Смертный бессмертный - Шелли Мэри Уолстонкрафт - Страница 18

Нет усерднее часовых, чем влюбленные. Он знал, она думает о нем – и это сознание наполняло его грудь противоречивыми чувствами: любовь, любовь к нему привела ее на это гибельное ложе; теперь она со всех сторон окружена опасностями; все в ней умолкло, кроме тихого голоса сердца, нашептывающего сны, которые решат их судьбы. Быть может, она уже спит – но он не заснет до утра. Тянулись ночные часы: то воссылая молитвы к Небесам, то разрываясь между страхом и надеждой, сидел в лодке Гаспар и не сводил глаз с белого пятна на темном уступе.

Что это, рассвет пробивается сквозь тучи? А ему казалось, что эта ночь никогда не кончится! Спала ли она? Какие видения – во благо или на горе – посещали ее сон? Гаспар не мог больше ждать. Приказав своим гребцам дожидаться его внизу, он бросился вперед, стремясь взобраться на кручу. Напрасно они предупреждали его об опасности, да что там – о невозможности такого предприятия: смело хватался он за обветренные уступы и ставил ногу туда, где, казалось, для ноги места не найдется. Впрочем, склон был не слишком крут: опасность ложа Святой Екатерины происходила лишь от того, что человек, спящий на таком узком уступе, рисковал свалиться в реку. Все выше поднимался Гаспар по крутому склону: наконец он схватился за корни дерева совсем рядом с заветной целью. Цепляясь за его ветви, встал он на самом краю ложа, рядом с изголовьем, где покоилась непокрытая голова его возлюбленной. Руки ее были сложены на груди, темные волосы, разметавшись, прикрыли шею и щеку, на лице читалась безмятежность: Гаспар видел пред собою воплощение Сна во всей его невинности и беззащитности. Все волнения улеглись, и грудь Констанции теперь ровно вздымалась. Если бы поднять ее скрещенные руки, казалось, Гаспар смог бы увидать биение сердца. Ни одна мраморная статуя, изваянная искусным художником, не была столь прекрасна – ибо в этом нежном теле обитала душа правдивее, добрее и самоотверженнее всех, что когда-либо согревали человеческое дыхание.

С глубоким чувством смотрел на нее Гаспар. Какой надеждою наполняла его эта ангельская безмятежность! Вот на губах ее показалась улыбка – он и сам невольно улыбнулся и поздравил себя со счастливым предзнаменованием; но вдруг щеки ее заалели, грудь заволновалась, слеза скатилась из-под темных ресниц, а вслед за нею хлынул целый поток слез; приподнявшись, Констанция воскликнула:

– Нет! Он не умрет! Я разобью его цепи, я спасу его!

Гаспар был рядом; руки подхватили ее легкое тело, готовое скатиться с гибельного ложа. Констанция открыла глаза – и увидела своего возлюбленного, который всю ночь стерег ее сон, а теперь спас ее от гибели.

Манон сладко проспала всю ночь. Что ей снилось – сказать мудрено; только проснулась она от какого-то шума и, открыв глаза, увидала вокруг себя целую толпу. Бедная часовенка на пустынном берегу была увешана гобеленами, алтарь украшен золотыми чашами – священник служил мессу перед толпою коленопреклоненных рыцарей. Манон заметила, что и король Генрих здесь; поискала взглядом другого – не нашла; в этот миг отворилась железная дверца, и явился Гаспар де Водемон, ведя за собою прекрасную Констанцию. В белом платье, с распущенными волосами, то улыбаясь, то заливаясь румянцем от переполнявших ее чувств, подошла она к алтарю и, преклонив колени вместе со своим возлюбленным, произнесла клятву, связавшую их навеки.

Много дней прошло, прежде чем счастливец Гаспар выведал у своей госпожи, что ей снилось. Слишком много вытерпела она и, несмотря на нынешнее счастье, не могла без ужаса вспоминать о тех днях, когда считала свою любовь преступною: все тогдашние события представлялись ей в мрачном свете. Множество видений, призналась она, явилось ей той страшной ночью. Она видела души отца и братьев в раю; видела, как Гаспар храбро сражается с неверными; видела его при дворе короля Генриха, прославленного, всеми любимого; видела и себя – то невестой, то монахиней, то благодарящей Небеса за свое блаженство, то горько оплакивающей свои несчастья. Наконец представилось ей, что она в Святой Земле и сама святая Екатерина ведет ее невидимкой по городу неверных. Войдя во дворец, увидала она, что нечестивцы празднуют победу. Спустившись затем в подземные темницы, ощупью нашли они путь под сырыми сводами по низким, сочащимся влагой переходам к одной камере, еще темнее и страшнее прочих. На полу ее лежал узник в грязных лохмотьях, обросший бородой. Тело его превратилось в скелет, обтянутый кожей, глаза утратили блеск, на исхудалых руках и ногах свободно болтались оковы.

