Октоберленд - Аттанасио Альфред Анджело - Страница 64

К самой Извечной Звезде, — шепнул голос Кавала у нее в мозгу. — Я — тонкий лучик от звезды творения.

— Братство Мудрецов мне говорило, что я тебя здесь найду, — произнесла она с трепетом благоговения, — но я не верила. — Она раздвинула вуали, показав наговорные камни, приложенные к лицу для усиления Чарма. — Ты тоньше любой души, что когда-либо могла себя собрать вне тела!

Эту силу дала мне магия Даппи Хоба, а необходимость — волю ее применить. Здесь со мной Буль.

— Бульдог с тобой? — недоверчиво спросила она. — Я ощущаю только тебя.

Он мертв. И он не Бульдог. Звериные метки отнял у него местный маг…

— Ученик Даппи Хоба. Я его чувствую, но не здесь.

Скорее последователь, нежели ученик. Он зовет себя Нокс, и он взял звериные метки Буля и воспользовался его Чармом для своего волшебства. Все, что удалось мне спасти из этого трупа — Чарм человека.

Леди Вон вышла из лифта и пошла к Кавалу через покрытый ковром коридор, по бетонной лестнице, выводящей на крышу. Как клочок ветреной ночи, она проскользнула среди труб и толевых навесов к водонапорному баку с дверным молотком в виде головы барана.

Слабым заклинанием была запечатана дверь, и королева сорвала его, входя в святилище погибели. Запах смерти пронизывал темноту, а на алтаре лежал ободранный труп, покрытый коркой засохшей крови и мухами.

Королева ведьм протянула руки и потерла между ладонями нить Чарма от Извечной Звезды, которая была Кавалом. Нить расширилась в луч, и из этого прозрачного света послышался сильный осенний запах сухих листьев.

Голоса ушедшего времени года зазвучали все громче из расширяющегося луча чармового света — шорох пересыпаемых осенним ветром листьев. У света был вкус дыма дров. Прохладные порывы ветра, несущие капля дождя, согнали мух с гниющего тела. Висящие куклы сорванных початков и сушеные фрукты застучали среди пучков трав и снопов злаков.

Кавал засиял сильнее от Чарма, влитого в него королевой ведьм. Когда столб ясного света превратился в колонну, охватившую весь каменный алтарь, Кавал явился таким, каким был во цвете лет — высоким и крепким, с коротко стриженными рыжими волосами, оранжевые бакенбарды аккуратно подрезаны возле резких углов длинной челюсти. Одетый в яркую мишуру и синие газовые ленты, как для похоронного полета, он держался за край алтаря и глядел на леди Вон. На лице его было молчание.

Ясность понимания легла между ними.

— Это обряд окончания, — тихо сказала королева ведьм. — Я не могу вернуть тебя на Ирт. Твоя душа слишком тонка для любой жизни, и ни один амулет меньше, чем этот весь мир, не удержит тебя.

— Это обряд окончания, — согласился Кавал, и голос его сливался с шепотом эха. — Честь для меня, что сама королева ведьм пришла отдать меня в руки слепого бога Смерти. Я слишком долго выдержал в виде призрака, съедаемого пустотой, видел все, что происходит под этим широким небом, но не в силах был ничего изменить. Только ради этого мига я все выдержал.

Свет Чарма расширился, захватив весь круг обрядов, и шелестящий ветер листьев, кружащий в камере, донес далекое пение заклинаний, голоса из пустоты. Двенадцать теней шевельнулись в ледяном белом сиянии. Души ковена обретали форму, рождаясь из тумана, притянутые Чармом королевы ведьм, и зловещие ангелы, владевшие последними участниками Октоберленда, встали в церемониальных мантиях в морозном свете.

— Вы — последние призраки этой мерзости, — обратилась к ним королева ведьм, глядя в эти конические лица и жестокие глаза. — Вы последние души, которые ваш хозяин Нокс вылепил своей жадной волей. До вас, за семь тысяч лет своей жизни, он изуродовал множество других, и все они растворились в пустоте, и вы тоже там будете в свое время. Но сейчас вам предстоит сделать судьбоносный выбор. Дать времени унести вас прочь, как было с другими, или воспользоваться последней свободой, что у вас есть, и силой Чарма, что дала я вам, упасть на землю и вернуть свою энергию минеральной основе творения. Начать сначала.

