ОПГ «Деревня» 4 (СИ) - "Alchy" - Страница 37

По мере распространения этой вести по городам и весям страны — население ждал очередной этап задуманной императором компании, по легализации потомков и радикальных перемен в обществе. Ну а то, что внешняя политика империи кардинально изменилась в связи с появлением пришельцев — об этом газетные статьи только что не кричали. Тут и подробное освещение на страницах быстрого судебного разбирательства над английским послом и примкнувшей к нему камаральи, и последующая казнь. Факты были неоспоримы, преступный умысел доказан стопроцентно, а виновники каялись и просили снисхождения.

Однако публика, шокированная подробностями (особенно их грамотной подаче в СМИ) — требовала крови, желательно на лобном месте и самодержец чаяние народных масс не обманул. Уитворт и его высокородные подельники из российской знати были без излишней жестокости повешены, а имущество конфисковано. Резонанс общественного мнения был такой, что даже родственники заговорщиков поспешили откреститься не только от их преступных умыслов и деяний, но и от самих личностей. А вишенкой на торте стала тотальная высылка всех иностранных послов, с убойной аргументацией от коллегии иностранных дел (впрочем, уже переименованное в министерство), перепечатанное в газетах.

Заявление не было пространным и несло ясный посыл всем «дружественным» и недружественным странам: 'Волею Божией, из дали веков — получен зело полезный механизм, верно определяющий, лжа ли извергается из уст человеческих, али правда. Прибор сей, именуемый полиграфом (далее обозначаемый как детектор лжи) — имеется не в единственном экземпляре и при известной сноровке — будет изготовлено столько копий, сколько потребно. Отныне все сношения с послами иностранных держав (а ряде случаев и частных лиц) будут осуществляться только после проверки на этом механизме…

У самого Егора при чтении этого пассажа неизменно возникало состояния неконтролируемого хохота. Ещё бы, ведь не только соавтором этой идеи являлся, но и руку к его изготовлению приложил. Положа руку на сердце, основная работа над этим «детектором лжи» выпала на долю шорника, который из окрашенной в черный цвет кожи изготовил практически полный аналог костюма двадцать первого века, для БДСМ-вечеринок, украсил его заклепками и шипами. А Егор только пожертвовал десятком светодиодов, впаяв их в текстолитовую плату, должную изображать приборную панель. Да несколько кусков старого кабеля, ни к чему больше негодного — припаял к заклепкам на сбруе и к плате. Ахинея полная, с точки зрения искушенных в этой теме жителей будущего, но в данной эпохе смотрелось весьма футуристично — черная кожа, металлический блеск заклепок и шипов, перемигивающаяся разноцветными огоньками панелька. И кляп с красным шаром во рту подвергнутого испытанию посла…

Глава 17. На манеже всё те же…

Санкт-Петербург, август 1797 г.

Несмотря на явные симпатии простого люда, разночинцев и небогатых дворян к политике, проводимой императором — гражданское общество было далеко от согласия. Больше того — находилось на грани раскола. Заговор под патронажем английского посла Уитворта, блестяще раскрытый ведомством Макарова — являлся даже не вершиной айсберга, а так, всего лишь одной льдиной, несущейся по набухшей мутной водой в половодье реки, среди множества себе подобных.

Вернувшийся с Урала Павел Петрович сосредоточился на неотложных делах, скопившихся в его отсутствие, а безопасностью его императорского величества занимался руководитель тайного приказа, работая с агентурой и выявляя заговоры, да солдаты с казаками в охранении. А личной гвардией были молодые казаки, большей частью — подростки, привезенные из Троице-Саткинского завода, где их с осени гоняли под началом Пантелея. Выбирали лучших, а в последние несколько месяцев, после известия о прибытии императора — готовили под определенную задачу, курировал программу лично полковник Ершов.

Тридцать пацанов, от четырнадцати до восемнадцати лет, несшие охрану круглосуточно, разбив сутки на три восьмичасовые смены — смотрелись несерьёзно. В неприметной форме непривычного кроя, покрытой грязно-зелеными разводами — выглядели бедными родственниками, особенно против той же лейб-гвардии. Впрочем, иронизировать вслух над уральскими телохранителями не решались, где сейчас Семёновский и Преображенский полки, с их парадной формой, наводившей томление в груди фрейлин? В общем, считали это подразделение очередной причудой императора, одной из самых безобидных.

То, что десяток делился на две пятерки, в каждой из которых один из бойцов был вооружен пятизарядным нарезным карабином, а остальные двумя шестизарядными револьверами барабанного типа — придворным, не знакомым с автоматическим оружием и его скорострельностью, ничего не говорило. Стрельбы по приезду в Санкт-Петербург не устраивали, берегли боезапас, а опыт — его наработали на Урале. Настрелялись до одури, из разных положений, а уж сборку-разборку и чистку оружия — знали как отче наш.

За возраст, пестроту национального состава (в отряде было восемь башкир, из Азатовских и айле, грамоту в школе одолевших, но не прельстившихся дальнейшим обучением, впрочем — вся молодежь в подразделении была такая) и не родовитость — за глаза бойцов прозвали янычарами. Жили они тут же, в Гатчине, по увеселительным заведениям не кутили, родственников, проживающих в доступности — не имели. Распорядок дня, где восемь часов отводилось на рабочую смену по охране августейшей тушки, а остальное время посвящалось тренировкам и сну — в разы усложнял попытки найти к ним подход со стороны.

Весь их круг общения состоял из них самих, да остальных солдат и казаков, расквартированных в Гатчине. Совместные тренировки и часы политинформации были обычным делом. Бывалые воины, вначале посмеивающиеся над молодостью и не особо выдающимися формами уральцев (отбирали не по статям, а после сдачи нормативов по стрельбе и общей физической подготовки) — в процессе совместных экзерсисов свое мнение быстро переменили. Ну а те солдаты, что сопровождали Павла Петровича в его поездке — давно сошлись с молодыми казаками накоротке.

Ничем не выделялся среди таких же парней в хаки и молодой десятник Фанис, хотя Фанисом он оставался лишь для своих друзей и одноклассников: Рашида, Петьки и Мани, сейчас его всё чаще называли Фанис Расулович. Весной, когда их всем скопом отправили на исправление в завод — поначалу вздрогнул, от физических нагрузок. Потом посмотрел, как подсмеиваются над ними пантелеевские выкормыши, стиснул зубы и неожиданно для себя самого — втянулся в тренировки. Да так, что после закончившейся исправительной командировки остался в заводе, после делового разговора с отцом. Но не в новом доме, который Расулу отстроили в Сатке и куда он перевез семью с женой, а при казарме.

Расул тогда вздохнул с облегчением — хулиганистый старший сын неожиданно повзрослел, а что до его интереса к военной карьере, так нормальная жизненная школа для мужчины. Сам два года в рядах российской армии сапоги топтал и только на пользу пошло. Наконец то пятнадцатилетний сын взялся за голову, что не могло не радовать. А когда Фаниса назвали одним из лучших среди казачат и отобрали для поездки в столицу, в охрану императора — не скрывал гордости. Заголосившую жену унял парой фраз:

— Чо ты исполняешь? Не будет же он за твою юбку держаться до старости! Радуйся, что сын призвание нашел, а то ведь колония по нему плакала в перспективе, никакого слада не было!