Кристальный пик - Гор Анастасия - Страница 28

Затем он вдруг без всяких объяснений закончил танец и потащил меня прочь из толпы. Мы почти бегом устремились на самый край площади, туда, где горел один из костров и где в воздухе парили лепестки цветов, подбрасываемых в огонь вёльвами под размеренную, заведенную вполголоса песнь. Там же погасший горизонт встречался со спокойствием фруктовых садов и раскачивался Яблоневый человек, увешанный красными плодами. Огороженное факелами, пестрыми палатками и жилыми домами, это место напоминало маленький островок на отшибе городского гуляния. Музыка бардов будто разбивалась о купол сейда, накрывший его. Здесь было тихо и совсем мало людей, а потому и мало тех, кто посмотрел бы на нас с осуждением, когда Солярис ухватил меня за талию обеими руками и буквально поднял к своему лицу.

— Ты моя? — спросил он, и его клюквенно-красные обветренные губы под золотой каймой были единственным, куда я могла смотреть и о чем могла думать.

— Я твоя, — прошептала я, сглотнув сухость во рту.

— Ты и есть я, — сказал Сол, и холод кроличьей маски, прижавшейся к моему лбу, обжег кожу. — А я есть ты. Мы — это мир.

Я не удержалась и поцеловала его первой, как, впрочем, целовала почти всегда. Даже после моего воскрешения, после всего, через что мы прошли, Солярису было легче ждать моего поцелуя, чем красть его. Мне же не было сложно проявлять чувства первой — в конце концов, Сол только учился это делать, и я была снисходительна к нему, как он был снисходителен ко мне все прошлые годы. Я на собственном примере показывала, как выражать любовь не только поступками, но и словами, взглядом, прикосновениями, искренне веря, что однажды Солярис научится делать это. Однако пока он все еще терялся. Вот и сейчас застыл на месте и даже не приоткрыл губ, когда я плотно накрыла их своими.

Теплые, мягкие — куда мягче, чем выглядят. Я целовала Соляриса несколько секунд, упиваясь им даже в его оцепенении, пока не почувствовала, что что-то не так, и не открыла глаза. Сквозь узкие прорези в его маске на меня смотрела непроглядная тьма.

— Поцелуешь меня еще раз, когда я сниму маску? — спросил вдруг Солярис шепотом.

— Конечно, поцелую, — улыбнулась я.

— Клянешься Солнцем и четырьмя богами?

— Клянусь Солнцем и четырьмя богами.

Однако вместо того, чтобы снять маску и позволить мне исполнить свою клятву, Солярис осторожно поставил меня на землю и отстранился.

— Что случилось? — спросила я растерянно. Вёльвы, сидящие за костром, вдруг оборвали песнь, повскакивали со своих мест и бросились врассыпную, едва не сбив нас с ног. Из-за этого я на миг выпустила Сола из поля зрения, а когда снова посмотрела на него, то обнаружила лишь его спину. Тот молча шел в сторону площади. — Солярис! Куда ты?

— Мне нужно уйти, — бросил он, не оглядываясь. — Дай мне немного времени. Я вернусь.

Я фыркнула, возмущенная тем, что он, похоже, снова собирается оставить меня на летнем Эсбате совершенно одну, но уже без веских на то причин и даже без моего разрешения. Не намеренная мириться с этим, я снова окликнула Сола и поспешила следом, ловя пальцами отбрасываемую им тень, пока толпа окончательно его не проглотила. Людей вокруг отчего-то прибавилось, стало тесно, как на рыбном причале в базарный день, и музыка бардов утонула во всеобщем гвалте.

— Рубин!

Я блуждала по площади по меньшей мере минут пятнадцать, пока не решила проверить ярмарочную аллею, где наконец-то и разглядела среди разноцветных макушек с оленьими рогами ту самую, что напоминала жемчужину. Солярис продирался ко мне остервенело, не стесняясь расталкивать горожан локтями, громко звал по имени и даже перепрыгнул хлебную телегу, лишь бы поскорее очутиться рядом и грубо обхватить перепачканными в траве руками мое лицо.

— Где тебя Дикий носит, Рубин⁈ — взревел Сол после того, как осмотрел меня с головы до ног и отвел нас к прилавку, чтобы не стоять на дороге и пропустить людей. — Я же велел ждать возле тиса! Решил, что тебя снова дикарь какой утащил. О чем ты думаешь⁈

— Это я у тебя хочу спросить!

— Что?

— Ты снова бросил меня! Мало того что целовать передумал, так еще и унесся куда-то, словно тебя петух клюнул в… Погоди, а где твоя кроличья маска?