— Смерть всегда начало, — провозгласил Кавал, и двенадцать ангелов мощным эхом повторили его слова, обменявшись взглядами согласия; Овен в серебряном руне взял за руку широкоплечую Тельца, она — тощего Близнецов, и так по кругу, через Деву с льняной короной, до Рыб с черными прядями волос, похожих на водоросли.

Окруженные тепловой завесой трепещущих крыльев, взявшиеся за руки ангелы посмотрели вниз, куда-то под босые ноги. Столбы чармового света пронизали здание. Сияние его размыло непрозрачность интерьера и высветило Нокса прожектором.

Широкий луч слепящего света превратил Нокса в белую тень. Размытые черты его горестно поднялись к ослепительному небу. Свет Чарма поймал его посреди шага ритуального танца. Все вокруг него кипело жизнью — буйные поросшие цветами стены кустов и лиан, платаны и акации, мирты и пальмы, с которых ярким блеском смыло цвет. Гирлянды цветов свесились с покрытых алхимическими знаками арок и сводов с натеками, размытых как набросок углем.

Ветер Октоберленда опустился за взглядом зловещих ангелов — и магия Нокса рассыпалась тенями, как мираж. Там, где стояло дерево с извивами коры, скорчилась Мэри Феликс у подножия каменной лестницы. В пронзительном свете глянула она на Нокса, и он превратился в скелетную тень, в фигурку из проволочек. Только голова его сохранила материальность и длинный череп задергался в страхе.

— Кто ты? — вскричал Нокс.

— Не бойся. — Рядом с испуганным магом возник Кавал и взял иссохший силуэт в объятия своей мишуры и лент. — Ты не один. То, чего боялся ты все эти тысячи лет, мы встретим вместе.

Нокс отшатнулся от видения Кавала и попытался скрыться в охряных тенях за пределами свирепой иллюминации.

— Я буду жить вечно! — каркнуло его пересохшее горло, когда он, скрипя сухожилиями, ковылял по каменному полу. — Я никогда не умру!

Кавал встал перед Ноксом, раскинув руки, одетые мишурой.

— Нам не уйти — ни тебе, ни мне. Смерть — это бог, а мы — всего лишь люди.

Нокс увидел две звезды уверенности в глазах чародея, и он знал, что вечность, которая была у него в руках мгновение назад, испарилась. Он достиг конца бесконечной жизни. Из иссохшего тела вырвался всхлип, и сверкающие руки Кавала сомкнулись вокруг него.

Сверху донесся потусторонний нестерпимый вой зловещих ангелов. Камера вспыхнула ослепительной белизной. Мэри Феликс вздрогнула всем телом, начала отворачиваться — поздно. Когда зрение вернулось, пульсируя, в ее глаза, они смотрели на тлеющие угли человеческого скелета. Угли переливались красным и коричневым в темноте подвала, там, где в ужасе свалился Нокс. При тусклом свете этих дымящихся костей Мэри нащупала путь вверх по каменным ступеням, прочь из подвала.

Леди Вон ждала ее в ритуальной камере на крыше. Свет Чарма ушел в землю и унес Кавала, Нокса и весь ковен Октоберленда. Прохлада веяла в воздухе, отдавая инеем и кедровой смолой. Но этот аромат уже начинал уступать летнему жару. Запахи раскаленного города ширились, вливались сквозь открытую дверь в косых лучах утреннего солнца.

Ожидая Мэри, королева ведьм гладила тело на алтаре жезлом силы в спиральном чехле целительных опалов. Там, где касался амулет, исцелялась плоть. Черный и ржавый цвета разложения ободранного тела облетали чешуйками окалины, и в оранжевом тумане Чарма появлялась новая кожа — коричневая, эластичная, человеческая.

Буль очнулся в доме очей своих. Он поднял глаза на высохшие яблоки в тлеющем свете солнечного клина. Над ним склонилось круглое бледное лицо с большими блестящими глазами. В черных их серединах он увидал самого себя — коричневое квадратное лицо под копной светлых волос.

Он сел и ощупал себя, ожидая боли.

— Чарм сделал тебя целым — но человеком, — объявила круглолицая женщина в черном одеянии. — Ты утратил метки зверя и обрел новую жизнь.

Эти слова загипнотизировали его, и он сидел неподвижно, лишенный страдания, ощущая теплую тяжесть солнца на бедрах. Закрыл глаза, проверяя, что не спит. За веками скользили сны как молочная река. И когда он открыл глаза снова, в дверях, полных лета, стояла Мэри Феликс.