Жнец - "РуНикс" - Страница 5

– Тристан, она его дочь. Я прекрасно понимаю, почему она сейчас здесь, но так не может продолжаться. Виталио нанесет ответный удар. И это может плохо закончиться. Ты же знаешь.

Снова тишина.

– Ты не так сосредоточен на угрозе и ее устранении, как обычно. Мы не можем допустить наступления полномасштабной войны, Тристан. Ты отвлекся…

– Она в этом не виновата.

– Разве?

Пауза.

Данте продолжил:

– Послушай, я не больше, чем ты, хочу, чтобы она оставалась под крышей этого болвана. У нас есть безопасное место, в которое мы бы перевезли ее. Может, достать ей поддельные паспорта и вывезти из страны, как Катарину с девочками. Я задержусь и прослежу, чтобы все прошло гладко и ей не причинили вреда и…

– Она поедет со мной.

Четыре слова.

Произнесенные тихо. Гортанно. Непреклонно.

Вдох, который Морана затаила, порывисто вылетел из ее горла, а сердце билось так быстро, что, казалось, она потеряет сознание. Прижав руку к обнаженной груди, она ощутила его стук под ладонью, и сделала несколько успокаивающих вдохов, испытав прилив облегчения и еще какого-то неясного чувства.

Она поедет со мной.

А хотела ли она поехать? Оставить единственное место, которое было ей домом, единственный родной город, единственную знакомую ей жизнь? Морана знала, что сумеет воспротивиться его решению, но хотела ли она?

Нет.

Данте молчал долгое мгновение, и Морана задалась вопросом, как они сейчас выглядели. Насколько закрыты были друг от друга, как упорно бросали друг другу вызов взглядом?

– Отец примет ответные меры, – негромко предостерег Данте.

Тристан фыркнул:

– Как будто мне на это не насрать.

– Меня беспокоят меры не против тебя, – пояснил Данте. – А против нее. За совершение того, что ему оказалось не по силам.

«И что же это конкретно?» – гадала Морана.

– Довольно, Данте, – произнес Тристан Кейн голосом, опасным, словно острое лезвие. – Он узнает причину, как только мы приземлимся. Главное, подготовь самолет к утру.

– Будь готов к восьми, – отрезал Данте.

– Договорились.

Ладно.

Сделав глубокий вдох, Морана услышала тихий сигнал лифта, возвестивший о том, что Данте его вызывал.

– Кстати, – крикнул Тристан Кейн, – Кьяра звонила.

Кьяра Манчини. Тот звонок. Кто она?

– Зачем?

– Я не взял трубку. И не собираюсь, – ответил Тристан Кейн. – Но если он заставит ее…

– Я разберусь с этим, прежде чем мы сядем в самолет, – ответил Данте, и лифт просигналил снова, сообщив, что он уехал.

Кто эта женщина, черт возьми?

Морана повернулась на бок и стала смотреть в маленькие окна своей комнаты, наблюдая за потоками дождя и поражаясь тому, как резко изменилась ее жизнь с того момента, когда она в последний раз лежала в этой же самой кровати в такую же дождливую ночь. Тогда она размышляла о том, чтобы выпрыгнуть из этих окон, пусть даже гипотетически. А теперь не могла даже помыслить о том, чтобы отказаться от чего-то столь ценного внутри нее – того, что заставляло ее чувствовать все так остро; того, ради чего она начала бороться.

Жизни.

Она была жива и еще никогда не ощущала это так отчетливо, как за минувший день. Она впитывала новые факты, которые узнала о Тристане Кейне с того эпизода на кладбище: о том, что кулон сестры и двадцать лет спустя висел в его машине, о том, что он зачем-то в одиночку ездил в поместье ее отца, кого-то избил и все равно сумел выбраться живым. А это подсказало ей, как же сильно все на самом деле его боялись. Она знала не так много мужчин, черт, да ни одного мужчину, который мог бы похвастаться тем, что в одиночку вошел в дом врага, ввязался в драку и вышел оттуда живым.

