И такая судьба (СИ) - Леккор Михаил - Страница 2

Меньшиков зло посмотрел на князя Хилкова, а тот с некоторым сожалением подумал, что, наверное, зря он плюнул на Алексашку. Хотя от горящего веника он никак бы смог уйти. Меньшиков, зараза, не сможет уйти от возможности пощекотать своего соперника огнем. Не говоря уже о том, чем черт не шутит! Хилков возьмет, да и сдаться, скажет заветное.

Дмитрий, кажется, уже понял замысел этого светлейшего прохвоста — запытать хотя бы до полусмерти, и вытащить из него признание о заговоре. Петр I, естественно, не И. В. Сталин, и словам на дыбе полностью не поверит. Но какая-то доля сомнения останется. А, главное, под этим соусом он будет пытать князя. Так что, жди, все у тебя еще будет — и горящий веник, и щипцы палача и простые раскаленные иглы и гвозди. Прости, Господи, раба твоего!

И ведь горящего веника он не выдержал, истошно завопил, заверещал, когда тот ткнулся огнем в его тело. Держался веник, таким образом, не долго, лишь несколько минут, потом палач бросил затухающий веник в бочку с водой. Но как это было больно! И самое главное, ни запах горящего мяса, ни дикая боль ведь не исчезли. Сука ты, Меньшиков, скорее бы тебя в ссылку, а там в могилу.

А. Д. Меньшиков же, глядя хладнокровно, хотя и злорадно, на подергивающееся тело, повторил вопрос:

— Говори, гнида, в чем, когда и с кем ты завершил злодеяния против монарха Петра Алексеевича? Не хочешь сказывать? Палите еще веник, робята!

Тут неожиданно зашевелился хозяин Преображенского приказа Ф. Ю. Ромодановский, сказал, как приказал:

— Невместно больше этого молодца сегодня еще пытать, отложим до завтра, пожалуй!

Меньшиков повернул на него лицо, обратил бешенный взгляд. Это были глаза даже не взрослого и могущественного придворного деятеля, а маленького мальчика, у которого вдруг отобрали, обидно и грустно, любимую игрушку.

Ромодановский это понял. Вообще, Алексашке Меньшикову, хитрому, но неопытному было опасно соревноваться со старым Федором Юрьевичем. Ведь он при еще отце нынешнего монарха Алексее Михайловиче находился на ответственных должностях, пусть и не на первых. А потом закалялся в политических интригах при дворах слабых. Потому как больного Федора Алексеевича и женщины Софьи Алексеевны.

Последняя была особенно опасная. Сильная здоровьем и твердая характером, она, тем не менее, была вынуждена внешне опираться на мужчин. Поэтому, хоть и царица-то была одна и очень деятельная, но были еще ее хахали (фавориты), у которых власти было не меньше и которые, опираясь на поддержку Софьи, могли свергнуть любого.

Но ведь выдержал Федор Юрьевич и даже еще поднялся, сумев правильно выбрать самодержца и повелителя. Так что и молодой Петр I уважал его, ценил, сделав для него высокую должность князь-кесаря. Он и ныне был первым среди равных и даже не состязался при дворе, лишь лениво отмахивался от самых не то что смелых, а сумасбродных. А с царем он даже не сравнивался, понимал, что меньше.

Но если кто из сумасшедших дураков все же продолжает препираться, думая, что его влияние на царя большое, а старый Ромодановский уже ему надоел. То тогда старик встает во весь свой рост… и придворный исчезает не только из двора, но и из жизни.

Меньшиков первым отвел взгляд от собеседника и, поскрипев зубами, поскорее вышел из избы. Александр Данилович, хоть и был энергичен и горяч, но чувства разумного никогда не терял. И теперь он понимал, что, продолжая настаивать, он не только не собьет одного соперника, но и может с легкостью получить еще и второго, более могущественного и опасного.

Ф. Ю. Ромодановский посмотрел ему взгляд, оценил, с каким норовом он поднимается по ступеням лесенки и открывает тяжелую дверь, ухмыльнулся. Далеко пойдет вперед, петушок, если не попадется в лапы такому вот старому лису, как он.

Который вот и сам чуть не ошибся. Точнее, уже ошибся, но вовремя остановился. И теперь ему можно тормознуть и подумать, толи он сделал и какие тут супротивники и друзья. А пока он только властно махнул рукой — уберите малого с дыбы. Вроде бы без сознания, но все равно тихо и медленно палачам, а теперь и лекари и прислужники:

— Привести в себя, умыть, вылечить, накормить. Своей головой отвечаете!

