Столичный доктор - Вязовский Алексей - Страница 31

Про революцию пятого года? Вот тут, прямо на московских улицах, по которым мы идем, будут стоять баррикады, литься кровь. Ведь сейчас идут последние годы спокойной жизни. Старт падению в пропасть даст Ходынка. В народе будут шептаться, что царь-то так себе, пока возят на ломовиках тысячи погибших, Николай танцует на балу у французского посла. Ах, он же с черным бантом танцует! Ну, это, конечно, все меняет. Потом эстафету примет Первая мировая с революцией. Тут, как говорится, уже без комментариев.

Что тут можно сделать, чтобы самому не сгинуть и близких людей спасти? Заниматься кунг-фу и побить всех злодеев? Не смешно. Глобальные общественные процессы перемалывают в труху целые нации. Уехать? Куда? В Австралию? Какие же капиталы надо иметь, чтобы устроиться в чужом обществе, встроиться в него, не дать себя сожрать местным акулам капитализма? Считай, вторую жизнь надо начинать. А по моей личной истории, так и вовсе третью.

– Ты готовишь хорошо?

– Прости, что?

– Ну вас же в пансионе учили готовить?

– Учили. Но мы только что говорили о тяжелых временах… – Вика даже остановилось, заглянула мне в лицо, мол, все ли со мной нормально?

– Есть способ их облегчить. Тяжелые времена.

– Какой?

Я оглянулся, разглядывая местность. Хитрюга Талль, пока я вещал о судьбах мира, потихонечку развернула меня и по Моховой почти подвела меня к Большому театру.

– Морковный суп.

Вика приложила ладошку мне ко лбу.

– Вот не пойму с холода, жар у тебя есть или нет?

– В архиве твоего папы есть старое письмо, – я убрал руку от лба. – Успокойся, жара нет, я не сошел с ума. От земского доктора Гладышева из Тамбовской губернии. Он утверждает, что если отварить полтора фунта моркови девяносто минут, потом протереть ее в пюре, добавить три грамма соли и залить все кипятком, то такой суп лечит диарею. В том числе у холерных.

– Ты шутишь? Простой суп?

– Да. Если это правда, а проверить действие легко, то это большое подспорье врачам, что работают с болезнями желудочно-кишечного тракта. Понос очень быстро обезвоживает организм, он теряет силы, чтобы сопротивляться бактериям.

Знаменитый суп Эрнста Моро в свое время совершил прямо переворот в лечении диареи. Его использовали вплоть до середины двадцатого века, когда появились эффективные лекарства в таблетках. В каждой больнице на кухне стоял бак с готовым морковным пюре, и как только поступал сложный пациент с поносом, ему первым делом давали тарелку с оранжевой похлебкой.

– Конечно, я смогу сварить такой суп. Прямо сегодня!

О, как загорелась…

– Сегодня не надо, – засмеялся я. – Новый год же…

Празднование у Таллей стало моим бенефисом. Пока все наливались шампанским, поднимали тосты у елки, слушали, как Виктория играет на пианино вальсы, я работал. Вот буквально упахивался. Сначала поймал Россолимо.

– Григорий Иванович, я вам обещал монографию по лечению травм позвоночника. – Я протянул стопку листов с иллюстрациями. В последний момент я вспомнил про петлю Глиссона и жесткий воротник Шанца на шею. Его вполне можно было сделать из картона, обшив чем-нибудь мягким. Воротник пригодится еще и для травмированных в скорой помощи – так сказать, два в одном.

Заведующий кафедрой внимательно изучил мои рисунки, пробежал глазами текст. Закурил папиросу, начал все перечитывать по второму кругу.

– Это отлично пойдет в журнал «Врач» к Манассеину, – выдал заключение грек. – Хотя нет, он зануда, всю кровь выпьет. Договорюсь в «Практическую медицину» к Герцентшейнуд. Да, так и поступим, там все быстрее опубликуют. Может, уже весной. Я сам выступлю рецензентом, тем более что вы нынче не работаете в университете, и никто слова не скажет.

Ага, это он про конфликт интересов.

– Воротник, воротник… – Россолимо вертел в руках лист с рисунком фиксатора для шейного отдела. – Я слышал, только между нами, Евгений Александрович…

Россолимо подхватил меня под руку, отвел к горящему камину, на столешнице которого стоял кувшин с горячим пуншем. Мы налили по чарочке, чокнулись.

