Комната Вагинова - Секисов Антон - Страница 32

Фотографии очень плохого качества, и все-таки сразу становится ясно, что на них изображены фрагменты тел и тела целиком, то ли мертвые, то ли просто находящиеся в отключке, изуродованные, обескровленные, помещенные в странные позы на фоне пентаграмм и изображений Бафомета.

— Боже мой, — говорит Нина.

— Почему вы так говорите? — интересуется полицейский, похожий на Диму.

— Почему говорю «боже мой»? То, что изображено на ваших фотографиях, — просто ужасно.

— Вот поэтому я них не смотрю.

Полицейский убирает фотографии в папку.

— Мы его скоро найдем. Он за это ответит.

— Кто он?

— Остерегайтесь детских площадок, — говорит полицейский и уходит в сторону бойлерной.

Нина провожает его взглядом и замечает на горизонте площадку с паутинкой, качелями и песочницей. Объекты на детской площадке выглядят чересчур хрупкими, как будто их элементы сделаны из фольги. Нина направляется к паутинке. В ее детстве паутинка состояла из спаянных разноцветных труб, а эта — из сплетенных веревок, к тому же форма у нее не закругленная, а конусообразная. У подножия паутинки барахтается и визжит маленький мальчик. Сперва Нине кажется, что ребенок просто проводит время, извиваясь в земле и издавая крики, но, приблизившись, она понимает, что ребенок застрял. И чем настойчивее он пытается выбраться, тем сильней увязает в этой хлипкой на вид паутинке. Ребенок уже не в силах кричать.

— Детские площадки — это ловушки, — говорит пожилая женщина, которая вбивает в землю длинные клинья. — Он с их помощью ловит детей.

— О ком идет речь?

— Ловит, пытает и убивает, затем воскрешает — и цикл повторяется снова и снова, все благодаря действию живой воды.

— Мне нужна живая вода.

— Я знаю, — кивает женщина, вбивая очередной клин.

Нина идет сама не понимая куда, заходит в парадную, поднимается по ступенькам и открывает дверь бабушкиной квартиры. Квартира слегка изменилась: теперь тут стало светлее, мебели и всякого хлама меньше, но стены с обоями в мелкий цветочек, пол, потолок — все осталось прежним. Остались и запахи: нафталиновые, старческие, удушающие. Нина не разуваясь проходит на кухню. Возле окна на стуле сидит мужчина. Он одет в кожаные куртку и штаны, а лицо у него детское. Тонкие красные губы, кудрявые локоны спадают на лоб. Ноздри устремлены в разные стороны. Необычное и запоминающееся лицо. Чем пристальнее Нина всматривается в него, тем знакомей оно становится. Вдруг она понимает: да это же Гриша!

— Гриша, это ты? — Нина замирает у входа на кухню, не решаясь переступить порог.

Мужчина сдержанно улыбается, никак не подтверждая и не опровергая догадки Нины.

— Меня невозможно убить, — наконец сообщает он.

— Но я ведь и не пыталась, — сказала Нина.

— Пыталась, — ласково говорит Гриша.

Нина внимательно изучает Гришин наряд, облик и кое-что понимает.

— Это тебя ищет полиция?

Гриша — или предполагаемый Гриша — выпячивает и поджимает губы, снова ничего не подтверждая и не опровергая.

— Ведь я как будто предчувствовала, что все обернется именно так. Ты подстроил смерть на мопеде, вовлек в этот заговор десятки людей, поселился в моем родном городе, а теперь стал сатанистом, похищаешь, пытаешь и убиваешь людей, держишь в страхе весь Приозерск.

Гриша или предполагаемый Гриша воздерживается от комментариев.

— Ты ведь пришла за живой водой? Можем договориться о сделке.

— Какая сделка?

— Литр воды в обмен на локон волос.

— Моих волос? И зачем они?

— Это мое личное дело. Нужна вода или нет?

Гриша или предполагаемый Гриша выдвигает ящик обеденного стола и достает ржавые садовые ножницы. Кажется, они перепачканы кровью и еще какими-то выделениями. Он подходит к Нине вплотную, осторожно берется за волосы и состригает не локон, а солидный пучок.

— У тебя случайно нет ручки?

— Ручки?

— Хотел написать расписку. Но, видимо, не судьба.

