Скорми его сердце лесу - Богинска Дара - Страница 5

– О чем ты думаешь? – спросил Син, и его большой палец слегка дрогнул, трогая мои губы.

Я негромко вздохнула. Мне хотелось открыть губы, поцеловать его палец, втянуть ханъё в свою комнату, обнять и забыться в его руках. И чтобы он вошел через дверь, а не через окно, как какой-то вор или герой похотливо-драконьих романов.

Будь он простым человеком, это было бы возможным! Почему все так сложно?

– Боюсь, что если мы сейчас откроемся, наше счастье разрушится. Отец говорил о бурях, и я не хочу, чтобы они коснулись нас.

Син взял мою руку в свои ладони, нежно, но с силой.

– Соль, тайна не защитит нас от бурь. Я думал над твоими словами в саду, и… Знаешь. Думаю, я тоже хотел бы этого.

Словно кнут щелкнул о мою грудь, дыхание перехватило от трепета, защипало. Неужели он имеет в виду мое неловкое признание, тот намек на замужество? Если так, то я вот-вот умру. Да, прямо здесь. Лицо заполыхало огнем, колени подкосились.

– И… как нам быть? – спросила я, встречая его взгляд. Син почесал затылок, взъерошив волосы, дернул кошачьими ушами, пожал плечами. Он не знал. Да и откуда ему было знать? Сину самому было двадцать – совсем котенок по меркам ханъё.

Такими знаниями не делятся учителя. Урок первый: каллиграфия. Урок второй: как нарушить многовековую традицию происхождения, если ты – дочь Того Самого ши Рочи, что влюбилась в ханъё? Урок третий: стихосложение.

– Давай я поговорю с твоим отцом? – предложил он. – Объясню ему все.

– Нет! – Лицо Сина исказилось, и я поспешила замахать руками. – В смысле, да! Но лучше я сама. Его… надо подготовить. Меня он хотя бы выслушает.

Тогда мне казалось, что мы правда справимся. Мы сможем! Мы вплетем нити своих жизней в уникальный рисунок на бескрайнем полотне судьбы.

– Хорошо, – улыбнулся Син, кажется, с облегчением.

Я потянулась и поцеловала его, губы были нежны и сладки, как белые яблоки из Тайного императорского сада. Запретный плод.

Прошел день, затем еще один и еще. Мне было привычно в одиночестве: после смерти матери я закрылась, как в переносном смысле, так и в буквальном. Дни обычно коротала в домашней библиотеке, читая и переписывая книги с языка Великой Империи Ханнь на нарский. Делала это для себя, чтобы тренировать ум, но мои переводы охотно покупали в книжной лавке, доставшейся от матери. До заката отец был занят в императорском дворце, возвращался уставший и молчаливый. Ночь дарила отдых, место для редких негромких разговоров и прохладу. И время на подумать.

Я правда хочу этого? Выйти замуж? На самом деле теперь, когда Сина не было рядом, меня немного пугала эта идея. Мы с ним не так долго знакомы, а свадьба означала, что детство закончилось, и мне надо будет вести себя как скромная и покорная жена, а не как послушная дочка, которая тихонечко бунтует, пока отец не видит. Я ворочалась с бока на бок.

Лежу на левом, думаю: но мне же правда нравится Син, да?

Поворачиваюсь на правый: а если папа благословит наш союз, он все так же будет мне нравиться?

На левый: но он так приятно целуется.

На правый: но я лишусь очень многого, если выйду за него, например приставки «ши, и из дочери имперского шамана, что обедает вместе с Императором-Драконом, стану женой стражника. Я даже дома у него никогда не была. Вдруг у него даже футона[6] нет…

– Госпожа, у вас все нормально? Вы стонете, как убумэ[7]… – Амэя заглянула в мою комнату, но я в ответ лишь издала тяжелый вздох. Я услышала, как служанка зевнула. – Сделаю вам чай…

Я угукнула, но чая так и не дождалась. Не выбрав нужный бок, я уснула на спине, разметав по сторонам руки и ноги, так и проснулась. На солнечном луче в комнату пробирался шум. Воробьи, переругиваясь, купались в фонтанчике, по скату крыши ниже моего окна отплясывали курлычущие голуби – мир пробудился и явно жаждал пробудить и меня тоже.

