Октоберленд - Аттанасио Альфред Анджело - Страница 41

— Лев и Весы, — представила их Телец. — Мы окружены друзьями. Они все приехали проследить, чтобы ты добралась до Октоберленда без приключений.

— Вы боитесь, чтобы я не сбежала?

Ее грызла уверенность, что она совершила ошибку, бросив Бульдога.

— Сбежала? — Телец закинула назад голову в звонком смехе. — Куда бы ты могла сбежать? Хозяину принадлежит весь мир.

Всю оставшуюся дорогу до города Телец и Овен напоминали Мэри, как ей повезло войти в их круг, посвященный долгой жизни и магии. Она отвлеклась на картонные навесы на ступенях старого кирпичного дома и услышала, как говорит о них пастор.

— Иисус знал, что Бог любит их сильнее — бездомных, недужных, убогих. А знаете почему, Мэри? — Карие глаза смотрели с холодным напором. — Помните: Иисус велел любить своих врагов, потому что их любит Бог! Бог посылает дождь и солнце равно на грешных и праведных. Помните? А Исаия, любимый пророк Иисуса, голос Божий, объявляет: «Я творю добро и зло, Я Господь их!» Вы понимаете? — Он улыбнулся без капли веселья. — Бог любит нас. Но это страшная любовь.

Буль стучал по тяжелой металлической двери склада:

— Эй, Райан! Выпусти меня!

Ответа не было, и Буль сел посередине пустого помещения в уверенности, что Райан поспешил доложить о нем другим работникам университетской научной станции. От этого он рассвирепел. Он был искренен с коллегой Мэри, верил, что истина покажется правдоподобной этому человеку, который видел его в образе Бульдога. Застонав от досады, он двинул ногой в дверь.

Долго он так сидел, кипя от злости, и наконец ему надоело переливать из пустого в порожнее. Он лег и погрузился в сон. Ему снилось, что он бредет по мелководью, где морские коньки рассыпают яркие цветные полосы в хрустальных брызгах, и разноцветные моллюски кружатся во взбудораженной им воде. Он вышел к пирсу и взобрался по лестнице, прислоненной к свае, вылез на край мола, где стояла лачуга. В ней сидели у очага и ели рабочие, шьющие паруса, и плетельщики талисманов. Он опустился на шаткую скамью у расколотого стола из прибитого прибоем плавника под светильником из акульей шкуры. Сквозь щели лачуги задувал морской ветер, и Буль смотрел на сверкающую бухту, окутанную смогом, и когда ветер сдувал клубы дыма с утесов, открывались изъеденные окислами улицы и обгорелые дома, вырезанные прямо в камне. Ядовитые цветные пятна изъели склоны обрыва, изрытые лабиринтами переходов. Какая-то дрожь из завешенной клетки привлекла его внимание. Он убрал фиолетовую занавеску из сухих водорослей и увидел перед собой фигурку мраморной наготы, закрытую алыми и зелеными перьями. Маслянистые волосы спадали на лицо, и он попросил: «Скажи мне правду, сивилла, я человек или пес?» Тогда к нему поднялось алебастровое лицо с раскосыми яшмовыми глазами. Из идеально круглого рта высунулся язык голубого пламени.

— Все зависит от того, как ты умрешь!

Проснулся Буль внезапно. Он знал, что ему приснился Ирт, собственная жизнь в обличье Бульдога, но не знал, было ли это воспоминанием или игрой воображения. Живость сна убеждала, что нечто подобное он уже переживал. Он напряг мозг, пытаясь еще что-нибудь вспомнить из прежней жизни на Ирте, надеясь, что память начнет возвращаться. Но ничего больше не всплыло, и вскоре он стал думать над словами сивиллы. Буль гадал, не был ли этот сон провозвестием смерти, раз он теперь стал человеком.

Буль снова ударил в дверь, потом стал сердито ходить из угла в угол. Он прыгал на стены, бил их ногами и руками и отскакивал, еще больше разъяренный. Ухватившись за ручку двери, он изо всей силы потянул на себя, потом отлетел, когда засов не поддался. От злости он вцепился в выключатель и сильно дернул, вырвав провод из коробки.

