Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 43

• Предыдущая
• 43/87
• Следующая

Не хочу ничего слышать.

Все — ненастоящее. Слова, стены, боль, — фальшивка. В ушах шумит море, пол уплывает… Как же это хорошо — просто плыть!.. Неумолчно верещит сверчок. От качки слегка поташнивает. Корабль, летящий по волнам, оглушительно хлопает парусами… На палубе стоят песиглавые орки, мои верные товарищи по кровавому походу… Их н А больший подходит ко мне и говорит: «Ты бессмертен. Ты поделился своей плотью с высшими существами. Ты отдал новым богам кусок себя, и теперь ты — полноправный член Великой Стаи…»

Кто-то меня зовет:

— Саврасов, что с тобой?

Кто-то командует:

— Вадик, там в шкафу нашатырь!

Это сон.

Молочно белый потолок, как подушка, закрывает мне лицо…

Человек от Виктора Антоновича явился под вечер; Елена провела его в кабинет матери, сопровождаемая угрюмыми взглядами Руслана.

— Здесь пока половина списка, — сказала Елена, показывая на штабель контейнеров. — Вторая порция — утром. Устроит?

— Пусть половина, — легко согласился посредник.

— Сразу на самолет?

— Вас это не должно волновать.

— Меня волнует качество. От него зависит оплата. А качество зависит от скорости доставки.

— Вас совершенно зря что-то волнует, кроме выполнения заказа. И, кстати, об оплате. Все расчеты после того, как груз доставят.

— Обычно мы берем деньги, только если «игрушки» понравятся… э-э… потребителям.

— Не думаю, что с этим будут проблемы. Ожидается большой спрос. «Потребителей», как вы изволили выразиться, ТАМ много больше, чем ваших «игрушек». Что вы хотите — Европа, земля господ. Страну-экспортера я по понятным причинам не называю, но…

— Виктор Антонович мне все сказал.

— Даже так?

— Есть одна проблема. Запас контейнеров у нас ограничен, а чтобы их нам сделали — нужно время, да и мороки много. Обычно мы просим клиентов возвращать пустую тару.

— Учтем. Могу я позвать своих помощников? Мне одному эту груду железа не погрузить.

— Разумеется…

Деловая встреча прошла на высшем уровне. Заказ был благополучно переправлен из кабинета в фургон, припаркованный к дому.

Косяком пошли звонки от прочих посредников. А также от отдельных клиентов, не считавших нужным скрывать свою личность под номерами списка, — вроде Алексея Алексеевича с его мальтийской болонкой. И всем, блин, подавай к утру новые порции «собачьей радости». И всем срочно. Такого наплыва заказов особняк давно не испытывал, во всяком случае не на памяти Елены. Вот только понять бы теперь, к удаче это или как?

Она договорилась с каждым: расставила очередность, как это не раз на ее глазах проделывала мать. Иначе говоря, Елена могла бы собой гордиться, если б не тревожная реакция менеджеров, — и Руслана, и Ильи, — если б не их тяжелое молчание, если б не высказанный вопрос, стоявший в их глазах…

Впрочем, не такой уж невысказанный. Верный Руслан, к примеру, дважды намекнул, что готов подняться на второй этаж и помочь. Чем помочь? Да чем угодно, лишь бы распоряжение дали. Будут ли у Эвглены Теодоровны распоряжения? — вполголоса интересовался он.

С этим надо было срочно что-то делать.

Елена знала — что.

Она прошлась по этажу, проверяя, все ли спокойно.

Балакирев мыл в операционной пол. Не потому, что от кровавых потеков пачкалась обувь, и даже не потому, что была вероятность поскользнуться. Елена попросила — он и делал. Без вопросов… Она послала ему воздушный поцелуй; он отсалютовал ей шваброй.

Стрептоцид отдыхал: поставил стул возле кровати безрукого музыканта и общался в свое удовольствие, с неподдельной любовию взирая на собеседника. Плотоядная улыбочка не сходила с его уст. Елена прислушалась.

— …У Эйнштейна спросили: когда по его мнению человечество избавится от антисемитизма. Он ответил: никогда. Спросили у Абрамовича: когда хозяева жизни полюбят Россию? Он ответил: никогда. Потом спросили у меня: когда вы сделаете обрезание? Я ответил: что за пошлые вопросы! И меня поняли. Правильно: ни-ког-да…

— Вы антисемит?

