Октоберленд - Аттанасио Альфред Анджело - Страница 30

— А как ты думаешь? — Она обошла его вокруг, подозрительно щурясь на неподвижный ящик, который только что испускал громкие звуки и показывал яркие цветные изображения. — Ты меня вышиб на улицу. Удивляешься, что я жива?

— На улицу? — Поч бросил пульт на диван. — Я думал, ты скрылась в Моодруне, попросила убежища у Ярла Джи. Что ты здесь делаешь — и в таком виде?

Она впилась зелеными глазами в его черную маску.

— Ты не подсылал ко мне убийцу?

— Нет! — Он сбросил очки и уставился на нее, прищурясь. — Что ты несешь?

— Н’драто из Дома Убийц чуть не убил меня. — Она подошла к открытым ящикам и посмотрела на груды одежды и рассыпанные кассеты. — Если это не ты, значит, Шаи Малиа. Ты теперь маркграф. Разузнай, и ты поймешь.

Поч сделал обиженный вид:

— Шаи Малиа теперь моя жена, Джио.

— Так что — это дает ей право убивать? — Джиоти подняла пуловер с тисненым изображением синей планеты в клубящихся перистых облаках. — Дом Убийц не ликвидирует пэров бесплатно. Как ни грустно, отсюда к Убийцам ушли немалые средства, и я уверена, что это Шаи Малиа санкционировала их перевод. Она приняла на себя и твой долг, который сделал тебя маркграфом?

— Нет, Джиоти Одол, это сделала я. — Из-за закрытых дверей прозвучал голос Овери Скарн, и дородная женщина вошла в комнату, держа в руке какой-то серебристый предмет — слишком маленький для чармострела, но явно оружие — возможно, стреляющее дротиками. Она махнула этой штукой в сторону Джиоти. — Отойдите от вашего брата, пожалуйста.

Джиоти пошла на Овери Скарн.

— Если деньги дали «Шахты Бульдога», значит, вы сами сознаетесь, что перевод долга был незаконным. Я все еще маркграфиня.

— Уже нет. — Овери Скарн выстрелила, и с резким громким хлопком из дула вылетело пламя.

Пояс амулетов под передником Джиоти взорвался, рассыпав осколки наговорных камней по полированному дереву пола. От удара она отлетела назад и тяжело стукнулась о кресло, которое разлетелось вдребезги.

Нокс сидел в Октоберленде один, прижавшись узловатой спиной к пятигранному обсидиановому алтарю, вытянув палки ног на гладком полу. Он был похож на неподвижный высохший труп. Морщинистые веки подергивались в глубоких иссохших орбитах, глаза дрожали, видя яркий дым, поднимавшийся спиралью от чадящего костра плоти внутри себя — это была его мерцающая жизнь. В одиночном заключении грудной клетки он ощущал себя чьей-то тенью, зачахшей, слабой и усталой. Кошмар очертил его своим кругом.

Что сталось с его жизнью? Он может прожить еще столетие, может быть, два. Но умирает сам мир. Наука, которую принес с собой из Светлых Миров почитатель дьявола Даппи Хоб, отравила Землю своими токсинами, задушила небо ядовитой жарой, испоганила реки и моря, ослабила землю и сорвала с нее леса. Хобу это было все равно. Он лелеял мечты о возвращении в Светлые Миры, желал подняться за пределы Высшей Реальности в сияние Творения. Оттуда он бы правил всеми мирами, чудовищно бессмертный. Но и его ваяла смерть.

Смерть.

Нокс стал олицетворением того самого бога, которого страшился. Скелет, обтянутый мумифицированной кожей, лицо перестало быть лицом — нос изогнулся высохшим стеблем, губы оскалились, обнажив обесцвеченные стертые зубы — он был живым воплощением жнеца. Он был — Смерть. И он боялся умереть.

Он никогда не умрет, часто повторял он про себя, хотя знал, что это не совсем правда. Он сможет вечно танцевать среди живых, только если магия сделает его моложе — и если не умрет планета.

Сама Земля менялась, становилась враждебной к человеческой жизни, которую он пестовал семь тысяч лет. Скоро останутся только морские черви да кратеры вулканов на океанском дне. Даппи Хоб проклял человечество и благословил морских червей.

Иссохшее тело Нокса качнулось, пытаясь стряхнуть кошмар, и снова затихло. «Бульдог, — подумал он, успокаивая себя присутствием в этом мире существа из более горячей реальности. — Бульдог обладает силой все изменить».