– …разумеется, я знаю, что такое врачебная этика! – заверил я заведующего.

– В Москве был проездом лейб-медик царской семьи профессор Тихомиров. Его величество беспокоится насчет приступов мигрени Александры Федоровны. Уже перепробовали все средства: и компрессы, и мази с лавандой и мятой…

Хм… Значит, Боткин еще не стал лейб-медиком Николая?

– И что же… Вы думаете, тут возможно ущемление какого-то шейного нерва? – заинтересовался я. – А воротник поможет снять это ущемление?

– Почему бы и нет? – пожал плечами грек. – Что мы теряем? Давайте изучим вопрос. Я попробую набрать пациентов с шейными недугами и мигренями, дадим им поносить такой воротник. Как вам в голову-то пришла подобная идея?

– Когда лежишь прикованный к кровати целый день… – Я пожал плечами, сделал грустные глаза.

– Да, да, вы правы, собственная болезнь очень способствует…

– Боль еще больше способствует, – прервал я со смехом Россолимо.

Второй моей «жертвой» стал Бобров. Сан Алексеичу я притащил обещанную инструкцию по реанимации. Тоже с картинками.

– Проверять гипотезу профессора Талля и статью по итогам писать вам, – развел я руками, стараясь не расплескать пунш. – Боюсь, я сейчас весьма занят частной практикой… На научную работу совсем не остается времени.

– Зря, доктор, очень зря! – попенял мне не вполне трезвый хирург.

Бобров тоже курил без остановки – пиджак был засыпан пеплом. Однако Сан Алексеич сумел собраться, прочитать мои выкладки. Долго чесал в затылке.

– Это надо в «Вестник практической медицины». Но после тщательной проверки. Есть у меня несколько плановых операций…

Бобров достал из внутреннего кармана записную книжку:

– Ага, вот. Голицын двадцатого января, холецистэктомия. Двадцать второго – Стечкин, иссечение грануляции. Вы, сударь мой, заглядывайте к нам в хирургию. Сразу мойтесь и будьте готовы. Я распоряжусь проводить операции в анатомическом театре, предупрежу коллег. Если кто-то соберется умереть, будем пробовать вашу методу. Разумеется, все будет оплачено.

– Не мою методу, профессора Талля.

Бобров покивал:

– Разумеется, мы не забудем о его вкладе!

Вика на меня обиделась и дулась весь вечер. И надо сказать, я дал этому повод. Болтал нон-стоп с разными медицинскими светилами и светильничками, решал всякие вопросики. А как же внимание, обожание, восхищение? Всем этим окружали девушку другие, включая припершегося на торжество прокурора Хрунова. Емельян как-то сумел раздобыть у вдовы профессора приглашение, заявился с огромным букетом белых оранжерейных роз. Поди высадил на них всю месячную зарплату.

Увидев меня, Хрунов сморщился, но потом расцвел: я вообще не подходил к роялю, где царила Вика, да и жалобные романсы в компании распевать не торопился. А вот Емельян Алексеевич оказался обладателем неплохого баритона. На который он, видимо, возлагал большие надежды. Особенно на песню «Друг мой прелестный». Виктория в муаровом открытом платье, с высокой прической, обаятельной улыбкой с ямочками, от которых просто замирало сердце, и коротышка Емельян. В отличном костюме, но весь такой прилизанный, суетящийся… Нет, не пара ей.

– Барин! – отвлек меня от разглядывания Вики Кузьма.

Моего слугу Елена Константиновна попросила в помощь, и я не смог ей отказать. Предложил даже профинансировать часть расходов на торжественный ужин, которым так хотела блеснуть перед обществом вдова. Но Вика передала мамину благодарность и отказ. Знал бы, что припрется прокурор… Да нет, все равно бы помог.

– Что тебе?

Я осмотрел слугу. А хорош! Подстрижен, бакенбарды укорочены, одет в черный фрак с манишкой. Плюс белые перчатки… Сразу десяток годков скинул.

– Тама вас пересадить хотят. Я видел, как ентот, – Кузьма кивнул на поющего прокурора, – рубль дал Гришке, чтобы, значица, он вашу карточку в конец стола сдвинул.