– Неужели же мое явление в столь привлекательном виде и блестящем наряде смягчило неумолимое сердце Констанции? – спросил Гаспар, улыбаясь несбывшемуся видению.

– Именно так, – отвечала она. – Сердце прошептало мне, что это моя вина: но кто же вернет угасающую жизнь, кто спасет и восстановит погибающего? Никогда душа моя так не рвалась к живому, полному сил молодому рыцарю, как загорелась она во сне, когда я увидала тебя у своих ног, изможденного, близкого к смерти. С глаз словно спала пелена, и тьма передо мною рассеялась. Кажется, в первый раз я осознала, что такое жизнь и что – смерть. Только теперь я поняла, что счастье живых не оскорбляет мертвецов; только теперь ощутила, как суетны и ложны убеждения, что обращают доброту и благородство в злобу и ненависть. Нет, ты не умрешь, воскликнула я: я разобью твои цепи и спасу тебя, ты будешь жить для любви! Я бросилась вперед… Смерть, угрожавшая тебе во сне, настигла бы меня наяву – в тот самый миг, когда я впервые почувствовала истинную цену жизни, – но твоя рука удержала меня над пропастью, а милый голос призвал от скорби к нескончаемому блаженству.

Что за великолепный вид открывается перед нами! По праву им гордятся короли[50]. Где еще, среди созданий природы или творений художников, глазу дано насладиться столь утонченно прекрасным ландшафтом, как на берегах озера Вирджиния-Уотер, что раскинулось среди лесов, точно зеркало небес, по краям затененное прихотливыми изгибами берегов, их темными бухточками и полукруглыми мысами? В этот час, когда солнце клонится к закату, любоваться озером почти мучительно: зрение устает, душа тяготится избытком красоты. Земля, воздух, вода – все здесь впивает сияние, струящееся из небесного родника; зелень листвы словно сочится золотым нектаром; озеро, кажется, полно не росой земной, а воздухом и светом; деревья и изящная беседка плывут в его глубине – и видятся отчетливее, и кажутся прекраснее, чем их двойники на берегу. И эта сцена не молчалива: звуки слаще колыбельной, под которую отходила ко сну Венера, выразительнее песни Тиресия, побудившей Александра к деяниям войны, торжественнее псалмов святой Цецилии, плывут над волнами и смешиваются с легким ветерком, не тревожащим поверхность воды. Странно: кажется, в этом роднике звуков, в этой сладостной мелодии, бессознательно связывающей шумы леса и гармонию, открывающую нашим очарованным чувствам рай, вновь и вновь повторяются в одном порядке три или четыре мрачные, тревожные ноты.

Солнце касается дальнего края озера, и нежные розоватые оттенки заката смешиваются с яростно-пламенными. Наша лодка долго уже плывет по широким водным просторам; пристанем теперь к тенистому берегу, где купают ветви в воде грациозные ивы. Потревоженная дикая утка, хлопая крыльями и рассыпая вокруг сверкающие брызги, взлетает из своего убежища. Неторопливо проплывает вдалеке пара статных лебедей; с плеском разбегается из-под наших весел разная водоплавающая мелочь. Сумерки здесь не омрачены тенями; все, что мы видим, – как постепенно и равномерно отступает великий прилив дня. Можно сойти на берег и прогуляться среди высокой травы; до настоящей темноты еще далеко. В парке нам встретятся все деревья, какие только растут в Англии, начиная с раскидистых старых дубов. Сплошной покров листвы отделяет нас от небес, ничего не скрывая, – так прячутся за шелковой вуалью прелестные женские черты. Под этим ажурным покровом можно предаться самым беззаботным размышлениям; а если грустные мысли увлекут нас на поиски какого-нибудь уголка потемнее – пойдем мимо водопада по направлению к Бельведеру и остановимся в сосновой роще с густым травяным подлеском; или присядем с другой стороны озера, под сенью среброствольного ясеня; или найдем себе укрытие под нерукотворным шатром одного из величественных старых буков, чьи выступающие из земли корни наводят на мысль о шутке природы; и пусть аромат густых зарослей восковницы ласкает наши ноздри, чтобы ни одно из чувств не оставалось без наслаждения.