Бульдог отличался от Даппи Хоба своим неведением. Зверочеловек понятия не имел, как собирать силу в кулак. Но талисманы, которые за столетия создал Даппи Хоб, остались на месте: глобальная сеть городов, в которых амулеты-небоскребы сконцентрировали рассеянный Чарм самой своей формой.

Нокс знал о них. С его знанием и волшебством Бульдога можно будет изменить мир. Не только отвратить Смерть от него самого, но и всему человечеству принести пользу. Новая эра глобальной гармонии вытеснит неуемную жадность истории. Он снова обретет молодость, останется молодым вечно, и человечество посвятит свою замечательную энергию строительству Бога на Земле, а не самоуничтожению.

Вдохновленный надеждой, Нокс собрал к себе силу Октоберленда. Семь тысяч лет накопленного волшебства ширились вокруг него. Они дали ему силу встать. Он тяжело облокотился на алтарь, борясь с головокружением. Когда приступ прошел, он потянулся к измазанной урне на блюде кованого коричневого металла. И рука его вылезла оттуда с черной иглой. Что-то теплое блестело на ней, елей телесного жара, украденного у умирающей женщины.

Призрак молодой женщины быстро мелькнул в воздухе над алтарем, тепловой саван со страдающим лицом Девы с льняными волосами, погибшей под иглой на досках Октоберленда. Нокс помахал иглой в дыму этого призрака, еще раз собирая ее жар в зазубренную урну, и прошептал:

— Дева, ты мертва, но твоей жертвой новая эра будет приближена. Призови в Октоберленд Деву, что займет место твое — Мэри Феликс, спутницу Бульдога.

Игла завертелась в его пальцах, корчась от вибрирующей силы.

Ощущение живой иглы в руках наполнило его экзальтацией, как в те времена, когда цари умели читать волю звезд. Семь тысяч лет магии жили в нем. Магия земли была недостаточно мощной, чтобы сделать его молодым, но в ней сосредоточилась сила сверкающего ветра, пролетевшего многие мили янтарных полей зерна, наполненных золотым дымом пыльцы. Магия земли была сильна, как подземная река, выныривающая из мглы к глинистым корням и живым стеблям смелой травы и в шепчущие ветви деревьев, рвущаяся к небу и свету высшего мира.

Нокс медленно обошел алтарь по контуру нарисованного круга, останавливаясь у всех углов пентаграммы и шепча липкой игле у себя в руке:

— Мэри Феликс, ты Дева, приди и займи свое место в Октоберленде.

Тоненький виток внутри сооружения соскользнул и оставил в руке Нокса тусклый сколок металла. Тут же по ритуальному залу пронеслось астральное дыхание, и когда оно миновало алтарь, вспыхнули фитили двух толстых черных свечей, и пламя заплясало в безмолвном ликовании.

Магия просочилась наружу сквозь ясеневые стены и с легкостью ветра взлетела к ночному небу над Манхэттеном. Над городом полыхал огонь, затмевавший звезды. Дыхание иглы воспарило над сиянием города в высшие слои воздуха вокруг Луны. И красные руки Луны подхватили его и понесли по небу. На черной поверхности моря отблески лунного света походили на раскиданные кости. В охваченных ночью лесах, словно всплески магмы, горели поселки. Все было не так, как всегда, все переменилось.

Призыв Нокса магия иглы донесла сквозь ночь туда, где Мэри Феликс сидела с Булем на скамейке под светом галогеновой лампы бензозаправки в лесной глуши: асфальтовое поле с дизельным насосом, навес от ветра и дождя, туалет и телефон-автомат. Они целый день добирались через северные леса до этой неказистой станции на дороге лесовозов. Отсюда она позвонила на ту мелочь, что великодушно выдал ей подбросивший их водитель. Вскоре за ней и Булем приедет кто-нибудь из ее университетских друзей.

Все это Нокс чуял своим магическим знанием. Семь тысяч лет он собирал для себя холодный огонь с неба, который летел сейчас, как ветер, в красных руках Луны. Он скользил по высокой траве в канаве возле стоянки грузовиков, свистел над пустой полупинтовой банкой в «Дикой Розе», шелестел обертками в «Бургер Кинге» и разбавлял дизельные дымы острым запахом давленой корицы, прелых листьев, прудового тумана и льняной соломы в пору трепания.