Брат мужа - Зайцева Мария - Страница 7

– А что вы делаете?

– Э-э-э… – Перемена темы удивила, я неловко покрутила в руке молоток, – я… Карниз прибивала… Понимаете, он так сильно бил по двери, тот мужчина, что с внутренней стороны планка отлетела…

– Давайте помогу, – кивнул участковый и, не спрашивая больше моего разрешения, шагнул обратно в прихожую с кухни, где мы разговаривали.

Я пошла следом, по пути заглянув в комнату, где Сева по-прежнему смотрел мультики.

В прихожей участковый, отставив в сторону ненужную ему табуреточку, взял у меня молоток и гвозди и принялся легко, играючи, прибивать карниз.

А я стояла, смотрела на его спину, обтянутую форменной курткой, на то, как ловко и быстро он орудует молотком, и ощущала ужасную неправильность происходящего.

Мой муж лежит на диване, смотрит мультики…

А в нашей с ним квартире чужой мужчина прибивает карниз…

Казалось бы, ничего такого, но в этот момент я как-то остро осознала, что теперь так и будет. Всегда так будет. Кто-то другой будет помогать мне по дому, чужой, равнодушный, будет что-то делать там, где раньше были только мы с Севой. В нашем с ним пространстве, нашем маленьком уютном гнездышке на двоих… Которого нет уже.

Участковый прибивал карниз, а я плакала.

И сама не понимала этого, осознала, только когда он обернулся и протянул мне молоток и оставшиеся гвозди.

– Что случилось? Алина Родионовна, почему вы плачете? – он удивленно смотрел на мое залитое слезами лицо, а затем положил руку на плечо и, помедлив, притянул к себе, обнял, – успокойтесь… Все наладится.

А я, дурочка, вместо того, что застыдиться и отстраниться от совершенно чужого человека, наоборот, прижалась к нему и зарыдала еще громче и горестней.

Это было словно помрачение какое-то!

Как можно плакать, да еще и использовать в качестве жилетки совершенно чужого человека?

Но я в этот момент почувствовала себя невероятно одинокой, потерянной, никому не нужной!

И слепо потянулась к тому единственному, кто оказался рядом и проявил, пусть и неискреннее, но все же участие.

Я плакала, участковый обнимал, что-то бубня успокаивающе, и мир уже не казался таким жутким и враждебным.

Пришла я в себя, только лишь почувстовав, что объятия мужчины стали чуть сильнее, чем требовалось для обычного участия.

Замерла, дыша ртом, потому что нос полностью забился из-за слез, попыталась отстраниться. И, спустя краткий миг полыхнувшего от макушки до пяток ужаса, что не получится это сделать, что меня не отпустят, участковый разжал ладони.

Мы стояли в темной прихожей друг напротив друга, и я как-то остро очень ощутила всю ту неправильность ситуации, что раньше была смазана стрессом и слезами.

– Простите… – прошептала я, избегая глядеть ему в глаза, страшно было это сделать, страшно увидеть что-то, чего не хотелось бы, – простите…

– Ничего, – тихо ответил мучжина, чьего имени я так и не спросила, – я понимаю… Вот мой личный номер, – он достал из кармана визитку, положил на тумбочку у зеркала, – если будет нужно… Или он опять придет… Или вообще… Звоните.

– Спасибо…

Участковый, чуть помедлив, развернулся и ушел, аккуратно прикрыв дверь.

А я осталась стоять в прихожей.

Подняла взгляд на прибитый карниз, затем посмотрела на белеющий кусок бумаги на столике, развернулась и пошла в комнату.

Сева смотрел мультики.

По экрану теперь носился пес за котом.

А мой сломанный, покореженный мир давил до головной боли и кома в горле.

– Арин Родионна, – Семен Левашов из девятого «А» говорит громко и нахально, – а вы че, машину продаете?

Я от неожиданности замираю у доски с поднятой рукой, как раз тему урока писала, затем поворачиваюсь к притихшему классу, нахожу взглядом Левашова, не соизволившего подняться, как положено, когда задаешь вопрос учителю на уроке.

– Это не относится к теме урока, Левашов, не так ли? – спокойно отвечаю мальчику, и, после небольшой паузы, продолжаю, – тебе хочется задать вопрос? Пожалуйста, у доски и по теме. Например, сделай синтаксический разбор этого предложения… Для начала.