Гриша или предполагаемый Гриша складывает Нинины волосы в вакуумный пакет, который прячет в карман кожаной куртки. После чего идет к холодильнику и достает канистру. Нина подходит с пустой пластиковой бутылкой, и Гриша или предполагаемый Гриша начинает переливать содержимое канистры в бутылку. Вода из канистры мутновато-желтого цвета, с какими-то хлопьями. Нина не так себе представляла живую воду.

— Тем не менее это живая вода, — прочтя ее мысли, говорит Гриша или предполагаемый Гриша.

Нина спешит к кирхе, потому что время уже поджимает, но на ее пути появляется мужчина в кепке и куртке со светоотражающими элементами и просит подождать, пока не закончится съемка. На улице очень холодно, идет дождь — и ждать неприятно, но все-таки надо ждать. Вокруг прицепы, осветительные приборы, столики с быстрорастворимым кофе и сухим пайком. Камеры и осветительные приборы направлены на машину, возле которой стоит девушка в пуховике. Из салона выходит мужчина в военной одежде и, ни слова ни говоря, бросается к девушке сзади и зажимает ей рот платком. Девушка сразу же обмякает и падает ему на руки. Кто-то произносит что-то невнятное в мегафон, и актеры возвращаются на места. Сцена повторяется снова и снова. «Я уже заебался», — жалуется актер в военной одежде. Жалоба повисает в воздухе, и он послушно садится в автомобиль.

Наконец съемки приостанавливаются, и Нине разрешают пройти. Нина бежит изо всех сил, сжимая бутылку с живой водой двумя руками. Впереди виднеется кирха, и часы на ней сообщают, что сейчас полдвенадцатого. До кирхи идти всего ничего, так что Нина совершенно точно успеет зайти до полуночи. Нина не сбавляет скорости, чтобы успеть с запасом, но тут она замечает, что ноги стремительно тяжелеют. Земля под ногами затягивает, как зыбучий песок. Руки теряют чувствительность — и бутылка вот-вот вывалится из рук. Двигаться почти невозможно, но кирха недалеко, нужно всего лишь одно сверхусилие. И Нина, собрав волю в кулак, с первобытным ревом бросается в двери.

Ворвавшись к себе, Сеня хлопает дверью и прижимается к ней, держа в руке нож для чистки картофеля. В коридоре остается Артем — в грязных домашних штанах и одном носке, вооруженный складным ножом. Он приближается к комнате Сени и замирает возле двери. Из-под нее задувает — Артем делает вывод, что у Сени открыта форточка. Артема и Сеню, приникших к двери с разных сторон, разделяют несколько сантиметров хлипкого дерева. Они стараются не шевелиться, но половицы постоянно скрипят. Артем и Сеня отчетливо слышат каждый звук, издаваемый друг другом. Вот скрипнул Сеня, и сразу же скрипнул Артем — своего рода дуэт. Можно подумать, что скрип полов заразителен, как зевота.

Артем и Сеня молча переступают с ноги на ногу, дышат, прислушиваются, их сердца колотятся очень громко. Это продолжается долго: час или два. В какой-то момент ситуация становится немного комичной. Кто-то просто обязан начать действовать, но у обоих не хватает решимости нарушить хрупкое равновесие. Время от времени Сеня приоткрывает рот, собираясь что-то сказать: молчание просто невыносимо. Но все фразы, которые приходят на ум, оказываются странными и неуместными. Артем же молчит с насупленным, очень сосредоточенным видом, будто пытаясь силой мысли вызвать у Сени сердечный приступ.

Их молчание сгущается, разрастается, становится почти материальным — кажется, у него появились вес, цвет и консистенция. Молчание обволакивает Артема и Сеню. Вдруг телефон Артема начинает без остановки звонить. Артем был уверен, что включил режим «без звука», но он недавно перезагружал телефон и, видимо, из-за этого настройки сбились. В это же время в коридоре хлопает дверь и разносится итальянская ругань. Слышно, как Гаэтано спотыкается об обувь в предбаннике. Судя по звукам, он пытается высвободиться из куртки, но это ему не удается. Пытаясь снять ее на ходу, Гаэтано идет к своей комнате, производя грандиозный шум, роняя буквально все, что можно было уронить. У Артема есть три-четыре секунды, чтобы скрыться из области видимости, и сперва он инстинктивно вжимается в стену, а потом, заметив приоткрытую дверь в комнату Лены, влетает туда. Если бы Гаэтано не был настолько пьян и двигался чуть быстрее, если бы в коридоре было хоть чуть светлей, он бы заметил Артема.