщик уязвим? Я наблюдаю за его скупыми, выверенными движениями. Перед нами физически сильный мужчина и абсолютно уверенный в своей силе. При этом, однако, человек не вполне нормальный — это мягко говоря. Все-таки чавкает специфическую пищу. Плюс к тому, несколько лет просидел в подвале — а это депривация, однозначно. Личность, несмотря на развитый интеллект, деградирована. Таким образом, ясно проступает второе его слабое место: психика.
Компенсируя все свои потери, Крамской строит свой мир, — тем и спасается. Рисует, складывает мозаику, моделирует, приравнивая себя к великим (фамилия обязывает). Он хороший копировщик; я присмотрелся к картинам на его вернисаже — снято с оригиналов, по-видимому, до мельчайших деталей. Вообще, детальность проработки буквально всех его работ — это очень важно. Один макет кремля чего стоит! А его особые отношения с «утилизатом»? Подвинутость в деле домашней кремации, любовь к точному подсчету жертв… Очень тщательный, очень скрупулезный он человек, этот истопник. Патологический педант. Дотошность, вязкость — во всем. Если уж делает, то непременно доводит дело до конца… Казалось бы — сильная черта. И в это же время — точка жуткого напряжения. Вот в чем он более всего уязвим — в своей дотошности.
Потому что выстроенный им мир для него сверхценен.
Каким образом это можно использовать? Да очень просто.
Разрушить его мир…
— Облегчиться не желаешь? — вдруг вспоминает Крамской про меня.
— Мне на унитаз не залезть.
Он умиляется:
— Полурослик ты мой…
Берет меня под мышки, приносит в нишу с унитазом и напутствует:
— Пописай получше.
Секунду-другую я размышляю над его странной заботливостью.
Хотя, чего тут размышлять? Тоже мне, логарифмы. Он не любит мочу в той же степени, в какой и мочевую кислоту, — за то, что портит ему вкус пищи. Наверное, с полным мочевым пузырем и мочеточниками возни много, когда потрошишь свеженького человека.
А я — что я, собственно, такое?
Мясопродукты. Не более того…
…Опять он жрет. Часа не прошло, как опустошил сковороду, — и вот… Ополоснулся после печи под душем, подвязался вечным фартуком, снял с полки стеклянную банку с тушенкой и вывалил мясо на ту же сковородку. Тушенка, естественно, домашнего приготовления. Вилкой или ложкой не пользуется — все пальцами. Жрет и пьет свое красное. Пьет и говорит, жестикулируя бутылкой в руке…
О том, что это в справедливо и даже смешно, что Сергея Лю распилят на заказы. Потому как, если честно, идею насчет производства и продажи корма для собак подал он, китаец чертов. Никак не мог смириться, что остатки от анатомических исследований, а также от пиршеств, которые устраивал себе Крамской, вульгарно выбрасывали. Это было в Питере, когда они еще маленькой коммуной жили. Кстати, элитный собачий корм — исконно китайское изобретение. Императорских любимцев век от века кормили человечиной, — об этом в книгах не пишут, но так оно и есть. Вроде того, как самим императорам для укрепления телесного здоровья подавали мясо воронов-долгожителей… А что? Китайцев много, им друг друга не жалко. Вот мы в России — мы-то что вытворяем?! И так ведь нация вымирает! В России, как нигде в мире, люди друг друга не жалеют — куда там Китаю с его жестокими традициями…
Людоеду, оказывается, больно за державу. Людоед печется о вымирании нации… Это такой сюр, такая шиза, что я на несколько минут теряю чувство партнера. Между тем, умные речи сыплются из этого м у слителя, как фекалии из пасущегося быка…
…Отношение людей к домашним животным — это абсурд, дошедший до высшей точки. Теперь не собачки существуют для людей, а люди для собачек. И это буквально, никаких метафор. Началось с появления парикмахерских, бань, ресторанов, театров, даже публичных домов, — для собак и кошек! Дальше — больше. Хозяин одевается в тон экстерьеру своего четвероногого друга, покупает парные драгоценности, — себе и сучке, — и, спрашивается, кто в этой ситуации настоящий хозяин?.. Финал более чем логичен: кормить собак и кошек мясом людей.
Или это еще не финал?
Именно подобные соображения подвигли учителя биологии прислушаться к советам Сергея Лю и создать семейную «фирму». Зондирование рынка, осторожные предложения прошли на удивление спокойно. Сформировался первый, пусть узкий, но все же круг клиентов, готовых платить за гарантированное качество. Владельцы холеных тварей не то что не ужасались, а подпрыгивали от нетерпения: ну, давай же, ну когда же. И доставали пухлые бумажники…
Счастливое было время. Пусть Виктор Антоныч лишил Крамского жилплощади — не страшно. На квартире у Эвглены, очищенной от лишних жильцов, то бишь ее родителей, стало даже лучше. Оттуда он ездил на работу в школу, там же устроил разделочную и фасовочную.
- Предыдущая
- 52/87
- Следующая
