Подвиги Шерлока Холмса - Карр Джон Диксон - Страница 41

• Предыдущая
• 41/60
• Следующая

— Рубин «Аббас»! — задыхаясь, пробормотал он.

Шерлок Холмс искренне расхохотался и хлопнул в ладоши.

— Ну, вы должны извинить меня, — со смехом произнес он. — Мой друг доктор Уотсон может подтвердить вам, что я никогда не в силах был устоять перед подобными драматическими эффектами. Вероятно, в моих жилах еще течет кровь Верне.

Сэр Джон вперил изумленный взор в большой алый камень, сверкающий на белом полотне.

— Боже милостивый, я едва верю собственным глазам! — произнес он дрожащим голосом. — Но как, как вам удалось вернуть его?

— Ах, сначала я должен воззвать к вашей снисходительности. Разве вам не достаточно того, что ваш дворецкий, Джолифф, так несправедливо оскорбленный подозрением, был освобожден сегодня утром и что драгоценность в целости и сохранности вернулась к своему владельцу? — негромко сказал Холмс. — А вот и цепочка и медальон — я взял на себя смелость вынуть камень из оправы, чтобы сыграть эту маленькую шутку, опустив рубин в портвейн. Я прошу вас не требовать дальнейших объяснений.

— Я сделаю так, как вы хотите, мистер Холмс, — горячо ответил сэр Джон. — Я и в самом деле полностью полагаюсь на ваше мнение. Но как я могу выразить…

— Ну, я человек далеко не богатый, но я бы предпочел, чтобы вы решили сами — заслужил ли я пять тысяч фунтов, обещанных вами в качестве награды…

— Более чем! — воскликнул сэр Джон Довертон, доставая из кармана чековую книжку. — Более того, я пришлю вам черенки моих красных камелий!

Холмс очень серьезно поклонился.

— Я поручу их особым заботам Уотсона, — сказал он. — Кстати, сэр Джон, я был бы весьма признателен, если бы вы выписали два чека. Один на две с половиной тысячи в качестве благодарности Шерлоку Холмсу, а второй — на ту же сумму — в знак расположения к Эндрю Джолиффу. Боюсь, что впредь вы могли бы обнаружить в вашем дворецком некоторую нервозность, а это отразится на его работе… но такой суммы вполне достаточно для того, чтобы он мог купить табачную лавку и осуществить тем самым свою давнюю мечту. Благодарю вас, дорогой сэр. А теперь, я думаю, поскольку мы все равно уже нарушили наши утренние привычки, давайте выпьем еще по стаканчику вина, чтобы отметить удачное окончание истории рубина «Аббас».

— Боюсь, Уотсон, что нордический характер не является хорошим помощником для человека, который занимается раскрытием преступлений. Он сообщает уму прискорбную тривиальность, — заметил Холмс, когда мы свернули с Оксфорд-стрит на менее оживленный тротуар Бейкер-стрит.

Было ясное свежее утро мая 1901 года, и бронзоволицые, худощавые, одетые в форму мужчины, заполнившие улицы, — это были солдаты, вернувшиеся из Южной Африки и получившие отпуск, — составляли приятное разнообразие мрачным темным платьям женщин, которые все еще носили траур по умершей королеве.

— Я могу вам напомнить, Холмс, Десятки ваших собственных дел, которые опровергают ваше утверждение, — ответил я, заметив с удовлетворением, что наша утренняя прогулка и свежий воздух окрасили легким румянцем бледные щеки моего друга.

— Какие, например? — спросил он.

— Ну, например, недоброй памяти доктор Гримсби Ройлот. Использование прирученной змеи в качестве орудия убийства вряд ли можно рассматривать как тривиальное явление.

— Мой дорогой друг, ваш пример только подтверждает мое мнение. Из пятидесяти случаев мы вспоминаем доктора Ройлота, «Святого» Питерса и еще двух-трех по той единственной причине, что при совершении преступления они проявляли некоторое воображение, что сразу же выделило их из всех прочих и возвысило над ними. Право же, я иногда начинаю думать, что как Кювье мог по одной-единственной косточке восстановить животное целиком, так и человек, способный рассуждать, может определить характер преступников и преступлений, совершаемых в данной стране, по тому, что и как готовится в ее кухнях.