— Какая еще маска?

Совсем недавно Сол нуждался во мне так отчаянно, что держал на весу и рассыпался в любовных признаниях лихорадочным шепотом, преисполненным мольбой больше, чем все песнопения вёльв, которые мне доводилось слышать. Но сейчас же на ожесточенном лице Сола не осталось и намека на нежность. Будто тени, отбрасываемые факелами, обточили его черты ножом, сделав их еще острее. Губы стянулись в тонкую линию, а между бровей пролегли морщины, неестественные для его неувядающей юности. Солярис даже сорвал с головы свою воронью маску, задранную на лоб, чтобы я увидела его ярость и страх. Чтобы, наклонившись и в упор посмотрев мне в глаза, он мог твердо спросить:

— Где ты была все это время, Рубин? И с кем, скажи на милость, ты целовалась?

— С тобой, — выдавила я, хотя в глубине души уже знала: это вовсе не так.

— После того, как я уладил неразбериху с Мелихор и Сильтаном, я отправился играть в кубб с Кочевником. Рубин, ты же знаешь, что это долгая игра. Так объясни мне, я не понимаю…

Я и сама ничего не понимала. А затем с площади, где плясали ряженые и пахло забродившими яблоками в заздравной чаше, протрубил дозорный горн. Солярис попытался схватить меня, остановить, но было поздно: вырвавшись, я бросилась на зов. Всего несколько шагов по направлению к площади — и праздничная сладость в воздухе сменилась смрадом разложения. Овощи на прилавках и общих столах, фрукты, мясо и даже выпечка вдруг начали портиться, расползаться на волокна и гнить. То же самое произошло и с Яблоневым человеком: плоды на нем почернели, а зелень пожухла, — и даже с цветочными венками на головах Матти и Тесеи, мимо которых я проскочила.

Летний Эсбат вдруг превратился в тлен и рассыпался прахом прямо у нас на глазах.

Преврати неделю в год,

Преврати год в век,

Я не могу заставить свою любовь заговорить со мной

И прийти к ней на ночлег.

— Кроличья Невеста! — зарыдала толпа. — Что же делается-то⁈

Подведи коня к хомуту,

Подведи кота к миске с молоком,

Ах, я не могу заставить свою любовь сесть мне на колени,

И целовать ее тайком.

Ветер погнал по стремительно пустеющей площади коричнево-желтые листья, и я, добежав до священного тиса, с ужасом увидела то, чего не должен видеть ни один человек на земле.

Священное древо, сердце великой Столицы, осыпалось и погибло.

4. Под златом маски рубиновой напасти

«Похоже, ярл Найси не соврал насчет погибшего урожая: в наши земли пришла болезнь. Ллеу именовал ее Увяданием».

Такое письмо я отправила Мидиру в Фергус на рассвете, когда успокоила городскую толпу и возвратилась в замок, чтобы теперь успокоить саму себя. Каждый раз, стоило мне хоть на секунду прикрыть глаза, сидя на собрании Руки Совета, как я видела кроличью маску из червонного злата, словно ее образ отпечатался на внутренней стороне моих век.

Как двойник Соляриса выглядел, что он делал, что говорил — советники сыпали одинаковыми вопросами, но резко замолчали, когда я вынужденно поведала не только о нашей с подражателем беседе, но и о поцелуе. В этот момент на лицо Сола, тихо держащегося позади возле окна, упала тень от поднятой сквозняком шторы, скрыв от меня его выражение. Он как раз только присоединился к Совету, пробыв в Столице на два часа дольше моего в попытках выследить притворщика если не по памяти очевидцев, то по запаху. Конечно же, ничего не получилось. Сол даже меня понюхал, мои волосы и одежду, чтобы убедиться: у того, кто притворялся им, не было своего личного запаха. Похоже, у него вообще ничего своего не было.

Когда я пересказала события летнего Эсбата в мельчайших деталях, даже Ллеу, которого однажды Сенджу обманул подобным образом, посмотрел на меня, как на умалишенную. Он несколько раз уточнил, ничего ли я не путаю, ведь одно дело — подделать чужой лик, а другое — поведение, речь и воспоминания, коими обладали лишь я и Сол. «Он пригласил вас на танец, потому что вы обещали танец Солярису?.. Хм. Может быть, он подслушал вас где-то? Ведь чтобы знать столь интимные вещи, нужно быть не сейдманом, а шпионом», — сказал Ллеу. Однако я не сомневалась, что шпионом двойник не был — он знал то, что знаю я, совсем по другим причинам.