Командировка в ад (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 56

— Что с ним? — насторожилась Милица.

— Поет.

— Поет⁈

— Ага, — кивнул Деян. — Как мне сказали, волхву приказали уезжать из Сербии. Он взял бутылку ракии, заедок и выбрался за расположение. Пьет, плачет и поет.

— Плачет? — встрепенулась Милица. — Идем!

Они поднялись на поверхность и выбрались за лагерь. Там, за палатками, стояли люди, разглядывая что-то впереди. Деян и Милица пробрались сквозь толпу и разглядели сидевшую вдали фигуру под кустом. Милица узнала Николая. Внезапно тот запел:

Душа болит, а сердце плачет

А путь земной еще пылит.

А тот, кто любит, слез не прячет,

Ведь не напрасно душа болит.

А тот, кто любит, слез не прячет,

Ведь не напрасно душа болит… [1]

Высокий, чистый голос князя, казалось, проникал в сердца людей. В нем была боль и горечь, тоска и скорбь.

— О чем поет? — спросил Деян у Милицы.

— О потерянной любви, — сказала женщина.

— Так он женат, есть дети, — удивился серб. — Случилось с ними что-то?

— Нет, ты не понимаешь. Тут не о женщине. Верней, слова о ней, но суть гораздо глубже, — она запуталась в словах, не знаю, как ему сказать. — Душа болит у человека — не хочет уезжать из Сербии. Он полюбил страну, ее людей.

— Мы тоже его любим, — сказал Деян. — Давай ему об этом скажем!

— Не стоит, — Милица вздохнула. — Я много лет жила с варягами и знаю: когда они вот так поют, их лучше не тревожить. Идемте, другове! — сказала окружившим пару сербам. Они стояли, слушая врача. — Не мешайте князю. Пускай поет. Он хочет быть один.

Сербы закивали и потянулись к лагерю. Пошли и Милица с Деяном. Спустились в госпиталь.

— Ты тоже будешь петь, когда прикажут уезжать? — спросил ее Деян.

— Я не уеду, — Милица качнула головой. — А приказать не могут — я не военный врач. Мне нравится Варягия, но я родилась сербкой, и нужна здесь людям.

— В том числе и мне, — сказал Деян и, подойдя, обнял подругу. — Ты выйдешь замуж за меня?

— Смотри, чтобы потом не плакал, — улыбнулась Милица. — И не запел от горя.

— Я? Ни за что! — воскликнул он и чмокнул ее в губы. — Разве что от радости…

Ранним утром Николай поднялся из подвала БиоМеда. В руке он нес армейский вещевой мешок — поварихи собрали ему еды в дорогу. Имуществом он здесь не обзавелся, да и не нужно — необходимое он купит в Греции. В финчасти ему выдали толстую пачку экю. Как объяснили, это плата за работу в Сербии и премия за сбитые немецкие вертолеты — Младенович распорядился. Николай их даже пересчитывать не стал — поблагодарил и сунул пачку в боковой карман.

Снаружи к волхву подскочил хорват в мундире полицейского.

— Господине князь! Машина подана, — он указал на внедорожник со снятым тентом.

— Спасибо, — Николай кивнул и забрался на заднее сиденье. Его не провожали: с друзьями попрощался вечером. Обнялись, выпили по рюмке на дорожку и разошлись по койкам. У волхвов — служба, а мужчинам не принято выказывать эмоции в своей среде. Да, много вместе пережито: война и эпидемия, бои и смерть друзей, но сейчас не время говорить об этом. Даст Бог — еще увидятся, тогда и вспомнят.

Водитель тронул внедорожник, и машина, покинув БиоМед, неспешно покатила по извилистой дороге. Рассеянным взором Николай скользил по окружающим пейзажам. Красива Сербия! Округлые холмы и горы, покрытые деревьями и кустарником. Они казались рядом — достанешь, только руку протяни, на самом деле к ним шагать и ехать. Чистейший горный воздух позволяет рассмотреть мельчайшие детали. Курорт, как говорит Борис. Сюда б приехать отдыхать — а не на войну, как довелось…

Погрузившись в мысли, Несвицкий не заметил, как их автомобиль вкатил в Високи Планины и, не спеша, поехал по пустынной улице. Рано, и жители, наверно, спят. Внедорожник выбрался на площадь, и тут Несвицкий встрепенулся: здесь собралась огромная толпа. Такое впечатление, что все жители пришли сюда. Да что тут происходит?