— Не вижу здесь ничего общего, — рассмеялся я.

— А вы подумайте, Уотсон. Кстати сказать, — продолжал он, указав тростью в направлении шоколадного цвета омнибуса, который подкатил к противоположной стороне улицы с громким скрежетом тормозов и веселым треньканьем лошадиной сбруи, — вот вам отличный пример. Это французский омнибус. Посмотрите на кучера, Уотсон: сплошной пламень, эмоции, сгусток энергии. Посмотрите, как он спорит с этим младшим офицером военно-морской береговой охраны, находящимся в долговременном отпуске. Вот вам разница между утонченным и положительным, между французским соусом и английской подливкой. Как же могут два таких разных человека одинаково подходить к совершению преступления?

— Предположим, что это так, — отвечал я. — Только я все-таки не понимаю, как вы можете утверждать, что этот человек в клетчатом сюртуке является младшим военно-морским офицером, находящимся в долговременном отпуске?

— Ну как же, Уотсон, когда человек носит ленточку Крымского ордена и, следовательно, слишком стар для действительной службы, когда на нем сравнительно новые флотские ботинки, совершенно ясно, что его призвали из запаса. Его повелительная манера себя держать говорит о том, что это не простой матрос, а с другой стороны — лицо у него не загорелое и не обветренное, оно ничем не отличается от лица этого кучера. Этот человек — младший офицер, прикомандированный к посту береговой охраны или к учебному лагерю.

— А долгосрочный отпуск?

— Он в штатском платье, но не демобилизован, — посмотрите, чем он набивает свою трубку, это специальный флотский табак, в лавках вы его не найдете. Но вот мы уже пришли домой, и как раз вовремя: можем застать посетителя, который явился за время нашего отсутствия.

Я посмотрел на ничего не говорящую дверь дома.

— Помилуйте, Холмс, — запротестовал я, — вы заходите слишком далеко.

— Очень редко, Уотсон. Колеса большинства наемных экипажей красят примерно в это время года, и, если вы потрудитесь посмотреть на поребрик, вы заметите длинный зеленый след в том месте, где его задело колесо: когда мы уходили час тому назад, его не было. Экипаж некоторое время ожидал, поскольку кучер дважды выколачивал пепел из своей трубки. Нам остается только надеяться, что пассажир решил дождаться нашего возвращения после того, как отослал извозчика.

Когда мы поднимались по лестнице, из нижних комнат нашего дома появилась миссис Хадсон.

— Вас ожидает посетительница, мистер Холмс, вот уже около часа, и такой у нее усталый вид, у бедняжечки, что я взяла на себя смелость предложить ей чашечку хорошего крепкого чая.

— Благодарю вас, миссис Хадсон. Вы поступили правильно.

Мой друг посмотрел на меня и улыбнулся, однако я заметил, как в его глубоко посаженных глазах сверкнул огонек.

— Дело начинается, Уотсон, — спокойно сказал он.

Когда мы вошли в гостиную, наша посетительница поднялась нам навстречу. Это была белокурая молодая женщина — ей не было еще и тридцати лет, — у нее был болезненный цвет лица и большие синие глаза с темным фиолетовым отливом в глубине. Одета она была просто, но аккуратно, на ней был светло-коричневый костюм и такая же шляпка, украшенная лиловым перышком. Все эти детали запечатлелись в моем мозгу почти что бессознательно, ибо я сразу же, как это свойственно человеку моей профессий, обратил внимание на черные тени у нее под глазами и на дрожащие губы, говорящие о сильном нервном напряжении, которого она могла и не выдержать.

Извинившись за наше отсутствие, Холмс проводил ее к креслу перед камином и, опустившись в свое собственное кресло, бросил на нее испытующий взгляд из-под тяжелых век.

— Насколько я понимаю, вы чем-то очень взволнованы, — мягко сказал он. — Будьте уверены, что доктор Уотсон и я готовы служить вам, мисс…

— Меня зовут Дафна Феррерс, — сказала наша гостья. А потом, внезапно наклонившись вперед в своем кресле, она пристально посмотрела на Холмса. — Как вы думаете, Черные ангелы — это провозвестники смерти? — прошептала она.

• Предыдущая
• 41/60
• Следующая