Аргонавты Времени (сборник) - Уэллс Герберт Джордж - Страница 56

Пожалуй, нет особой нужды упоминать, что для решения этой задачи у нас не хватало подготовки. Да и как к такому подготовиться? Что следует счесть важным и как это упорядочить? Мы хотели узнать о 1971 годе как можно больше, а между тем все мелкие и крупные факты, теснясь, противоречили друг другу.

Одним из самых важных обстоятельств, на мой взгляд, был тот заголовок передовицы об Уилтонском буре, достигшем семимильной отметки. Тут для нас все очевидно. Браунлоу говорит, что в статье рассказывается о нескольких попытках подключиться к источнику тепла под земной поверхностью. Я задавал разные вопросы.

– Понимаете, там все было объяснено. – Браунлоу с улыбкой протянул ко мне руку и пощелкал пальцами. – Все было прекрасно объяснено. По старой системе копали на глубину от нескольких сотен футов до мили с чем-то, добывали уголь и сжигали его. А стоит углубиться еще чуть-чуть, и уже не нужно будет ничего добывать и сжигать. Можно просто получать тепло непосредственно. Оно поднимается кверху само, под напором выделяемого им пара. Видите? Все просто. По этому поводу было много шума, – добавил он. – Не только шапка, но целая редакционная статья крупным шрифтом. Как бишь она называлась? А, точно! «Конец эпохи внутреннего сгорания»!

Очевидно, это были перемены исторического масштаба, которые тогда, 10 ноября 1971 года, шли полным ходом. И из того, как, по словам Браунлоу, вводились эти новшества, ясно, что тот мир заботился об экономических нуждах куда больше, чем сегодняшний, и проявлял в этом небывалый размах и отвагу.

Всеобщий ажиотаж вокруг подключения к глубинным запасам тепла – далеко не единственное, что свидетельствовало о росте экономического интереса и практических разработок в этой области; на сей счет Браунлоу высказался вполне определенно. В газете, что попала к нему в руки, научным исследованиям и изобретениям отводилось гораздо больше места, чем в любой современной. Браунлоу утверждал, что там были графики и математические символы, но сам он к ним не присматривался, поскольку не разбирается в таких вещах.

– Некоторые из них такие ученые, просто беда, – пожаловался он.

Очевидно, наших внуков ожидает мир гораздо более интеллектуально развитый – и при этом, судя по фотографиям, более здоровый и счастливый.

– Мода у них – глаз не отвести, – отклонился от темы Браунлоу. – Что за расцветки!

– Фасоны сложные? – спросил я.

– Наоборот! – ответил он.

Описать наряды у него толком не получилось. Люди, запечатленные и в реальной жизни, и в рекламе, по-видимому, старались надевать на себя как можно меньше – я имею в виду одежду вроде жилетов, брюк, носков и так далее. Грудь у них была обнажена. Все носили какие-то невообразимо широкие браслеты, в основном на левой руке, доходившие до локтя и оснащенные всевозможными приспособлениями, заменявшими карманы. Большинство таких браслетов, по-видимому, были богато украшены, словно щитки доспехов. Кроме того, имелись огромные шляпы, которые нередко держали в руках свернутыми в рулон, и широкие плащи прелестнейших оттенков и, судя по всему, из превосходной мягкой ткани; эти плащи либо свободно ниспадали от чего-то вроде горжетки, либо были собраны в складки и обернуты вокруг нагого тела, либо подхвачены поясом и наброшены на плечи.

В газете было много изображений уличной толпы из разных частей света.

– Выглядят все прекрасно, – рассказывал Браунлоу. – Такие, знаете, здоровые и процветающие. А некоторые женщины… просто прелестны.

Мне вспомнилась Индия. Что происходит в Индии?

Об Индии Браунлоу не мог вспомнить ничего особенного.

– Анкор, – сказал он. – Это ведь не Индия?

В солнечном Анкоре среди «совершенно очаровательных» зданий прошел какой-то карнавал. Местные жители были смуглые, но одевались примерно так же, как в других частях света.

Я обнаружил, что во мне проснулся политик. Неужели совсем ничего об Индии? Он уверен? Определенно ничего такого, что оставило бы у Браунлоу хоть какое-то впечатление. А Советская Россия?