Внезапный удар тока потряс его руку до самого плеча. Лампочка под потолком стала серой тенью с пульсирующей красной нитью. Колени Буля подкосились, он дернулся, пытаясь выпустить оголенный провод. Но электричество потекло горячее, держа его мертвой хваткой.

В дрожащих тенях он увидел, как раздувается рука под током. Вспушился коричневый мех, искры полетели от когтей и завертелись в воздухе синими спирохетами. Тело раздалось со звуком натягиваемой ткани, плоть мощно задрожала на прочном каркасе костей.

Электрическая сила, текущая в него, несла с собой Чарм, накопленный огромными амулетами Земли: сетями электропередач, гигантскими плотинами ГЭС, городами с их талисманической геометрией. Тысячелетние труды Даппи Хоба превратили планету в гигантский коллектор Чарма, и сейчас мощь этого коллектора вливала свою мощь в Бульдога. Волшебная сила вернулась, и он внезапно, в долю секунды, понял это все, обрел снова ясность.

Свет над головой потух, поток электричества из оборванного провода прекратился. Ночным зрением Бульдог увидел проблеск света из-под косяка двери. Положив одну руку на косяк, он вырвал металлическую дверь из стены под треск разбиваемых кирпичей. Дверь загремела, упав на бетонный пол, и Бульдог вышел в ночь с ее безупречной красотой.

Никакой искусственный свет не пытался затмить небесное излучение Млечного Пути. Бульдог зачерпнул силу изнутри себя и зашагал в ночь, хрустя гравием.

Попозже на гравийной дорожке запрыгает свет фонаря — это Райан выйдет из темного здания станции. Он увидит вывернутую металлическую дверь, обрывки одежды, лопнувшие ботинки и нечеловечески огромные следы ног бегущего гиганта. Ощутив, как мороз пробирает его по коже, он поймет, что все безумные подробности рассказа Буля были правдой.

Но сейчас Бульдог бежал в темный лес, и никто на Земле не знал, что он на свободе. Он бежал без оглядки. Удар электрического тока, пролившийся в его тело, подтверждал рассказ Мэри Феликс о тысячелетних трудах Даппи Хоба по превращению этой планеты в огромную связку амулетов. И теперь он знал все хайвеи, все высоковольтные линии и все кабели, знал все города, существующие, чтобы собирать для него Чарм.

Он двигался лесами на юг, и на бегу, когда встречные предметы сливались от скорости в размытую полосу, без всяких усилий обдумывал свой сон. Неудача есть героизм — вот что он понял из слов сивиллы. Не важно, человек он или зверь, главное — он смертен. И эта мысль заставляла его прибавить ходу на звездных лесных дорожках. Вслед ему вихрем кружили листья и трещали ветви.

Он почти ничего не помнил из своего прошлого. Но он знал, что великие истины будут вести его навстречу судьбе. Тьма прячет смысл, свет его открывает, огонь жжет, надежда гаснет. Эти истины пробуждали какие-то глубокие чувства, но еще не воспоминания, и не покидало ощущение, что в прежней жизни ему не чужда была напряженная мысль обо всем на свете — мысль, пытающаяся ухватить смысл смысла. И ясно становилось, что в конце пути к Октоберленду и зловещим ангелам, что похитили у него Мэри Феликс, жизнь его получит новый смысл, но к добру или к худу — он пока не знал.

Чем дальше ехало такси по Манхэттену, тем менее зловещим начинал казаться Мэри Октоберленд — настолько она подпадала постепенно под его господство. Хотя члены ковена подобрали ее в аэропорту и повезли в город с настойчивостью, напоминающей похищение, сами они не несли на себе печати зла. Даже их зодиакальные имена, которые вроде бы должны были ее встревожить своей анонимностью, придавали всей истории оттенок какой-то игры и заставляли гадать об их настоящих именах. У седого Овна в одежде пастора было доброе лицо и слезящиеся глаза аллергика, и Мэри даже сочла удобным спросить, не зовут ли его Уолтер, как звали ее добросердечного дядю.

— Нет, моя дорогая. Теодор. — Он тепло пожал ей руку. — Но вы должны называть меня Овен. А вы — Дева. Видите ли, нам предназначены определенные роли. Свои места в вечном круге.

Такси подъехало к тротуару, и крепко сбитая женщина со слегка раскосыми перуанскими глазами подсела к Мэри, подвинув ее к пастору.