Дрожь пробежала по спине, и Морана закрыла глаза, когда в памяти всплыло еще одно новое обстоятельство: он был готов забрать ее с собой, подальше от этого места, которое больше ничего для нее не значило, подальше от этого ада, и при этом рисковал навлечь гнев не только ее отца, но и Лоренцо Марони. А к тому же он был уверен, что она не пострадает. В глубине души она знала, что так и будет. Ведь даже притом что Тристан Кейн постоянно грозился ее убить, оглядываясь назад, Морана осознала, как плохо он реагировал, когда ей причиняли вред: и в тот раз, когда она пришла к нему после того, как отец столкнул ее с лестницы, и когда он выстрелил ей в руку, чтобы спасти. Или когда думал, что она погибла, и гладил обломки ее любимой машины. Ее сердце сжалось от воспоминаний.

Но, не успев окончательно в них погрузиться, она услышала тихий шорох, и атмосфера в комнате изменилась.

Открылась дверь.

Морану наполнило удивление, и какое-то чутье, какой-то глубинный голос велел ей не шевелиться, не открывать глаз, чтобы не вынудить его уйти, пока он не сделал то, зачем пришел. А зачем он пришел? Посмотреть, как она спит, как уже делал однажды? Или поговорить, что пока казалось ей маловероятным?

Внезапно Морана остро осознала, что ее рук касается воздух, что грудь едва прикрыта одеялом, а нога, которую она забыла укрыть, обнажена до самого бедра. Она чувствовала, как подобие электрического разряда прошло по ее телу, по рукам побежали мурашки, пальцы на ногах покалывало, отчего по обнаженной ноге прошла волна тепла. Соски, один из которых почти виднелся из-под одеяла, затвердели.

Но, несмотря на все это, Морана не шелохнулась, даже не попыталась прикрыться, никак не дала понять, что вовсе не спит. Она дышала размеренно, усилием воли контролируя каждый вдох, намеренно держа свое тело расслабленным.

Она не знала, остался ли Тристан Кейн стоять у двери, вошел ли в комнату или приблизился к кровати. Не знала, что ему видно лучше: ее ногу или грудь. Она даже не знала, был ли тяжелый взгляд, который она ощущала на себе, настоящим или же плодом ее воображения. Однако она знала, что однажды он уже наблюдал, как она спит, только не ведала, как долго и с какого расстояния. Тогда она в самом деле спала. А сейчас нет. И ей хотелось узнать, что он станет делать, раскроет ли еще что-то о себе, когда думает, будто никто не видит.

Стараясь дышать спокойно и чувствуя, как сердце подскочило в груди, когда за окном прогремел раскат грома, Морана пыталась сдержаться и не сжимать пальцы, не прикусывать нежные губы, подавить дрожь. Ее губы горели под его пристальным ласкающим взглядом, под натиском его разума, повелевавшего им разомкнуться. Возможно, все это было ее фантазией, но отчего-то тот самый внутренний голос подсказывал, что он наблюдает за ней, тот же инстинкт пробуждал желание игриво выгнуть спину и сбросить одеяло.

Она этого не сделала.

Только лишь позволила себе ощущать этот обжигающий взгляд на губах, чувствовать жажду глубоко внутри и вспоминать о прикосновениях его губ.

В ней пробудилось что-то дикое, пылкое.

Сердце неистово колотилось, пульс стучал в ушах, а внутри нее, прямо между ног, зарождалась мучительная боль, от которой покалывало кожу и становилось невыносимо жарко под одеялом, которое ей хотелось скинуть. Кровь закипала от восторга, хотя он даже к ней не прикоснулся.

Но Морана все это время оставалась неподвижной, несмотря на бушующий в ее теле огонь, несмотря на ком в груди и чувства, переполнившие ее сердце. Она лежала неподвижно и казалась расслабленной, сохраняя безупречную маску, которую с легкостью надевала все эти годы.

Текли мгновения.

Долгие, напряженные мгновения.

Короткие, греховные мгновения.

Текли так же легко, как песок сквозь пальцы.

Так же тяжко, как сломанные часы.

Мгновения шли.

С каждым ударом сердца.

С каждым вдохом.

И атмосфера изменилась снова.

Он здесь.

Она поняла с внезапной ясностью, что он здесь – прямо перед ней.

Насколько могла судить по ощущениям, он стоял между кроватью и окном. Она лежала, повернувшись к нему, ее лицо оказалось в считаных сантиметрах от его бедер. Она чувствовала близость его взгляда, тепла его тела, мускусного запаха, исходившего от него. Запаха, который, усилившись от промокшей одежды, всецело воплощал его самого.