– Не-не! – Левашов, осознав, что я не настроении, торопливо поднимается, показывая, что безмерно уважает и правила знает, и не надо лютовать, очаровательно улыбается, знает, мелкий негодяй, свои преимущества и примирительно уточняет, – я просто увидел в объявах… У меня батя ищет тачку, мы бы посмотрели…

– Хорошо, Левашов, – киваю я, чуть успокоившись и осознав, что никто тут не пытается надо мной в очередной раз подшутить, а вопрос по делу, – после урока. А пока – прошу к доске.

– Ну, Арин Родионна!

– Давай, давай, Левашов. Предложение само себя не разберет.

Смотрю, как мальчик, чуть помедлив и поизучав меня в надежде, что сменю гнев на милость, и не дождавшись, тяжко вздыхает и выбирается со своего места.

По пути от последней парты к доске его сопровождают смешки одноклассников, но беззлобные. Левашова любят, он – один из негласных лидеров класса и в свое время попил мне крови основательно. Сейчас у нас перемирие и взаимопонимание, но надо быть начеку постоянно.

Тут нельзя отступать и делать вид, что ты вся такая снисходительная и всепрощающая. Дети в таком возрасте остро реагируют на малейшие проявления слабости и умело садятся на шею, стоит только чуть-чуть отпустить вожжи и перестать выказывать признаки доминирования.

Так что Левашов принимается страдать у доски над бессоюзным сложным предложением со значением противопоставления, а я тихонько отхожу в сторону, вставая так, чтоб видеть весь класс и в то же время чуть-чуть отдохнуть.

Хорошо, что тут не требуется, как в среднем звене, постоянно нарезать круги по классу, держа учеников в тонусе. Девятые – это более-менее уже вменяемые люди, практически, взрослые. Ребята, в основном, нацелены на сдачу ОГЭ, и потому шума и внезапных происшествий на их уроках – по минимуму. Тем более, что мой предмет входит в обязательную программу для сдачи на ОГЭ. Так что тут хочешь – не хочешь, будешь тихим.

Мне оставили всю параллель девятых и десятых классов. Их еле-еле хватает на одну ставку, и я прекрасно понимаю, что и эти часы у меня бы с удовольствием забрали коллеги, как обычно, стремящиеся набрать побольше подработки.

Завуч со мной уже заговаривала по поводу моей загруженности. Школе не выгодно держать учителя, который не может брать больше нагрузки, не соглашается на подработку, ведение дополнительных кружков, классное руководство и прочие виды деятельности, которыми так любят занимать педагогов.

Школа у нас на хорошем счету, здесь нет текучки, и на мое место с удовольствием возьмут человека, который заберет всех надомников, кружки, возьмет классное руководство… Или просто мои часы распределят между уже имеющимися учителями. Девятые – это, конечно, тяжело из-за нервной подготовки к ОГЭ. А вот десятые – это отдохновение, на самом деле. Народ там взрослый, серьезный, всех дебоширов выпирают обычно после девятого. ЕГЭ только в следующем году, потому напряженно, конечно, но без гонки. Да и в девятых не так сложно, ОГЭ – не ЕГЭ, попроще все-таки, не до такой степени нервно…

Так что на мой кусочек работы желающих много.

И куда более уступчивых.

А я…

Я не могу идти навстречу в основном большинстве вопросов: на конференцию меня не отправишь после шестого урока, внеклассную деятельность не поведу, по надомникам не побегаю… И на замену тоже не выйду.

Вот и получается, что, с одной стороны, администрация, зная о моей ситуации, уступает и идет навстречу даже, и я очень благодарна за это. А с другой… Недовольство растет. Прошло уже четыре месяца, половина учебного года пройдена. И мне надо принимать решение…

Либо я погружаюсь в работу, беру больше часов и полноценно выполняю свои обязанности, или…

Это все не напрямую, конечно же, но довольно определенно сегодня высказала завуч.

В глаза не смотрела, перебирала ручки на столе, а я бездумно наблюдала, как двигаются ее пальцы, ухоженные, с нюдовым маникюром, и едва сдерживалась, чтоб спрятать свои ладони, огрубевшие, давно забывшие о том, что такое – уход.