Внедорожник тем временем приблизился к стоявшим перед жителями полицейским — хорватам, сербам и остановился. Водитель выскочил наружу и открыл перед Несвицким дверь.

— Проше, господине князь!

Недоумевая, Николая ступил на мостовую. И в этот миг раздалась зычная команда «на стражи!», что по-хорватски означает «на караул».

Впечатывая подошвы в грубую брусчатку, Оршич подошел к Несвицкому и вскинул руку к козырьку.

— Господине князь! Полиция Високи Планины построена для проводов народного героя Сербии.

— Вольно, — сказал растерянно Несвицкий и подал руку лейтенанту. Тот с радостью ее пожал. — Чего вы тут устроили?

— Мы приказали, — сообщил приблизившийся бан в компании с другим начальством города. — Узнали, что уезжаешь, брате, и решили, что негоже не попрощаться с человеком, которому мы так обязаны.

— Дорогой наш брат, — добавил, выступив вперед отец Григорий. — Мы хотели устроить тебе проводы большие и торжественные, но нам сказали, что тебя ждут в Греции. Поэтому не буду многословным. Знай, брате, мы не забудем того, что ты сделал для нас в Високи Планины и для целой Србии. Ты будешь здесь всегда желанным гостем. Прими от нас на память, — он протянул Несвицкому нашейную иконку на серебряной цепочке. — Пускай хранит тебя всегда сей образ Божьей Матери Милующей.

Несвицкий взял иконку и поднес к глазам. Оправленная в серебро эмалевая миниатюра. На ней — Божья Матерь с Богомладенцем держит в руке корзину с круглыми хлебами, а Младенец раздает их людям. Красивая работа, похоже, древняя. Ему реликвию отдали? Ну, сербы… Николай поцеловал икону и надел ее на шею.

— Спасибо, оче! — он обнял отца Григория. — Я тоже не забуду вас. Храни вас Бог!

— Спасибо! Не забывай нас, брате!..

Его затискали, зацеловали. Першило в горле, на глазах стояли слезы. С трудом удерживаясь, чтобы не заплакать, Несвицкий забрался в автомобиль и встал, вцепившись левой рукой в спинку переднего сиденья. Правую поднес к шайкаче, отдавая честь собравшимся на площади. В ответ там замахали и закричали пожелания счастливого пути. Водитель тронул внедорожник с места. Тот медленно поехал по проходу, образованному людьми. Николай так и остался у сиденья с ладонью, поднятой к пилотке, как маршал, объезжающий войска перед парадом. Ему кричали, девушки бросали в внедорожник букетики цветов. К выезду из города тот превратился в клумбу, посреди которой и стоял Несвицкий.

За городом автомобиль взял под охрану броневик, ожидавший их у выезда.

— Проводит до границы, — объяснил водитель. — Дороги не спокойны…

[1] Слова А. Поперечного.

Эпилог

Блестящий черный лимузин подкатил к воротам царской резиденции и остановился. Водитель опустил стекло на дверце. Охранник выбрался из будки и, подойдя к автомобилю, проверил пропуск у водителя.

— Заезжайте, — он сунул документ обратно и, воротившись в будку, нажал на кнопку. Ворота отворились, и лимузин вкатил на территорию двора. Шурша шинами по брусчатке, он, как корабль, подплыл к крыльцу с колоннами и остановился прямо у ступеней. Отворилась дверь автомобиля и наружу выбрался франтовато одетый молодой мужчина. Костюм, рубашка с галстуком, на ногах — туфли из кожи крокодила. Загорелое лицо украшали щегольские короткие усы. Он встал и осмотрелся. Ждать не пришлось: от входа в резиденцию к нему спустился мужчина средних лет в ливрее.

— Здравствуйте! — он поклонился. — Вы князь Николай Михайлович Несвицкий?

— Он, — кивнул молодой человек.

— Нам позвонили насчет вас. Рад приветствовать вас в резиденции цесаревны. Я помогу вам разместиться в предназначенных для вас покоях.

— А где моя жена и дети? — спросил прибывший гость.

— Дети — с няней в доме. Супруга ваша уехала в больницу, но должна вернуться скоро. Где ваш багаж?

— В машине.

Ливрейный вытащил из лимузина два чемодана и потащил их к входу во дворец. Гость двинул следом. Зайдя внутрь, они поднялись по роскошной мраморной лестнице на второй этаж, где прошли широким коридором и остановились возле резных дверей.