Было в этом утре и что-то новое. Фырканье лошадей, скрип колес и мужские голоса. Спросонок я испугалась: похожие звуки окружали наш дом, когда утром стражи из столицы привезли домой мертвую маму… А отец вчера вечером так и не вернулся… Нетрудно было догадаться, о чем я подумала, раз подскочила и до пояса высунулась из окна: бледная, растрепанная, в одной тоненькой юкате на голое тело. Меньше всего я думала о своем внешнем виде.

Отец стоял у ворот спиной ко мне, его длинные черные волосы трепал ветер, а лоб стягивала белая лента. Такой официальный. Он держал руки на плечах моего кузена, Тоширо ши Рочи.

Но мое внимание привлек незнакомец, что пил из фонтана. Кто он? Одетый в темное хаори с золотыми воронами и темные же хакама[8], он жадно пил, придерживая у пояса два клинка – катану и короткий меч вакидзаси. За его спиной был лук, и по широкой груди, жилам на руках и суровому лицу я поняла, что передо мной воин. Самурай?

Он заметил меня, и мы встретились взглядами. Ему, должно быть, около тридцати. Короткие черные волосы – скорее короткий-короткий ежик, какой я мало у кого в Талве видела. Когда к незнакомцу подошел Тоширо, меня поразил рост и ширина плеч этого воина, что же до лица, то было оно скуластым и по-своему даже красивым. Незнакомец приподнял насупленные брови и усмехнулся, показывая на свою грудь. Я не сразу поняла, что дело было в моей распахнувшейся юкате, но когда сообразила – пискнула и отпрянула от окна, прижавшись спиной к стенке.

«Гости», говорил отец. Я закусила губу, пытаясь успокоить дыхание – и не понимая, почему оно сбилось.

– Госпожа, отец попросил вас надеть это, – в комнату зашла Амэя со стопкой вещей. Она поклонилась мне, но быстро, щеки ее были окрашены пятнами.

– Тоширо приехал! Интересно, он еще не успел жениться? – Заметила я с плутовской улыбкой. Амэя быстро подняла острые ресницы и тут же опустила. Я знала, что мой кузен очень нравится ей.

Не только она имеет право издеваться надо мной! Я тоже с зубами.

Амэя мне не ответила. Кажется, моя шпилька разозлила ее, но, как всякая хорошо воспитанная девушка, она редко показывала свои чувства. Мне стоило бы поучиться у нее этому – отец меня разбаловал.

Я вспомнила тихий голос мамы, что давала мне наставления:

– Не выражай своей радости открыто… В отношениях с другими людьми, в личной жизни и в том, что касается твоих мыслей, не будь слишком прямолинейной. Сдерживай свои чувства и держи все в себе.

Мама была бы разочарована, узнав, какой я выросла и о чем думаю ночами. Впрочем, она сама виновата: не надо было умирать, когда мне едва исполнилось десять. Кажется, я до сих пор на нее обижена за смерть, и обида эта была такая глубокая, что перекрыла собой скорбь.

Я выбрала нежно-розовую юкату, украшенную вышитыми лепестками небесной гортензии, а Амэя красиво повязала широкий пояс, оби. Отец всегда отмечал мою любовь к этому цветку: «Странный выбор: цветок, означающий скорбь и принадлежащий миру духов. Говорят, горные ками[9] едят его, как мы – ростки бамбука». Раз за разом, одно и то же. Надо было прислушаться к его словам.

Одернув край юкаты, я поспешила вниз. Кроме Амэи, у нас было много прислуги: кухарка, несколько уборщиц и пара помощников по дому, садовник, конюх. Мать Амэи, Томико, раньше присматривала за прислугой, но теперь все чаще оставалась в столице и обычно вела дела в книжной лавке. На первом этаже становилось понятно, что дом обитаем: все стучало, шуршало, говорили на кухне, из гостиной раздался смех. Гораздо оживленнее, чем без отца. Служанка открыла передо мной дверь.

Комната была укрыта вуалью солнечного света, от сквозняка пузырем натягивались бумажные перегородки. Вкусно пахло чаем с вишней. На подушках, вполоборота ко мне, закинув пятку на колено, сидел Тоширо.