– О Советской России ничего не было, – сказал Браунлоу.

Значит, весь этот переполох перестал быть предметом каждодневного интереса.

– А как отношения Франции и Германии?

Браунлоу не смог припомнить, чтобы в газете хоть раз говорилось об этих двух великих державах. Как, собственно, и о Британской империи, и о США. Насколько он мог судить, не обсуждались никакие переговоры, обмен нотами или политическая напряженность, не говорилось ни о послах, ни о конференциях, ни о конкуренции, ни о других формах межгосударственных отношений. Браунлоу порылся в памяти. Я подумал, что, возможно, дела в этой сфере обстоят так же, как и сегодня, и последние сто лет, и потому Браунлоу, пробежав глазами соответствующие абзацы, и не нашел в них ничего примечательного. Но он убежден, что причина не в этом.

– Все это осталось в прошлом, – сказал он.

Он непоколебимо стоит на том, что ни к каким выборам никто не готовился, ни парламент, ни политики не упоминались вовсе, ни слова не было сказано ни о Женеве, ни о каких-либо вооружениях или войне. Все эти главные темы современной журналистики словно бы «остались в прошлом» вместе со многим прочим. Нельзя сказать, чтобы Браунлоу склонен был их пропускать: он уверен, что их в газете попросту не было.

Все это немало изумило меня. Это означает, как я понимаю, что всего через сорок лет великие игры суверенных государств сойдут на нет. По-видимому, и парламентские игры тоже сойдут на нет и будет принят какой-то совершенно новый метод управления человеческими делами. Ни о патриотизме, ни о национализме, ни о партиях – ни слова. Но всего через сорок лет! Еще при жизни доброй половины из наших современников! Вы ни на йоту такому не поверите. И я бы не поверил, если бы не два маленьких клочка бумаги. Они, как я далее расскажу, привели меня в состояние – как бы так выразиться? – недоверчивой уверенности.

В конце концов, в 1831 году мало кто думал о путешествиях по железной дороге или на пассажирском пароходе, а в 1871 году уже можно было объехать на паровом транспорте вокруг света за восемьдесят дней и послать телеграмму, которая достигнет практически любой точки планеты за несколько минут[162]. Кто мог представить себе такое в 1831 году? Революции в человеческой жизни, стоит им начаться, подчас совершаются очень быстро. Наши идеи и методы меняются стремительнее, чем мы думаем.

Но всего сорок лет!

Эта вечерняя газета говорила не только об отсутствии национальной политики, но и кое о чем другом, еще более фундаментальном. Мы оба считаем, что там нет ни намека на бизнес, то есть финансы, по крайней мере в том виде, в каком они существуют сегодня. Мы в этом не вполне уверены, но таково наше впечатление. Никаких списков цен на фондовой бирже, никакой страницы новостей Сити и ничего вместо них. Я сразу предположил, что Браунлоу просто перелистнул эту страницу и что, если он проглядел ее и забыл, это вполне соответствует его нынешним привычкам. Я высказал это предположение в беседе с ним. Однако он совершенно уверен, что такого быть не могло. Как и большинство в наши дни, он довольно нервно следит за своими инвестициями и убежден, что специально искал статью о положении дел в Сити.

10 ноября 1971 года, судя по всему, приходилось на понедельник, – видимо, в месяцах и днях недели к тому времени произошли некие сдвиги; в подробности я сейчас вдаваться не стану, однако и это обстоятельство не объясняет полного отсутствия деловых новостей. Должно быть, и они через сорок лет останутся в прошлом.

Так что же, нас ожидают сокрушительные революционные потрясения? Потрясения, которые положат конец и инвестициям, и спекуляциям? Мир захватят большевики? По крайней мере, никаких свидетельств подобного в газете не было. К тому же против вывода о грандиозной экономической революции говорит несомненный факт: сорок лет спустя знакомая лондонская вечерняя газета будет по-прежнему самым безмятежным образом падать в личный почтовый ящик. Едва ли это может навести на мысль об общественных потрясениях. Куда основательнее выглядит предположение о колоссальных переменах, осуществлявшихся шаг за шагом, день за днем, час за часом безо всяких революционных рывков, – как приходит в мир утро или весна.