— Разумеется. Я ненавижу палестинцев. А вы еврей, Данила?

— Я пока только учусь, но обрезание (Долби-Дэн показал забинтованные руки ) позволяет творить настоящие чудеса.

— А вот я — еврей. В российских условиях антисемитизм совсем не такой, как везде, особенно, если он с государственным, а не бытовым душком. В евреи у нас записывают не столько евреев, сколько тех, кто имеет собственное мнение. Короче, кто еврей, у нас решают не этнографы, а идеологи. Так что лучше быть евреем, чем никем.

— Гениально. Это стихи. Когда я стану антисемитом, я напишу на них вокальную еврейскую дойну.

— Как говорил один импотент: «Желание-то у меня есть»…

Саврасов в текущих событиях не участвовал. Он спал — настолько крепко, что не разбудить. Как бросили его на кровать, так и валялся. Впрочем, разбудить его при желании было можно, только кому это надо? Когда уродец неожиданно свалился в обморок, Стрептоцид поначалу предлагал то, предлагал се (отличник рафинированный!), желая привести человека в чувство. Повозились чуток, а потом Елена махнула рукой. Тем более, со Старым такое уже случалось. Его обмороки обычно сами собой переходили в глубокий и здоровый сон. Вероятно, это было что-то психогенное. Или, может, органика. Да мало ли что… в общем, фиг с ним.

Сергей Лю тоже присутствовал лишь формально. Вроде здесь, но уже где-то там. Он пока что был жив: дышал, моргал. Смотреть на него — беспомощного, с вырванным ядовитым жалом, — одно удовольствие.

Наконец — мать…

Мать лежала тихо — как дохлая. С открытыми глазами, в которых не было жизни.

— Привет, — сказала ей дочь. — Поговорим?

Оскорбительно долгая пауза.

— Зачем?

— Определим наши отношения.

— Зачем?

Затем, чтобы ты поняла свое место, подумала Елена. Короткий, невидимый импульс ненависти заставил ее сердце на миг сбиться с ритма. Вслух она примирительно сказала:

— Ну, мы же не чужие люди.

— Странно, что ты об этом вспомнила… Аленькая.

— Меня зовут Эвглена. Эвглена Вторая. Кстати, ты сама меня так назвала… мама.

— А кто Первая, помнишь?

Елена (вернее сказать — Эвглена Вторая) окинула долгим взглядом тело на койке, с трудом сдержав смешок. Любовь к матери? Душевная близость? Нет, это из другого мира. Возможно, что-то когда-то и было… в прошлой жизни. В той жизни, в которой послушную девочку лепили, как пластилин.

— Предлагаю вариант, — сухо произнесла дочь. — Сейчас ты позвонишь Руслану…

— Уверена?

— …позвонишь и скажешь, что очень устала и ложишься спать. Попросишь, чтобы до завтра не беспокоили. Мы перевезем тебя в будуар. Завтра ты примешь Руслана в постели. Якобы заболела.

— А дальше?

— Болеть будешь долго — для всех. Там посмотрим. Например, уедешь на лечение, куда-нибудь в Германию.

— А на самом деле? Зарежешь родную мать?

— Я — не ты, — сказала Елена ровным голосом. — Своей матери тебе было мало, да? Дочь тоже примеривалась… на «аккорд»… думаешь, я ничего не видела?

— Что, что ты видела?! — в отчаянии вскричала Эвглена Теодоровна. — Кому ты поверила?

— Жить ты будешь здесь, передав мне все дела. За примерное поведение разрешу передвигаться по этажу. Тоже мне, «первая»…

Я не пластилин! — сказала себе Елена, совершенно счастливая.

Не кукла на ниточках!!!

— А что с другим охранником, с Илюшей?

— Его уволить. Завтра с утра. И взять кого-то, кто тебя живьем никогда не видел.

— Ты полагаешь, что все продумала…

— У меня есть хорошие советчики. Вот этот человек, например, гений, — Елена показала на Стрептоцида.

Тот привстал и поклонился.

— Давайте сюда телефон, гении, — сдалась мать.

Через пару минут проблема с менеджерами была снята. Временно, конечно, однако и это — победа.

• Предыдущая
• 43/87
• Следующая