Палачи лишь кивнули головами и стали выполнять приказ — сняли с дыбы и положили на носилки, чтобы вынести в соседнюю избу. Они даже не удивились. Не раз уже было — сначала пытают, а потом начинают лечить. Боярин ить в высокой политике, а это все равно, что среди девок — настроение меняется вплоть до противоположенного.

Ромодановский зря не верил в бессознательное состояние князя Хилкова. Тому действительно было плохо от двойной уже дыбы и огненного веника, но как раз от этого он не мог потерять сознание — слишком сильная была боль.

Но услышав, наконец, что его надо лечить и кормить, Дмитрий соизволил потерять сознание. Кажется, на первом этапе он, если и не победил, то хотя бы не проиграл.

Он пришел в себя уже в другой избе — судя по ощущениям, его омыли, немного полечили. По крайней мере, ему обмазали обожженную кожу, а кровоточащие раны перевязали с корпием. Не антибиотиков, ни сильнодействующем лекарств здесь еще не видели, также как хирургов. М-да, вот это уровень медицины в XVIII веке, толи полечили, толи не лечили, все одно. Хотя ладно, главное, уже не пытают, оставив в покое. Одежду пусть и не дали, но это даже лучше, тело так обгорело, что вспыхивает приступом боли от легкого прикосновения. Какая уж тут одежда!

Его палачи, а потом еще и лекари (для XVIII века) и слуги это почувствовали. Не только не было одежды, но и сам он лежал на животе (там не было ожогов), а спина, наоборот лежала вверху. Нечто вроде простынки (или очень легкое одеяло) лежало на четырех стойках, нечто вроде полога.

Ух, я вроде бы жив, и симптомы положительные. Нет нагноений, высокой температуры, лихорадки. Вроде бы хочется есть, но это пока неопределенно. А вот пить хочется точно!

Он слегка пошевелился, чтобы хотя бы приподняться и застонал от сильной боли. Вот это я и влип! Боюсь, еще одной дыбы он не выдержит. Очень больно. Особенно в плечевых суставах рук и на коже спины. Впрочем, болело все тело, просто меньше.

На стон Дмитрия, хоть он и был негромкий, сразу же пришел мужчина, на вид простой мужик, черноволосый и коренастый, с бородой, но не лопатой, а с кроткой, аккуратно постриженной. Попаданец его сразу узнал, это был палач. Не помощник палача, а сам палач, который, собственно, и мучал его на дыбе целых два дня мучительной боли! Как его называли, он ведь слышал? Кажется, Авдейка. Фу, имя!

На лице попаданца само собой появилась презрительная и немного горестная мина. Палач это увидел.

— Ваше сиятельство, — мягко сказал он, — это всего лишь моя работа. Я — простой палач, а вы — благородный человек. В обычной жизни вы бы меня даже и не увидите. если вам так угодно, сравните меня топором в руках государства. Если меня взять и махнуть, то можно всякое отрубить. А если положить, то обычный кусок железа.

— Ладно уж, простой кусок железа, — слабо улыбнулся Дмитрий, — зачем снял с этой проклятой дыбы? Так бы и замучал до смерти, хотя бы боли не стало!

— Не-не-не, — открестился Авдейка, — это здесь все к его сиятельству Федору Юрьевичу. Надо будет, я сам окажусь на дыбе, как мой предшественник, — палач осекся и поспешил сменить тему: — может, вы чуточку пообедаете, ваше сиятельство? Разносолов здесь не дают, но сегодня кашка вкусная — сечка ржаная, в меру разваренная. Да хлеб ржаной, хорошо прокопченный. Попробуйте, пока лежите. А там, что Бог даст и его сиятельство Федор Юрьевич!

Ну-тка, он вытащил из теплой еще печи чугунок с кашей, — давайте хотя бы понемножку, пока каша теплая, сама в рот лезет, просится!

Дмитрий поначалу не хотел. Какой там кушать, если боль разламывает все тело, аж скулы немеет, хочется просто повыть на луну. Но когда Авдейка вытащил кашу, и она так волшебно запахла, что само собой рот заполнился слюной.

Организм даже не спрашивал у мозга, что да как, как бы имя в виду, что для самых простых вещей, от которого зависят жизненные функции, он и сам сможет порешить, надо или нет.